Я вернулся к созерцанию созвездий. Прямоугольный, будто вырезанный кусок северного небосвода открывался моему взору с редкой чистотой и ясностью. К сожалению, слушать сейчас было нечего, так как в тот момент новых ракет в полете не было. Последний советский спутник уже прекратил свои передачи, а попытки американцев, предпринятые за последнее время, в большинстве заканчивались неудачей. Правда, один из спутников, запущенных американцами, еще летал, но он был слишком мал, обладал очень слабым передатчиком и направление его орбиты было для меня исключительно неблагоприятно, поэтому на прием его сигналов у меня не было почти никакой надежды.

Все же я надел наушники, чтобы проверить, насколько мне удалось устранить атмосферные помехи. Как я и ожидал, ничего не было слышно, кроме слабого шороха и потрескивания. Потом послышались те перемежающиеся тона, происхождение которых кроется в ядерных космических процессах. Эта своеобразная "музыка сфер" связана с такими явлениями, как звездные взрывы или процессы, происходящие в скоплениях космических газов и пыли. Я вертел ручки настройки до тех пор, пока все эти шумы окончательно исчезли. И тогда в наушниках не осталось ничего, кроме какой-то глухой тишины. Мне стало чудиться, будто я вслушиваюсь в космос сквозь черное отверстие чудовищной глубины. Мне удалось выбрать очень узкий диапазон частот, свободный от помех и посторонних шумов. Итак, аппаратура работала как будто исправно, я остался доволен. Просто ради спортивного интереса я медленно вращал антенну, словно ощупывая небосвод. И только было я снял наушники, как вдруг на какую-то долю секунды в них прозвучал странный певучий звук. Почти неуловимый, он прозвенел так, будто откуда-то, из бездонной дали, донесло на миг комариный писк. Немного погодя писк повторился и звучал уже чуть отчетливее, потом снова надолго пропал.

Сначала меня взяло сомнение: в самом ли деле я что-то уловил? Может быть, это обман слуха или игра воображения? В таких случаях исследователь обязан проявить терпение, все основательно проверить. С величайшей осторожностью я изменил частоту, положение антенны. Провозился почти целый час — безрезультатно.

И наконец, уже около полуночи, я снова услышал эти звуки. Жужжание, звон, то короче, то дольше, иногда с переменой тона… Нет! Как ни слабы они, это, несомненно, сигналы!

Механически я взял карандаш и зафиксировал на бумаге время, частоту, предполагаемое направление и стал черточками отмечать принимаемые сигналы. Но не прошло и пяти минут, как опять все замолкло, и на этот раз окончательно. Возникли помехи, словно в отверстие, через которое я слушал, налили воды и она смыла таинственные звуки. В ту ночь не имело смысла продолжать эксперимент.

Я снял наушники и посидел спокойно в кресле, обводя взглядом свою установку, старый шкаф, смутные тени стропил и четырехугольный кусок звездного неба в открытом люке. Как сказано, я тогда еще не догадывался ни о чем, но теперь мне кажется, что уже в тот момент испытал в душе некое странное чувство, словно повеяло на меня жутковатой тайной. Что же такое это было, в конце концов?

Может быть, Советский Союз снова послал в космос новую ракету, скажем для исследования Марса или Венеры? Запуску таких ракет обычно не предшествовала рекламная шумиха в отличие от американских ракетных стартов; у американцев, как правило, предварительная реклама и гром литавр намного превосходили результаты. Нет, это не могли быть сигналы с американской ракеты: судя по газетам, ближайший запуск ракеты в США намечался лишь через неделю.

Немногочисленные короткие и длинные черточки, которые я успел зафиксировать на бумаге, представляли собой явно недостаточные данные для исследователя. Ракеты посылали в эфир зашифрованные сигналы, и прочесть их можно лишь при помощи специальной аппаратуры. Не наткнулся ли я случайно на одно из тех странных "окон" в космосе, о каких сообщал недавно советский ученый профессор Седов, вызвав своим сообщением сенсацию в научном мире? Через эти каналы, по которым радиоволны могут почти беспрепятственно распространяться на огромные расстояния, удалось передать фотоснимки на дистанцию 500 000 километров с помощью лампы мощностью всего два с половиной ватта. Не без чувства гордости я установил, что моя схема гарантирует максимальную защиту от помех, возникающих в результате электрических разрядов в атмосфере и иных причин. Частота услышанных сигналов относилась к диапазону ультракоротких волн, преодолевающих громадные расстояния.

Размышляя над всем этим, я внезапно ощутил холод ночи, проникавший сквозь люк в потолке. Зябко поежился, выключил установку и закрыл люк. Было уже далеко за полночь.

На следующее утро во время завтрака я попросил жену включить приемник — хотел послушать последние известия. Обычно я предпочитал завтракать в тишине.

Диктор читал пространное разъяснение правительства о причинах, побудивших его увеличить налоги для целей обороны. При этом речь зашла и о ракетах, но только военных. О новых советских исследованиях мирового пространства — ни слова. Я переключил на Лейпциг. И тут тоже ничего. Это было странно.

— Да что с тобой творится? Что ты делаешь? — закричала жена. Я спохватился при попытке помешать чай ломтем хлеба с маргарином.

— Ничего, это пустяки,-сказал я и чихнул.

— Ты простудился и схватил насморк, — укоризненно заметила жена.

— Как будто так,- кивнул я задумчиво, снял очки и отер носовым платком покрасневшие, слезящиеся глаза.

Сегодня под вечер, когда я уже лежал в постели, мне нанес неожиданный визит профессор. Его сопровождали старший врач доктор Бендер и сестра.

Профессор бегло просмотрел кривую температуры, которая, разумеется, оказалась у меня совершенно нормальной, и другие записи на больничном листке, поданном сестрой. Затем попробовал пульс, приподнял веко и задал несколько вопросов мне и доктору Бендеру. Все было выполнено настолько быстро и настолько по установленному трафарету, что я сразу понял: это делается лишь для проформы, и у профессора нет ни намерения, ни надежды обнаружить в моем состоянии что-либо особенное.

В каких-нибудь пять минут он покончил с процедурой, и сестра уже направилась в следующую палату. Однако профессор задержался и бросил на меня такой взгляд, словно на языке у него вертелся еще какой-то вопрос. Я сделал почти непроизвольную гримасу и едва заметным кивком головы показал на доктора Бендера. Поджав губы, доктор как раз выискивал что-то в своем блокноте. Исход осмотра, видимо, совсем не удовлетворил его. Мимолетный взгляд профессора мог быть и случайностью, но чувство подсказало мне, что он понял меня правильно.

— Дорогой коллега, — обратился он к доктору Бендеру в тоне любезно-непринужденном, но в то же время не допускающем никаких возражений, — позаботьтесь, пожалуйста, чтобы буйного маньяка из десятой палаты подготовили для шока. Я сейчас же приду сам; мне хочется там присутствовать.

Старший врач вышел, бросив перед тем на своего шефа вопросительный, укоряющий взгляд, как будто в душе он глубоко осуждал его за риск остаться наедине с таким опасным сумасшедшим, как я. Профессор закрыл за ним дверь. Я уже знал, что такой поступок необычен для здешних условий, и усмотрел в нем лишнее доказательство, что профессор отнюдь не считает меня опасным.

Заложив руки за спину и нахмурив брови, он раза два прошелся взад и вперед по палате, словно подыскивая нужные слова. Вдруг он сел на край моей койки, положив ногу на ногу, и, не отрывая взгляда от носка своего блестящего черного ботинка, проговорил:

— Мой дорогой доктор Вульф! Мне хотелось бы очень коротко обсудить с вами кое-что.

— Пожалуйста, прошу вас, — подбодрил я его с улыбкой.

— Видите ли, в чем дело, — начал профессор, — ваш случай — трудный случай. Может быть, не столько с медицинской точки зрения, сколько совершенно в ином смысле. Я надеюсь, вы меня понимаете? — Тут он с гневом и отвращением махнул рукой. — Но, к сожалению, сам я ничего изменить не могу. Короче говоря, можно найти основания, чтобы выписать вас отсюда поскорее. Предположим, ваше заболевание явилось просто кратковременным психозом, который был вызван переутомлением, перенапряжением нервной системы. В таком состоянии человеком часто могут овладевать навязчивые идеи. После продолжи тельного отдыха и трезвого размышления эти психические явления бесследно исчезают. Я даже постарался бы принять меры к тому, чтобы возбужденное против вас судебное дело в связи с дисциплинарными нарушениями по службе начальство попросту заменило вам длительным лечебным отпуском, а тем временем страсти улеглись бы.