Серо-желтые потеки превратили обои в клочья размоченной бумаги, почти слезшей с грязных стен, проточенных ржавчиной. Светлые пятна остались на них, словно рубцы от ран, в тех местах, где висели картины. Куда могли исчезнуть полотна? Шорох и удар донеслись из подсобки. Возможно, что-то просто упало там, однако не проверить помещение еще раз полисмен не мог и, как выяснилось, не зря. В тесной комнате с нагроможденными пыльными стеллажами, освещенными трепещущим пламенем пары свечей на полках, стоял, испуганно пригнувшись, мужчина в годах. Он складывал картины у стены и не был рад тому, что чей-то визит отвлекал его от дела.

- Извиняюсь за беспокойство в нерабочее время, - обратился к работнику полисмен, - но мне нужно задать вам несколько вопросов. Я офицер полиции Томас Гуччи.

Он предъявил незнакомцу жетон. Светлые глаза музейного работника расширились, тонкие губы его приоткрылись в испуге. Томас подозрительно смерил мужчину взглядом. Он обладал несколько странной, но вполне подходящей для сотрудника такой организации наружностью: темные седеющие волосы по плечи, осунувшееся бледное лицо с не по годам глубокими морщинами, пыльный пиджак, старый шарф на шее.

- Вы являетесь сотрудником Исторического Общества Сайлент Хилла? – спросил полицейский.

- Так точно, - с неким пренебрежением или прикрытой нервозностью бросил в ответ седой мужчина. – Дэн Эвери. Можете завтра проверить эти сведения у моего руководства.

- Что Вы здесь делаете? – продолжил расспрашивать его Гуччи.

- Снял картины. Мы закрываемся на ремонт, - Дэн Эвери вновь отвечал резко и с раздражением, но, казалось, ничего не скрывал. – Может, Вы не заметили, но у нас стена обрушилась. А какую цель преследует Ваш визит? Мы не обращались в полицию.

- У вас ничего не пропадало? Точно? Может быть, довольно давно? – поинтересовался Томас.

- Мы не обращались в полицию! – повторил Дэн. Напряжение становилось для него столь сильным, что он едва мог это скрыть. Пот выступил на его лбу и скатился по линиям морщин к серо-голубым глазам.

- Вы, видимо, хотите, чтобы я скорее ушел, - сделал вывод офицер Гуччи. – Но разве эта вещь не принадлежит Историческому Обществу? – он извлек из кармана куртки безголового индейского идола.

Брови Эвери снова подскочили вверх, пересохшие губы дрогнули. Непонятный для Томаса шок отобрал у сотрудника музея дар речи. Повисла напряженная пауза, в которой тишину нарушало беспокойное дыхание Дэна.

- Что Вы знаете об этом? – требовательно поставил вопрос полисмен.

- Покиньте служебное помещение! – больше попросил, чем потребовал Эвери, хоть и пытался сохранить твердость в интонации. – Если Вы в чем-то подозреваете меня, вызывайте в полицию на допрос официально. Я не соврал Вам начет моего имени и места работы, офицер… Гуччи.

Его голос дрогнул, словно что-то пыталось помешать Дэну произнести фамилию сотрудника полиции.

- Значит, Вы не будете забирать статуэтку? – уточнил Томас, но Эвери только отрицательно мотнул головой. Он сделал вид, что вернулся к работе, взяв с полки тряпку и принявшись протирать от пыли и паутины рамы картин.

- Позвольте взглянуть на эти полотна? – Гуччи шагнул навстречу сотруднику музея, держащему в руках широкий холст, какого изначально не было на экспозиции. Дэн попытался свернуть в проход между стеллажами, но Томас остановил его, ухватившись за раму и рванув ее на себя. Эвери попытался воспрепятствовать ему, однако полицейский уже увидел картину. Внушительный холст покрывали краски серых и коричнево-красных тонов. Нечеткие силуэты, словно скрытые пепельным туманом, имели очертания висельников, помещенных в продолговатые клетки, а на переднем плане стояла мощная фигура без лица. Поначалу ее можно было принять за палача в багряном капюшоне, но четко прорисованные грани говорили о том, что это вовсе не головной убор из ткани, а глухой тяжелый шлем пирамидальной формы. Или же эта остроконечная пирамида сама являлась головой карателя, как безумно бы это ни звучало. Табличка на черной раме гласила: «Туманный день. После Суда». А в правом нижнем углу едва заметно краснели инициалы «Ф.Г.».

- Что здесь изображено? – полюбопытствовал Гуччи, тщательно пытаясь скрыть малейшие нотки волнения в голосе.

Дэн Эвери бросил полотно:

- Не спрашивайте меня, - уже буквально умолял он. – Уходите.

Но офицер полиции не поддался на эмоциональную просьбу – ему необходимо было убедиться:

- Кто автор полотна? Вам известен год создания?

Эвери закрыл лицо руками и упал на колени. Он судорожно тер свои глаза, оскалив зубы в гримасе боли, словно пытался из последних сил сдержать слезы.

- Вы знали Филлипа Гуччи? – осведомился Томас, но Дэн ничего не ответил. Он тер глаза и качал головой в немой мольбе, чтобы дознаватель оставил его в покое. Но Гуччи непоколебимо поставил последний вопрос, который не мог не попробовать задать:

- Это – на картине – красный бог Кзучилбара?

Работник музея ошеломленно поднял на него раскрасневшиеся глаза. И в этот момент Томасу показалось, что лицо Дэна Эвери могло быть знакомым. Не менее поразило его самого и то, как ему удалось так легко вспомнить имя неизвестного прежде божества.

- Да или нет? – еще раз повторил офицер, но Дэн не шевелился, стоя на коленях перед мрачным холстом. Слеза скатилась по его изрезанной морщинами скуле.

- Ладно, возможно, мы еще побеседуем в иной обстановке, - отступил Томас. – Здесь нет острых предметов? – он осмотрел подсобку. – Мой Вам совет – не оставайтесь здесь, когда Вы в таком состоянии. Ступайте домой. И отдайте мне шарф.

Дэн Эвери молча подчинился. Гуччи еще раз взглянул на его одежду, чтобы убедиться в отсутствии ремня или еще каких-либо элементов, какими человек мог бы причинить себе вред. Уходя, полисмен также погасил и забрал с собой свечи, прихватив к ним и спички, не только из соображений безопасности, но и как возможную замену утраченному фонарю.

«Значит, это был он… Кзучилбара. Просто впечаталось в память, надо же! Что ж, выходит, пирамида – его символ. Это индейский бог? Возможно. И, исходя из свидетельств Кристофа Гуччи, это еще один «враг» Ордена. Придуманный враг… Религиозный бред… Что еще я могу услышать? И все равно придется иметь дело с этим культом! Но я ведь всегда знал, что это неизбежно случится». Офицеру полиции не хотелось направляться в Церковь Ордена, в эту инфернальную пародию на готические храмы, увенчанную крестами, больше похожими на печати демонов, укрощенных Соломоном. Но вряд ли сведения по тем вопросам, что встали сейчас перед ним, Томас мог найти в других источниках.

Темное время решеток и огня вновь наступило в опустевшем городе. Вода озера Толука теперь казалась черным стеклом, изредка сверкающим в рыжих всполохах многочисленных пожарищ, а по берегам под обрывом разлился алый цвет. Гуччи догадывался, что там зацвели маки. Красные цветы дурмана и вечного сна никогда прежде не росли на озерных берегах, но теперь многое изменилось. Некая сила выбрасывала новые знамена на покоренных ею территориях. Томас нетвердым шагом спустился по склону крутого обрыва к безлюдной лодочной станции. В багряной тьме влажные доски причала казались залитыми кровью, и в дальней лодке виднелось что-то, похожее на фрагменты изувеченного тела. Проверять, что именно там было, офицер не стал. Он отвязал ближайшую лодку, оттолкнулся веслом от берега и, вернув его в уключину, принялся грести. Строения на дальнем берегу озера Толука пылали, и жуткий пожар был единственным ориентиром, когда маяк не освещал никому путь. Гуччи налегал на весла так энергично, как мог. Вскоре на горизонте черной рогатой глыбой показался остров Толука. Усталость первый раз напомнила о себе - в затылке запульсировала навязчивая боль. Томас не позволил себе взять передых и продолжил грести, по возможности не теряя скорости. Когда он миновал остров, возвышенность которого была окольцована зубастым венцом руин некой культовой постройки, тупая боль впервые сдавила грудь. Похоже, столкновение с порождением тьмы не прошло бесследно, и полученная травма еще раз доказывала, что все происходящее, все химерические опасности были вполне реальными. Их нельзя было более не воспринимать всерьез, как бы Гуччи ни норовил уклониться от этого. Тягостно вздохнув полной грудью, офицер вновь взялся за весла и в поте лица устремился к причалам у погашенного маяка.