— Скажите, пожалуйста, господин Нидермейер, нет ли у вас случайно знакомых в электропромышленности? Ведь вам приходится так много вращаться в деловых кругах!

Сигара в уголке рта Нидермейера свесилась вниз, он прищурил один глаз и посмотрел на меня, как смотрят на человека, внезапно и удивительно раскрывающего какую-то новую сторону своего существа.

— Гм… гм… милый доктор. Скажите на милость!..- пробормотал он. — Наконец-то вы почувствовали, где пахнет жареным. Разумеется, у меня есть там кое-какие связи. Что вы скажете, например, о фирме "Анилин АГ"? Они платят двести десять!

— Но ведь это же химические фабрики, — возразил я.

— Ах, да! Но я думал, что для вас это совершенно безразлично. Ну, что ж, в таком случае, может быть, Всеобщая компания электричества, коротко "Электро АГ"? — Нидермейер отхлебнул вина и, к ужасу моей жены, стряхнул пепел сигары прямо на ковер. Ну, уж раз вы, милый доктор, такой отличный малый, — продолжал он в припадке великодушия, — открою вам, что, обращаясь ко мне, вы попали по верному адресу. И, добавлю между нами, я и сам имею кое-какое отношение к "Электро АГ": там есть и моих пара акций. Надо же немного застраховаться, не так ли, Гертрудхен? — И, как бы ища у нее одобрения, он похлопал свою супругу по розовой шее, затем опять обратился ко мне:

— Итак, милый доктор, отправляйтесь немедля к директору, а еще лучше — к генеральному директору и скажите ему, что это я вас прислал, я, Нидермейер. Только не связывайтесь с конторской мелюзгой: все эти мелкие козявки ничего не смыслят, в общем — сплошное дерьмо! Прямым ходом в дирекцию! Вы сразу увидите, как вас там примут, едва сошлетесь на мою рекомендацию! Чего доброго, вы очень скоро переберетесь во Франкфурт, думаете, нет? Конечно, мне будет жаль наших приятных вечеров, но нельзя становиться поперек дороги к счастью человека…

Я не стал прерывать эту речь и оставил его при своем мнении. Рекомендацией же решил воспользоваться.

В тот вечер мне сыграло на руку еще одно благоприятное обстоятельство. Нидермейер неожиданно обратился к провизору господину Кинделю, который тоже сидел за столом:

— Хе-хе, не хотели бы и вы в ближайшую пятницу прокатиться на вашей старой мельнице во Франкфурт и пополнить запас своих ядовитых снадобий? Вот могли бы прихватить заодно и нашего милейшего доктора. Сэкономили бы ему билет.

Намек на мое далеко не блестящее материальное положение был беззастенчиво явным, но, может быть, я просто-напросто стал слишком чувствительным и Нидермейер вовсе не хотел меня обидеть? Да и как можно было ожидать особой деликатности от человека вроде Нидермейера? Провизор Киндель выразил согласие кивком головы, впрочем довольно сдержанным. По-видимому, это предложение не доставило ему большого удовольствия, но делать было нечего.

— Сегодня первый случай, когда затраты на вино как будто оправдались, — заметил я жене после ухода гостей.

Поездка во Франкфурт навсегда останется для меня поучительным воспоминанием. Я взял в институте двухдневный отпуск, на который давно уже имел право. Моя просьба об отпуске не совсем пришлась по вкусу профессору фон Егеру, но меня это мало трогало. В пятницу, еще до рассвета, мы с Кинделем выехали из Грюнбаха на его машине. Купил он ее из вторых рук и редко ею пользовался.

Вначале господин Киндель был молчалив. За рулем он сидел очень прямо. В серой мгле туманного рассвета он был бледен, выделялись темные круги под глазами. Плотно сжатые губы казались обескровленными, — так мог выглядеть человек, пригвожденный к столбу пыток. Я не смел его отвлекать. Когда мы отъехали от Грюнбаха километров на восемьдесят, он в первый раз разжал губы, чтобы выразить удовлетворение по поводу того, что сегодня торчать в аптеке придется не ему, а шефу. Киндель пробормотал еще что-то, достаточно непочтительное, о старом козле. Дескать, когда-нибудь выйдут ему боком шашни с официанткой из "Медведя", с которой он флиртует прямо на лестнице погребка. Сначала я подумал, что ослышался, но чем больше отдалялись мы от Грюнбаха, тем щедрее становился господин Киндель на грубые выпады, изрекаемые сквозь стиснутые зубы. Начинало казаться, что злоба его против Грюнбаха и всех его обитателей росла прямо пропорционально квадрату расстояния. Он выразил, например, надежду, что в один прекрасный день Нидермейер так запутается наконец в своих вонючих кишках, что уткнется носом в дерьмо. Он высказал несколько скабрезных предположений о фрау Нидермейер. Досталось от него и еще кое-кому из почтенных граждан Грюнбаха. Словом, Киндель раскрылся передо мной с самой неожиданной стороны. По-видимому, под внешне спокойной поверхностью его мнимо благочестивой души успело накопиться много злобы. Собрал он также богатейший запас компрометирующих сведений о частных тайнах многих жителей Грюнбаха, и при случае эти сведения могли стать весьма опасными для данных лиц. Я слушал его с удивлением, рассказ развлек меня, и лишь один раз пришлось мне перебить рассказчика испуганным возгласом: "Боже мой, сейчас нас этот грузовик…" Киндель резко затормозил и выругался самыми последними словами. При приближении к Франкфурту он как будто начал раскаиваться в невоздержанности своего языка, стал снова молчаливым и корректным.

— Все, что вы слышали, останется между нами, не так ли, господин доктор?

Конечно, я постарался тут же его успокоить:

— Разумеется! Все останется между нами, господин Киндель.

День выдался солнечный. Башни и крыши Франкфурта вырисовывались на холодной синеве осеннего неба с какой-то беспощадной четкостью. Вдали, над холмами, возникали в этой холодной синеве белые пушистые полоски охлажденного пара, будто чья-то рука выводила в небе затейливый узор. Оглушительный рев реактивных истребителей порой перекрывал даже уличные шумы.

Исполинские многоэтажные новостройки, целые колонны роскошных, блистающих хромом автомобилей — сразу по три-четыре машины в ряд,- ослепительные витрины, кипение уличного водоворота… Все эти впечатления захватили и даже подавили меня. Ведь я не бывал во Франкфурте много лет, и по сравнению с ним наш город X., несмотря на свой университет, был не более как захудалой провинциальной дырой, а сам я успел превратиться в настоящего провинциала. Как завороженный, глядел я на эти улицы сквозь ветровое стекло, пока Киндель вел машину через центр города. На краю обширной площади высилось монументальное здание из бетона и стекла. Оно сверкало в лучах солнца, и все же мне почудилось в его очертаниях что-то леденящее, почти нечеловеческое. На башне, увенчивавшей здание, красовалась надпись гигантскими буквами: Всеобщая компания электричества "Электро АГ".

— Вот оно! Высадите меня, пожалуйста, здесь! — воскликнул я, сразу пробудившись от моих размышлений.

Однако Киндель отрицательно покачал головой и проехал мимо фасада, перед которым стояло много роскошных машин.

— Если вы вылезете из этой старой тачки именно здесь и кто-нибудь случайно увидит это из окна, ваши шансы заранее упадут на добрых пятьдесят процентов, — заметил мой спутник в поучительном тоне, и я, учитывая окружающую роскошь, не мог не согласиться. Действительно, потускневший черный лак и старомодная конструкция нашей автомашины придавали ей удручающее сходство с большим навозным жуком.

Поэтому Киндель остановился, лишь проехав до следующей улицы, и посоветовал мне возвратиться на площадь в такси: пусть там подумают, что моя собственная машина находится в ремонте. По укоренившейся привычке экономить я было восстал против такого маневра, робко возразив, что столь малое расстояние можно бы и пешочком пройти; но Киндель только презрительно улыбнулся моей неопытности.

— Если вы явитесь туда пешочком, то дальше швейцара не проникнете. Тогда к вашим услугам будет лишь один вход — для уборщиц и учеников. Впрочем, поступайте как угодно! — Затем он объяснил мне, на перекрестке каких улиц я должен буду его ждать. — Но не раньше десяти вечера. Или даже назначим точнее: двадцать два часа тридцать минут. Адье и желаю удачи.