Лосберг переглянулся с Озолсом, ответил неохотно:

— Да нет. Ничего особенного.

Доктор искоса взглянул на него:

— Ну — нет, так нет. Мы могли бы поговорить отдельно?

Крейзис предупредительно заторопился:

— Прости, Рихард, мне пора. Не раскисай, крепись — завтра обязательно загляну.

Врач и Рихард прошли в кабинет. Доктор взял со стола сигару, закурил.

— То, что я скажу, может быть, не совсем приятно, но как врач я обязан вам объяснить: подобным заболеваниям предшествуют сильные душевные потрясения. Здесь мы имеем дело с критической вспышкой на грани невменяемости.

— Невменяемости? — ужаснулся Лосберг, — Значит, она вроде как не в себе?

— Не будем преувеличивать. Я сказал — на грани, — и, сглаживая резкость диагноза, пошутил: — В наш беспокойный век, знаете, мы все живем на грани.

Такое объяснение мало утешило хозяина дома. Он сосредоточенно думал о чем-то своем:

— Значит, она еще до того…

Врач сочувственно посмотрел на несчастного:

— Вас все-таки что-то тревожит?

Лосберг скривился как от боли, подошел вплотную к врачу, сказал горячечным шепотом:

— Я бы вас очень просил… этот диагноз… — он на секунду замялся, мучительно подыскивая слова, но врач сам пришел ему на помощь:

— Вы хотите, чтобы все это осталось между нами?

— Да! — выдохнул Рихард. — Я был бы вам очень признателен. Понимаете?..

— Понимаю, — предупреждающе поднял руку доктор. — Ничего не надо объяснять. Вы друг господина Крейзиса, и этого достаточно. Обещаю, что все останется между нами. Но, вместе с тем, настоятельно рекомендую пригласить профессора Блюменталя. Необходима его консультация. И распорядитесь, чтобы в доме была абсолютная тишина. Полнейший покой.

— Блюменталь, Блюменталь… — что-то сосредоточенно вспоминал Рихард. — Позвольте, но ведь это, насколько мне известно, женский доктор?

— Да, — усмехнулся врач. — Это так же точно, как и то, что ваша жена — женщина. Видите ли… возможно, я ошибаюсь, но мне кажется — ваша жена беременна.

Лосберг побледнел:

— Что?

— Вот именно. Поэтому и надо посоветоваться со специалистом.

Рихард смотрел на доктора, с трудом воспринимая смысл его слов.

— Я, конечно, понимаю, но… — Сигара погасла, и врач обернулся в поисках спичек. Лосберг машинально достал коробок из кармана, чиркнул. Опомнился он лишь тогда, когда пламя обожгло пальцы.

— А, черт!.. — Рихард отдал коробок врачу. — Что же вы предлагаете?

— Прежде всего оградить ее от всякого рода волнений. — Он прикурил, выпустил клуб дыма, многозначительно посмотрел на Лосберга. — Я твердо обещаю, что и это останется между нами. Профессора Блюменталя я беру на себя.

Лосберг едва выдавил:

— Благодарю, вы очень любезны.

…Снова и снова бежала Марта по лесу — сквозь ливень, сквозь тьму. За ней гнался, ее настигал Рихард. Бросалась в сторону — навстречу выскакивал пастор. Озолс, Эрна, Петерис — все с воплями и гиканьем носились за ней, протягивали руки. Лица их странно искажались, глумливо скалились.

— Артур!.. Артур!.. — шептала она, разметавшись на подушках.

Потом вдруг вскрикнула отчаянно, вытянулась, затихла. Рихард отпрянул от постели, грубо схватил доктора за плечо:

— Что с ней?

— Господин Лосберг, вы мне мешаете, — врач нетерпеливо стряхнул его руку, взял шприц, опалил пламенем спиртовки иглу. — Я просил вас не входить…

Настольная лампа тускло освещала неприбранный кабинет, неподвижно сидящего за столом Рихарда, его мрачное, заросшее щетиной лицо. Вошла горничная, поставила поднос с кофе:

— Ваш завтрак, господин Лосберг.

— Завтрак? — Он с недоумением поднял воспаленные бессонницей глаза. — Почему завтрак?

Горничная подошла к окну, раскрыла плотные шторы. В комнату хлынул такой яркий свет, что Рихард невольно зажмурился. За окном было белым-бело — деревья, трава сверкали серебристо-снежным покровом.

— Снег? — удивился Лосберг.

— Это иней, он скоро растает, — ответила горничная. — На дворе еще тепло.

Рихард заметил, что прислуга смотрит на него как-то странно.

— Что-то случилось?

— Ваши волосы…

Он шагнул к зеркалу и отшатнулся — в его волосах, таким же, как за окном инеем, пролегла седая прядь.

— Идите! — не оборачиваясь, приказал хозяин.

Едва горничная удалилась, как в кабинет вошел доктор:

— Прошу простить меня за недавнюю резкость, но, знаете, уж очень мы не любим, когда у нас мешаются под руками. Да еще в такие моменты.

Рихард молча, вопросительно смотрел на него.

— Кризис, слава богу, миновал. Вы разрешите? — доктор взял со стола сигару, закурил. — Да, миновал… но положение еще весьма сложное. Тем более, что профессор Блюменталь подтвердил мои опасения. Но не будем отчаиваться — все мы в божьих руках. Так что наберитесь терпения.

Врач вышел. Рихард в тяжелой задумчивости походил по кабинету, остановился у зеркала, еще раз взглянул на свое заросшее, почерневшее лицо, криво усмехнулся:

— Значит, говоришь, миновал? — и вдруг с такой яростью хватил кулаком по зеркалу, что стекло разлетелось вдребезги.

Следователь полистал лежавшую перед ним папку, устало провел ладонью по глазам, спросил сидевшего по другую сторону огромного стола Акменьлаукса:

— Так вы говорите очень даровитый юноша?

— Удивительные способности, господин следователь, — горячо подтвердил учитель. — В физике, математике — особенно. Первым учеником закончил нашу школу. Блестяще занимался в морском училище.

— Похвально, похвально, — одобрил следователь, продолжая листать дело.

— Очень любознателен, много читает, трудолюбив. До этого печального инцидента ни в чем дурном не был замешан. Конечно, я его не оправдываю, он вел себя неразумно, но… если учесть его состояние, молодость, горячность… — Акменьлаукс достал бумагу, протянул следователю. — Вот тут прошение, подписанное почти всем поселком. За правдивость изложенных фактов ручаюсь честью.

Следователь бегло посмотрел прошение:

— Это весьма похвально, господин учитель, что вы принимаете близко к сердцу дела своих земляков. — Он откинулся на стуле, внимательно поглядел на Акменьлаукса. — Непохвально другое. Непохвально, что вы, человек, призванный воспитывать и наставлять добру и разуму, сами подаете своим ученикам дурные примеры.

— То есть? — нахмурился Акменьлаукс. — Я вас не понимаю…

— Очень жаль, — вздохнул следователь. — Во время ареста этого «даровитого» юноши вы попытались воспрепятствовать действиям полиции, подстрекали людей… Полицейские указывают на это в донесении.

— Но, позвольте, у них не было даже ордера на арест.

А вы всегда справедливы по отношению к своим ученикам? Вы никогда не допускаете отдельных отклонений? — жестко перебил его следователь. — Но это еще не все. Затем в тот же день после отъезда полицейских вы устроили в поселке настоящий митинг.

— А, вон что, — усмехнулся Акменьлаукс. — У вас уже и на меня заведено досье. Только за то, что попросил своих же земляков написать это прошение.

Следователь насмешливо посмотрел в его сторону:

— Я понимаю, вам хотелось бы именно так истолковать дело. Но, по счастливой случайности, мы немножко в курсе и ваших поступков, и ваших взглядов. Вы довольно смело отклоняетесь от учебной программы, утвержденной министром. Допускаете любопытное толкование известных исторических событий.

— Я до сих пор наивно полагал, что вопросы преподавания находятся в компетенции министерства просвещения, а не полиции. Извините, если я ошибся.

— И очень жестоко ошиблись. Если министерство не может уследить за такими, как вы, то, поверьте, мы своих детей в обиду не дадим. Нам вовсе не безразлично, какими идеями вы их потчуете. Вам ли затевать хлопоты о «даровитых» юношах? Ступайте, господин учитель! И мой вам добрый совет: будьте благоразумнее. А то как бы за вас самого не пришлось кому-нибудь хлопотать.