В действительности, по мнению Ионы, она опасно отравляла сознание свое и -- опосредственно влияла на биопрограмму плода их совместных надежд и усилий. Кого она видела, лицезрела в детских американских программах? Исключительно чертей. Помойные уродцы Сэсами Стрит, говорящие дурными голосами очеловеченные крысы, кроты, пауки, аатварки, свиньи... Зачем у американцев для детей всегда одни черти? Почему их окружает с детства бесчеловечный паноптикум? Хватает же ума у людей называть этих выродков 'кьюти' --'хорошенькими'! Соседи тактично не соглашались, считали, что Иона перебарщивает. Еще не привык. Глава семьи, бухгалтер экспортной конторы, типичный костлявый англосакс_ВОСП, вечный седой мальчик подчеркивал одно существенное обстоятельство в выборе детских немыслимых персонажей -- у них нет расовых признаков.Часто даже нет пола. Они подходят абсолютно всем, чтобы никому не было обидно. Для Америки -- это важно.

В холодный сезон Иона водил жену в бассейн. Нет лучше и полнее упражнения для тела. В воде жизнь зародилась. Шура плавала, размерено дыша, лягушкой-брассом или, с его поддержкой, на спине -- вода стекала с блестящего купола ее живота. Несколько беспокоило Иону, что хотя и фильтры, доливы и хлорка, все равно Шура погружала свое обремененное, уязвимое тело в общий бассейн -- что почти то же самое, как после чужого купания садиться в чужую ванну. Туда, где незаметно плавают волосня и обмывки. Порой и купалыцики попадаются, мягко сказать, сомнительные. Громадный негр с пугающим именем Скотт, как большинство континентальных черных, человек неплавучий, по-слухам, из-за природной тяжести африканских костей, тушей утопленника ложился на дно. Пускал пузыри. Тут же прыгали мужиковатые кореянки без лица и талии -- обрубки серого мяса. Сидел по шею в воде подозрительный тип_ всегда в облепившей его рубахе, наверно прыщавый кожный пациент, если того не хуже. Это были цветочки.

Самое страшное, что Иона заметил_ появление одного невероятно исключительного урода. Как только они с Шурой приходят -- тут же и он тут как тут. Истинный орангутанг. Почему-то было досадно узнать, что урод оказался ортодоксальным евреем. По имени, кажется, Аврум или Авром -- он был одним из новых посетителей СПА. Больше про него ничего не знали. Длинное, творожистое, не знающее солнечного света тулово, держалось на кривых волосатых ногах. Корявый, кряжистый и длиннорукий человек вперевалку ковылял по бортику бассейна. Сзади, из его спадающих трусов чернела страшная расщелина задницы. Вокруг Аврома витал затхловатый козлиный запашок потеющего, согбенного заседателя, талмудиста или портного. Он не плавал, только, набычившись, шагал по дорожке, рассекая туловом зеленую бассейную воду. Иногда сильно барахтал руками, вроде тонул, как кит, выплевывал изо рта струи. Когда Шура проплывала неподалеку от этого чудовища, Агруйс был готов сойти с ума. Тревожным внутренним зрением он видел органическую грязцу, чешуйки, вирусы орангутанга, атакующие доверчивое чистое тело жены, проникающие в кровь, в плод, вызывающие необратимую мутацию.

После нескольких невыносимых эпизодов подобного свойства, Агруйс перестал вовсе ходить с женой на плавание, решив заменить прогулками на свежем воздухе. Корявый хасид, однако, не выходил из Иониной головы. Иногда на прогулках и дома Иона придирчиво разглядывал припухшее, в веснущатом пигменте, не совсем уже Шурино лицо, новые перемены в ее фигуре, стараясь изобличить какие-либо повреждения или слабые на то намеки -- возможные последствия искажающих чужеродных воздействий.

Наконец, наступил день отправиться на медосмотр, воочию увидеть ребенка, обрисованного сонограммой-- волнами ультразвукового эхо. На экране прибора в веерном растре подслеповато просвечивали заросли сосудов, шумела кровь, мутно виднелся свет грядущего мира. Иона вложил всю остроту своего зрения, разбирал на экране монитора -- где головка, где ручка и ножка, каковы формы...Куда там! Многого не увидишь на голубой, звуком нарисованной картинке -- одни построчные туманы и тени, таинственный часовой механизм, качающийся в ритме биения сердца. Главное, однако, было установлено. То, что дитя есть ОНА, замечательная и здоровая девочка!

По всем данным вполне нормальная. Насколько, конечно, это можно определить по сонограмме.

Через несколько месяцев, когда Шура лежала на родильном столе в тяжелых трудах и долгих, безрезультатных схватках, они с ней позабыли Ламаз, уроки и правила. Сам почти что в беспамятстве, Иона гладил потную руку жены, мягко сжимал и получал сильные, иногда довольно болевые пожатия в ответ. Потом повивальная медсестра уверяла, что мистер Агруйс пел и упрямо мычал еврейскую молитву. Откуда она взяла? Он знать не знал подобных вещей. Мычал, возможно -- роды были медленные и трудные. В остановившемся времени Иона, казалось, очнулся от беспамятства только, когда крупная девочка в девять фунтов весом визжала уже на всю операционную.Висела вниз головой, как цыпленок, и голосила. Иона чувствовал, что он самолично родил. Ломило все тело. Первые, как никак, роды!

Потом -- счастливые минуты в палате.Теперь уже жена с полузакрытыми глазами гладила руки мужа, выдыхала слабеньким голосом:-- Спасибочки, Иона. Так мне помог, очень спасибо... Хорошо родили Кристиночку...

Так они раньше договорились, по Шуриной просьбе, насчет имени. Девочка мирно спала , запеленутая. Личико красное, сморщенное, ничего, конечно, не разобрать, и Шура на глубоком выдохе все говорила: -- Говорят, они потом сильно меняются, я знаю. У Кристиночки бровки и щечки, вылитые, очень на тебя похожие; вон, она во сне улыбается --спасибо тебе, Ионочка, говорит...

Дома Агруйс восстанавливал по этапам весь знаменательный день, дивился на замечание медсестры по поводу молитвы и опять ему зачем-то мерещился неуместный Авром. С первых минут Ионе взбрело в голову, что у новорожденной несколько длинноватое тулово и черноватые волосы, гораздо темней, чем у него и жены. Но он понимал, что эти абберации скорее всего есть результат его перевозбуждения, неуверенности в себе и вечной подозрительности.

Жена, будто бы интуитивно сопереживая Ионе, подбадривала его, как могла: --Кристиночка славная, знает, кто ее родил; смотрите, как к тебе она тянется.

И все, приходящие в гости полюбоваться и поздравить молодых, с готовностью поддерживали Шурины замечания. Большую поддержку оказывал Агруйсам их старый раменский друг, помогая увековечивать первые дни ребенка на фото и на видеопленке. Так и продолжавший еще проживать в крайней гостевой комнате Родя проявлял завидное терпение; ни разу он не пожаловался на шум, на ночные беспокойства с девочкой, в честь красоты которой он даже сочинил стихи, где рифмовалось Кристинка-- Картинка.

Однажды, забежав с репетиции днем домой, Иона увидел свой фотоаппарат, установленный на штативе и, перед ним, как это делается на семейных снимках в фотоателье -- его Шура с Родионом, голова к голове. Кристиночка_между ними. Родион сморкался, смеясь, говорил, что они переснимали все варианты и решили немного почудачить. Иона натужно посмеялся вместе с ними, но, с самого того дня, с ноющей болью стал приходить к неотвязной мысли, что не только длинное тулово и цыганский волос отличает телосложение Родиона Немалых, но и по всем прочим статьям девочка совсем не Ионовой, а совершенно Родионовой закваски. На ужасный прямой вопрос -- Да или нет? Шура зарыдала и согласилась. Просто сказала, когда наплакалась вдоволь. _Ионочка, вы никогда же не спрашивали. Ни одного разочка. Чего я буду вас волновать. Мне было самой сомнительно...сомнительное всеш-таки дело. Спросите кого угодно... И снова -- в слезы, и снова сквозь кашель и рыдания: -- Ионочка, я вас так сильно ценю, так сильно вас уважаю... вы такой хороший человек

Как истинный джентельмен, Агруйс оставил почти выплаченный кондоминиум и переехал куда-то за Ньюарк, в сильно 'интегрированную', т.е. черноватую, фабричную местность, где рента была сравнительно невысокой. Ионина душа онемела до бесчувствия настолько, что каждый раз, одиноко возвращаясь в свое жилище, он без дрожи в коленках, будь, чтобудет, проходил в сгущающихся сумерках мимо угрожающей толпы черных парней -- 'бойз-ин-зе-худ'. Иногда шел он, как зомби, как слепой, не видя пути.В полной ночной тьме его обдавало жаром от недавно запаркованных машин. Обдавало подозрительного вкуса дымком и хриплыми выкликами подростков. В чудовищно расклешенных штанах, спадающих ниже пояса по последней моде, толкались они на самых подходах к его дому. Острые их капюшоны торчали на фоне сизого, насыщенного ядохимикатами неба. Что говорить об уличных бандах, в эти времена Агруйса даже не тронула весть о комете Якутаки и о перспективе ее катастрофической метеоритной коллизии с нашей Землей. -- Гори синим пламенем!_была его вялая реакция. -- Столкнемся, и делу конец.