Горничная подхватила поднос и уже с порога спросила:

— Завтрак господину Лосбергу отнесете вы?

Марта отвернулась к зеркалу, начала расчесываться.

— Да, я.

С подносом в руке она вошла в комнату Рихарда:

— Доброе утро! Ваш завтрак. Как вы себя чувствуете?

Лосберг лежал в постели с забинтованными руками и головой. Глаза, воспаленные и больные, смотрели на гостью с нескрываемым восхищением.

— Спасибо. В настоящую минуту прекрасно.

Она смутилась, поспешно перевела разговор на другое:

— Вы что, специально не принимаете лекарство? — Марта внимательно оглядела пузырьки. Послушайте, господин Лосберг…

— Рихард, — тихо попросил он. — Вы же обещали…

— Ну хорошо — Рихард! Девушка взяла с подкоса тарелку с манной кашей, стала кормить его, как ребенка. — Так вот, поймите, Рихард — вы ставите меня в крайне неловкое положение. Разве ваша горничная не может ухаживать за вами?

— Если вы… уйдете из Лосбери… я объявлю политическую голодовку. Никто не втолкнет в меня ни одной таблетки! Ни одной ложка этой омерзительной манной жижи.

Она невольно рассмеялась:

— Нет, я серьезно. Нам больше нельзя оставаться здесь — понимаете? Буду приходить, навещать… Но жить мне здесь больше нельзя. И так уже сплетни, пересуды… Вы же знаете, как у нас умеют…

— Какие сплетни? Как вам не стыдно! Будто люди не знают, при каких обстоятельствах вы оказались здесь. Люди… — он скептически усмехнулся.

— Успокойтесь, — положила руку ему на плечо Марта. Вам нельзя шевелиться.

— В самом деле, из каприза, что ли, я держу вас здесь? У вас дома нет — понятно? Нет дома. Сгорел! Куда вам с отцом деваться?

— Успокойтесь, или я сейчас же уйду.

Лосберг притих.

— Ну что вы все — уйду, уйду… Неужели вам так плохо здесь?

Марта долго молчала.

— Нам здесь хорошо, Рихард, — наконец выдавила она. — Даже… чересчур… Вы обо мне слишком заботитесь. Я и без того многим вам обязана.

— Считайте, что это сделал кто-нибудь другой.

— Но сделали вы! — тихо возразила девушка.

— Ну, не знаю. Тогда считайте, что я слазил в то пекло с низменными, корыстными целями. Со злостным умыслом затащить вас сюда.

Она рассмеялась.

— Что вы смеетесь? Это и есть настоящая, чистейшая правда. Хотите — давайте устроим тут небольшой пожар, и я повторю тот же номер на бис. Специально для вас. Чтобы вы остались здесь, в Лосбери. — Рихард выдержал паузу и закончил шутовским фальцетом: — Подольше!

Марта, нахмурившись, поднялась:

— Вы нарушаете уговор, Рихард.

— Почему нарушаю? — попытался отшутиться он. — Я же не сказал «навсегда», а только «подольше». По всем законам гостеприимства.

— Знаете, на кого вы сейчас похожи? В этих своих белых доспехах? — задумчиво перебила его Марта. — На рыцаря… Из легенды. Белый рыцарь! Так будьте же им до конца. И не смотрите на меня так. Пожалуйста…

— «Мой глаз и сердце издавна в борьбе… — вздохнул Лосберг. — Они тебя не могут поделить».

— Рихард! — запротестовала она. — Вы опять…

— Да не Рихард — Вильям… Шекспир… Ему-то можно, надеюсь? «Мой глаз твой образ требует себе, а сердце в сердце хочет утаить, рудами изнурен, хочу уснуть… Блаженный отдых обрести в постели… Но только лягу — вновь пускаюсь в путь… в своих мечтах — к одной и той же цели…»

Марта отошла к распахнутому окну, зачарованно вслушиваясь в музыку бессмертных строф, — они плыли над вершинами сосен, над медленными стаями облаков, над сияющей вдали полоской моря и будто вдыхали горячую, трепетную душу в этот необъятный простор…

Стихи текли и текли… Одурманивали, завораживали тонкой, лукавой, таинственной прелестью. Стряхнув оцепенение. Марта тихенько, неслышно ступая, вышла из комнаты.

Под вечер Озолс подкатил в своей повозке к подъезду Лосбери и, махнув Петерису, заковылял по дорожке к дому. Еще весь в бинтах и наклейках, с палочкой в руке, он все же возвращался бодро, хорошо потрудившись за день. Как бы там ни было, а худа без добра не бывает. Может, и неспроста судьба привела его с дочерью в этот шикарный господский дом? Он остановился было перевести дух и полюбоваться розами — они росли здесь повсюду, — как вдруг заметил вышедшую на крыльцо Марту. У дочери в руках был небольшой чемоданчик.

— Ты что это? — удивленно спросил он. — Куда собралась на ночь глядя?

— В поселок. Ты Петериса отпустил?

— Отпустил. Ну а все-таки? Разве завтра нельзя съездить?

— Нет, я пойду сейчас, — тихо сказала она.

— Да что случилось? — заволновался Озолс. — Объясни толком.

— Так… Ничего… Просто я не могу здесь больше оставаться.

— Тебя обидел кто-то? — понизил голос отец. Ты скажи — я должен знать.

— Нет-нет, — поспешно возразила она. — Пожалуйста, не волнуйся. Никто и не думал меня обижать. Наоборот, только я пока поживу у Бируты.

— Ничего не понимаю, — нахмурился Озолс. — Никто не обижал, а уходишь. Ты хоть подумала — хорошо ли это? По отношению к господину Лосбергу.

— Подумала, папа. Потому и ухожу. Не хочу, чтобы о нас с ним болтали разное…

— Не хочешь! — укорил отец. — Болтовни боишься? А человек огня не испугался. Эх ты! — Он забрал у дочери чемоданчик. — Пошли!

Но Марта не двинулась с места.

— Я и без вещей уйду.

— Уходи! — Озолс бросил чемоданчик на траву. — Ты сбежишь, а мне куда? Тоже бежать? Христа ради к людям проситься? Обо мне ты хоть подумала?

Марта в нерешительности молчала.

— Дождись, по крайней мере, пока он на ноги встанет, — испуганно оглядываясь на окна, торопливо добавил Озолс. А я тем временем, глядишь, под крышу заберусь.

— Хорошо, — согласилась Марта. — Я останусь. Пока не снимут бинты. Но больше — ни дня!

Дверь в комнату Рихарда была открыта, Озолс заглянул. Лосберг, выпростав из-под одеяла забинтованные руки, медленно разгибал и сгибал пальцы.

— О, господин Лосберг, вы уже совсем молодцом!

Стараясь не стучать протезом, Озолс вошел в комнату, почтительно присел на краешек стула рядом с кроватью.

— У меня нынче тоже удачный день, — похвалился он. — С плотниками поладил, обещают до зимы под крышу подвести.

— Что-то вы рано расхрабрились. Побереглись бы, — заботливо заметил Рихард.

— Я-то что… Вот вам досталось. Беда… — А мне — только трубку пришлось выкинуть. Дыму наглотался на всю жизнь. Надо спешить. И так стесняем вас — неудобно.

— О чем вы говорите? Ваша дочь лечит меня лучше всяких врачей.

Озолс удовлетворенно хмыкнул, не спеша извлек из кармана лист бумаги.

— Вот, была страховая комиссия. Так ничего и не установила. А в поселке думают, что это поджог.

Рихард удивленно посмотрел на старика.

— А что, разве сложно? Подкинул паклю на чердак — и все. Тлеет себе помаленьку, а сам уже далеко. И концы в воду.

Лосберг задумчиво прищурился, словно не решаясь разгадать намек.

— Кому вы помешали?

— Да, видно, уж помешал. Рассчитался кто-то сполна.

Рихард долго молчал, затем многозначительно проговорил:

— Может, вы и правы. В душе человеческой есть очень глубокие тайники.

Поздно вечером Зента, управившись с делами, сидела ка кухне. В очках, в наброшенном на плечи теплом платке, она склонилась над библией, шепотом повторяя сотни раз читаные строки. В окно стучал дождь, шумел, гулял, неистовствовал ветер. В доме было тепло, потрескивал огонь в плите. Зента так увлеклась, что не слышала, как открылась дверь. Остановившись на пороге, Артур — в мокром брезентовом дождевике, с чемоданчиком — улыбаясь, смотрел на мать. На лучики морщин вокруг глаз, на рано побелевшие волосы, на загрубевшие в работе пальцы, бережно листающие пожелтевшие страницы. Подошел, осторожно обнял ее за плечи.