У касс ЦПКиО продавали мокрые, нежнолицые розы.

Розы благоухали в вазе. Прохладный вечер гулял по сумрачной квартире. Было тихо и покойно, лишь телеистерические вопли пробивали стены, но звучали умиротворяюще.

В спальне спали мужчина и женщина. Они спали, как дети, уткнувшись лбами друг в друга. Они спали, и казалось, что нет силы, способной разрушить их стойкий, благополучный сон.

Неблагозвучная, длинная трель телефона.

Маша открывает глаза, моргает; и пока вспоминает, где она, Павел спросонья привычно хватает трубку и хрипит:

— Алло? Лагунов, слушаю…

— Паша… — укоризненно сказала она.

— Короткие гудки. — Осматривается. — Ой, прости, я думал… а мы у тебя? — Опускает трубку на рычаг. — Мы спали?

— Дрыхли, — улыбается Маша, — без задних ног.

— У тебя самые красивые задние ноги в мире, — хмыкает Павел.

— Ах ты, бессовестный мужлан! — Маша наваливается на него, душит подушкой. — Проси прощения…

— Хррр-хрхррр…

— Не поняла? — приподняла подушку.

— Самые прекрасные в мире… острые зубки… зу-бищщща!

— Ах ты!.. — Снова душила подушкой. — Два раза проси прощения, сейчас же…

— Хррр-брбррххх…

— Что-что? Что там у вас? — И снова приподняла подушку.

— Уф! — тяжело дышал. — У вас… самые… — Ну-ну?…

— …самые… прекрасные… ушки-лопушки…

— Ну все! — вскричала Маша. — Ваша смерть… от подушки…

Телефонная трель разрушила игру. Маша отшвырнула подушку, подняла трубку.

— Алло? Кто это? Да?… Да?… Этот номер телефона… Кто со мной будет говорить?…

Павел отдыхал, дышал, строил рожи, дул на лицо разгоряченной любимой; она отвечала ему, но затем… Павел понял, что-то случилось…

— Да, я слушаю… Привет… Почему не узнаю?… Как вы там? Как Ростик? Не болеет?… А бабушка?… Понятно… Нет, пока не скучаю… Отдыхаю…

Павел натягивал брюки, рубашку, словно почувствовал себя чужим и лишним. Маша смотрела перед собой, говорила в трубку:

— И вы отдыхайте. Мойте фрукты. И Ростик на земле пусть не сидит. Смотри за ним. Пока-пока…

Опустила трубку, помолчала, глядя несколько секунд в себя, потом оглянулась и захохотала. Павел был одет и стоял практически по стойке «смирно».

— Боже мой! — рыдала от смеха Маша. — Что случилось, Аника-воин? Вольно-вольно… Снимай штаны, ополченец любви…

— Маша! — Топтался на месте Павел, косился на телефон. — Кажется, это муж?

— Муж! Он объелся груш!.. А ты мной объелся?

— Маша, это уже слишком, — обиделся Павел.

— А это не слишком. — Принялась сдирать с него рубашку и брюки. — Я тебе покажу, как бояться своей любви… Иди ко мне, пригожий мой… Испугали такого большого мальчика…

— Мария! — Он пытался оказать сопротивление.

Тщетно. Он барахтался в подушках, точно тонул. И тонул в объятиях, поцелуях, глазах любимой. А розы по-прежнему благоухали, скрывая в ночи свою природно порочную прекрасную улыбку.

А потом было утро. Мужчина и женщина сидели на кухне — завтракали. Молчали, разговаривали лишь руки, глаза, губы. Улыбались, но улыбка у Маши была чуть грустной.

— Почему грустим? — спросил Павел.

— Ты уходишь резать животы, а я остаюсь, — вздохнула Маша.

— Кто-то же должен резать животы.

— Возьми отгулы…

— У нас все гуляют, — развел руками. — Вся страна.

— Полстраны гуляет, полстраны болеет, а вы между ними, как ветчина в бутерброде, — поправила она, делая бутерброд с ветчиной. — Ешь!

— Спасибо, не хочу.

— А я тебе выдам паек, — придумала она. — Чтобы ты у меня был упитанный и цельный.

— Как сосед-автолюбитель? — пошутил он.

— Да, — вспомнила Маша. — Он мне приснился. Представляешь?

— Боже, какой кошмарный сон, — шутливо ужаснулся Павел.

Мария готовила бутерброды и рассказывала сон:

— Будто мы — я, ты и наш сосед — катаемся на этом Чертовом колесе. И все мы в разных люльках-лодках… А ты ноль внимания, фунт презрения… Без меня в лодке…

— Не туда сел… Небось нас толпа разметала?

— Вот-вот… А колесо скрипит, ржавое, вот-вот сломается… А я кричу-кричу тебе… И вдруг вижу: сосед, этот боров, пытается перелезть в мою лодку… Уж-ж-жас!.. А колесо все быстрее-быстрее…

— И что?

— И тут я проснулась. И оказалось, что мы с тобой в одной лодке…

— …в койке, — подмигнул Павел.

— Фу, доктор; вы — не хирург, а циник, — чуточку обиделась Маша.

— Прости, родная. — Поцеловал ее. — У меня обход в девять. Больные суднами будут стучать…

— Пусть только попробуют тебя обижать, я им на голову… эти…

— Все-все, Машенька…

— Ты мне позвонишь?…

Они топтались в прихожей. Павел искал зонтик на верхней полке. Сверху упала новогодняя безделушка — картонные круглые очки с большой бульбой-носом. Павел поднял эти очки.

— Позвоню, конечно, после обхода, — принялся надевать очки-нос на лицо Маши.

— Ой, — сказала Мария, — ушки не там, а повыше…

— Ты прекрасна, я тебя обожаю, — чмокнул в искусственный нос. — Ты лучше всех. — Открывал замок. — Мы с тобой будем жить сто лет и умрем в один день… на одной больничной койке…

— Я согласна, — серьезно ответила Маша; смотрела, как он исчезает в лестничном проеме. — Эй, а паек! — махнула рукой.

Потом закрыла дверь. Взглянула на себя в большое зеркало, поправила очки-нос; затем быстро прошла на балкон.

Нашла пачку сигарет, спички. Закурила. Смотрела вниз — Павел вышел из подъезда, взглянул на часы, потом по сторонам, словно не зная, куда идти, поднял голову вверх…

Мария рукой указала в сторону, затем послала воздушный поцелуй. Павел погрозил ей пальцем — будь осторожна; направился в указанную сторону, пропал за углом. Маша вздохнула — маска сорвалась и, кружа, полетела вниз, в кусты. Маша проследила за ее полетом и перевела взгляд на городской парк. Он лежал там, за рекой. В темных деревьях стояло огромное Чертово колесо. Оно было недвижно, и недвижны были его чугунные лодки.

По больничному коридору стремительно шел врач в белом халате и шапочке. Это был Павел. За ним семенил тучный человек, говорил с характерным акцентом:

— Дарагой, спасай! Я от чистого сердца… Брат для меня… Сам панимаешь… У нас земля щедрая, багатая… Ничего не жалко…

— Я же вам сказал, не нужны мне ваши рубли, — огрызался Павел.

— Дарагой, доллары, пожалуйста… Вах! Праблема нет!..

— Все, до свидания! — Открыл дверь своего кабинета; закрыл с обратной стороны на ключ.

Прошел к столу, сел, посмотрел на телефон, потом резко оглянулся — за ширмой никого не было. Хмыкнул. Зазвонил телефон, поднял трубку.

— Ты? Привет… Я думал, ты за ширмой… Честное слово… Где?… — Потянулся к окну. — Мария, я тебя высеку, как… Да, выйду… Выйду за пайком…

Телефонная будка-автомат притулилась к соседнему корпусу; в ней и находилась Маша. Потом она вышла из будки, оставив на пыльном стекле надпись: Паша + Маша = любовь до гроба.

По небольшому парку гуляли двое, Павел и Маша. За забором прибойно шумел город. На лавочках, греясь на солнце, отдыхали больные. Деревья покрывались ржавчиной осени.

— Мария, ты меня пугаешь, — качал головой Павел.

— Ты мне не позвонил… Я ждала-ждала… Я испугалась…

— Чего? Маша! Что со мной может?… Смотри, какой я упитанный и цельный…

— Ты меня простил?

— Простил-простил, — наигранно вздохнул Павел. — Но в последний раз… И больше никаких пайков! Умоляю!.. Я сыт!..

— Ты не хочешь, чтобы я тебя любила? — вполне серьезно спросила Маша.

— Хочу, но…

— Я хочу целоваться…

— Маша… в рабочее время?

Она тащила его за руку через кусты. Он беспомощно страдал.

— Мария, куда ты меня?… По-моему, мы сошли с ума… Нам же скоро по сорок лет… Я в школе так не…

— Мы, дурачки, с тобой двадцать лет потеряли. — Нашла укромную лавочку под стеной какого-то строения. — Как жаль, что мы не встретились за одной партой… Ты понимаешь?… Я хочу плакать. Мы бы жили-поживали, и была бы у нас куча мала…