- Знаете, Далия, я совершенно… одинок в этом городе, - неожиданно для Томаса слетело сокровенное признание с его губ. – Простите мое нахальство, но я хотел бы, чтобы Вы с дочерью составили мне компанию в прогулке у озера.

Огневолосая женщина сжала губы в мучительном сомнении. Казалось, она чего-то опасалась, но, взглянув на светящуюся улыбкой дочку, в прошении вцепившуюся в ее руку, кивнула офицеру.

- И куда Вы предлагаете прогуляться? – осведомилась она.

- До лодочной станции, - озвучил свой замысел Гуччи.

- Мы будем кататься на лодке? – восторженно воскликнула Алесса.

Томас взглянул ей в глаза и снова заставил себя улыбнуться, несмотря на растерянность и то тянущее чувство боли, что рождал резонанс его с Далией состояний:

- Да, мы переправимся на другой берег. А там пойдем в парк «Лейксайд». Ты любишь аттракционы?

- Конечно! – обрадовалась девочка и захлопала в ладоши.

Тонкая темная Далия оставалась сдержанной и напряженной. Может, Гуччи ощущал близость с ней из-за роднящей их необходимости ни за что не расслабляться и не терять бдительности. Что же могло принудить женщину быть столь настороженной? Чего она боялась?

Троица пошла вдоль озера, избегая лишних слов и взглядов в глаза. Только изредка Томас переглядывался с Алессой и старался улыбаться ей.

- Вам понравился мой рисунок? – поинтересовалась она.

- Я не часто мог видеть, как рисуют дети, - честно сознавался офицер, - но мне кажется, у тебя здорово выходит. Ты часто рисуешь?

- Да, больше всего люблю птиц и зверей, - поведала школьница. – И цветы тоже, но они пока получаются не очень похоже.

- Но твои маки вполне похожи на настоящие маки, - попытался приободрить ее Томас, озвучивая свои мысли вполне искренне, как бы ни было тягостно воспоминать о маках.

Алесса насупила брови, уставившись в землю:

- Маки мне не нравятся. Это печальные цветы.

Гуччи открыл рот, но не сумел ничего сказать. Ему было ясно, что она способна понять его. Разве что не назвала маковые цветы злыми. Полицейский прибавил шагу, чтобы быстрее дойти до станции и взять лодку. Воспоминания о ночных переправах тревожили его душу, но не так, как присутствие Далии – узкого острого стана печали, неведомым образом срастающегося с ним сердцами. Им обоим явно становилось больнее рядом друг с другом, но их толкало друг к другу смутное ощущение того, что здесь может разрядиться, отболеть и выйти все выпитое горе.

Девочка с мамой заняли места в лодке, и Томас сел на весла, временно отдав рисунок Алессы Далии. Оглянувшись на озаренный светом лазурный простор озера, ясный горизонт и белеющий маяк, он отчалил и принялся грести, наблюдая, как беззаботно девочка подставляет ладони водяным брызгам.

- Значит, Вы миротворец? – заговорила первой Далия.

- Да, - подтвердил Гуччи.

- Кто такие миротворцы? – тут же проявила любопытство Алесса.

Томас задумался, что же ей ответить. Те опоэтизированные слова, в которые однажды поверил сам, ослепленный раздутой самонадеянностью, убежденный, что внесет свой вклад в установление мира? Это были такие же нереалистичные притязания, неподъемные амбиции, как и наивная вера в то, что один человек может сразиться с обобщенным мировым злом! Через все это Гуччи прошел – заблуждения, разочарование и душевную пустоту. Но это никак не касалась ребенка, задающего ему сейчас простой вопрос. Здесь красивых слов было как раз достаточно.

- Они носят голубые каски, - начал издалека он, - цвета мирного неба – такого, как ты нарисовала. Цвета, который символизирует планету Земля. Они прибывают туда, где идет война, и следят за тем, чтобы там главы стран подписали мирные договоры и чтобы все, кто воевал, сложили оружие.

- И куда именно Вас отправляли? – подключилась к разговору Далия.

- Возможно, Вы слышали о Войне Судного дня, - предположил Гуччи. - Это было год назад.

Женщина пыталась что-то припомнить, но явно знала весьма мало:

- Израиль, верно? Простите мое невежество…

- Ничего, - оборвал ее офицер. – Вы не должны чувствовать неловкость из-за этого. Наша штаб-квартира находилась в Исмаилии, в Египте.

- В Египте? – удивленно заинтересовалась Алесса. – Вы видели пирамиды?

По спине бывшего миротворца пробежал холод. В Исмаилии никто, кроме разве что офицеров, не видел пирамид, но набивали их себе на кожу со словом «Египет» и годом службы многие, в том числе Роберт Кэмпбелл. Но Томас не делал этого, и даже не потому, что не видел смысла в татуировках. Уже тогда глубоко в подсознании его сидело беспокойство, из-за которого ему не нравились пирамиды. И, как теперь он понимал, не зря.

Гуччи не гнался за воинской славой, не находил великих целей и свершений в войне. Служба в армии должна была стать для него лишь дополнительной гарантией – Полицейская Академия Ричмонда – округа штата Вирджиния - предвзято относилась к кандидатам из Сайлент Хилла. Он же, живущий в неполной семье, не общающийся толком ни с кем в городе, не был достаточно убедительным. А прошедшим службу в армии всегда отдавалось предпочтение, другое дело, что в войне Томас не видел пути к своей цели – борьбе со злом. Война сама по себе была в его глазах самым большим злом человечества и его самой большой глупостью. Оборона родных земель виделась исключением, но армия США была не тем случаем. Поколение растворялось в бессмысленных огнях Вьетнама, и Гуччи не хотел сгореть так, как многие юные бедовые головы. Он решил для себя, что если уж пришел к необходимости отвоевать девяносто дней, то служить он будет только миротворцем. Пусть война за мир была злободневным оксюмороном, но, побывав в числе тех, кто следил за прекращением огня и заключением мирных соглашений, он знал бы, что не участвовал в глупом зле, он не винил бы себя за то, что перепутал истину и ложь, он не чувствовал бы себя изгоем, одичалым пришельцем, вернувшись в мирную жизнь.

Такая уверенность владела Томасом, и с ней он ставил перед собой цель попасть в миротворческий контингент ООН. Он работал над собой целеустремленно и скрупулезно, развивая в себе выносливость, силу и закалку, а также изучая интернациональные языки и особенности чужих культур. Он даже думал получить образование в этой области, но его остановило то, что в Сайлент Хилле было проще не иметь образования вовсе, нежели иметь достойное высшее, как и проще было быть атеистом, чем приверженцем любой из мировых признанных религий. Томас был очередным представителем тех семей, что приспособились без привлечения внимания существовать в городе цветущего мракобесия и тихо, но верно прокладывать даже там дороги к собственным целям. Гуччи стал добровольцем, когда посчитал себя готовым – это было в 1973-м. И Война Судного дня начала отсчет его девяноста дней на Ближнем Востоке. Конфликт продлился восемнадцать суток, которых Томас был обречен не забыть никогда – именно тогда с ним произошло то, что было теперь отмечено на его груди Медалью военнопленного и Пурпурным сердцем, а также тяжелым острым комком, закоренело сидящим в затылке.