Здание госпиталя, грубое, неухоженное и столь же безликое, как его выкованный схемами лечения персонал и заклейменные недееспособностью пациенты, имело всего три этажа, но Гуччи казалось, что оно нависало над ним, угрожая раздавить. Нервозность нарастала, когда мужчина медленно отворял скрипучую дверь, за которой темнел пустой холодный коридор. Томас вошел, и дверь медленно, протяжно простонав, закрылась за ним. Его объял непроглядный мрак. К счастью, карманный фонарь снова был при себе. «Что же это, часть города обесточена со вчерашнего дня? С позавчерашнего дня, которого… словно и не было? Был ли он?».

Ответа на вопрос у Гуччи пока не было, но мужчина точно мог убедиться в одном – нечто происходит в городе, нечто, что не является нормальным, и это уже никак нельзя отрицать. Офицер обвел светом фонаря коридор госпиталя – пыльные стены с множеством слоев облезлой краски, покрытый трещинами потолок, истертый обувью пол. Столь убогая больница не внушала доверия, и цель, которая изначально привела Томаса сюда, теперь выглядела сомнительной для достижения. Если бы полисмен просто развернулся и ушел отсюда, ему было бы не в чем себя винить. Но почему в госпитале было так тихо? Почему никого не было на посту дежурной медсестры? Еще раз осмотрев стены, Гуччи нашел план здания под мутным стеклом и определил, где должен находиться кабинет дежурного врача. Пройдя по коридору вперед, инстинктивно пытаясь не нарушать тишину усиленным эхом звуком собственных шагов, Томас приблизился к нужному кабинету и постучал в дверь. Не получив никакого ответа, не уловив даже звука малейшего движения в помещении, он подергал ручку. Заперто. «Неужели никого во всем здании? Надо проверить… Только сначала забрать план», - рассудил Гуччи и вернулся назад. Освещая окружение фонариком в повторном поиске карты здания, он заметил на посту связку ключей, по всей видимости, оставленную уборщиком. «Здесь, похоже, ключи от большинства помещений. В данных обстоятельствах можно считать удачей. И если здесь не у кого получить консультацию, я сам могу хотя бы найти медицинскую литературу, - пришел к неожиданному озарению Томас. – Что ж, почему бы и нет? Начнем с дежурного».

Полицейский вернулся к уже знакомой двери и открыл кабинет, убедившись, что врача нет на рабочем месте. Гуччи осмотрелся – заурядное помещение с определенной долей рабочего беспорядка. Еще недавно здесь шли обычные будни, но сегодня по какой-то причине никто не вышел на работу. Томас решил воспользоваться телефоном в кабинете дежурного врача, раз уж представилась такая возможность. Он должен был позвонить коллегам из полиции и узнать у них последние новости, в конце концов! Но что он скажет им? Что было реально, а что нет? Томас ни в чем не мог быть уверенным. Нет, нельзя было звонить, пока он сам не разобрался в этом. Даже если у него действительно появились проблемы со здоровьем, офицер не был готов терять работу, к которой всегда стремился. Гуччи осторожно, бесшумно опустил телефонную трубку на рычаг, но едва он убрал с нее ладонь – аппарат задребезжал. Мужчина рефлекторно одернул руку от телефона, а, несколько отойдя после внезапности звонка, все же снял трубку и нерешительно, медленно поднес к уху, однако на том конце слышалось только приглушенное шипение. «Никаких слов. Или… «Томас»?! Не послышалось?! Глупости, наверняка послышалось». Гуччи вновь опустил трубку, в этот раз резко ударив ею по рычагу, и как только он сделал это, телефон снова зазвонил. Мужчина предпринял еще одну попытку ответить на звонок, но, только заслышав неизменный шум, тут же прервал свой ответ. Положив трубку, Томас какое-то время не отпускал ее, и телефон не звонил. Тишина продолжалась ровно так долго, пока его рука держалась на аппарате. И некие иррациональные предчувствия подтвердились – Гуччи бросил телефон, и тот снова начал звонить. Теперь полисмен просто неподвижно стоял рядом и ждал, а дребезжащий звон все не прекращался. Кто-то на том конце был настойчив, только вот Томас твердо решил больше не отвечать на его провокации, какой бы ни была их цель, пусть даже ее не было вовсе. Вспомнив, зачем он сюда пришел, офицер полиции положил фонарь на стол так, чтобы тот освещал шкаф в кабинете, взял в полки книгу, сел с ней на стул возле стола и открыл первую попавшуюся страницу. К его удивлению, это оказался не медицинский справочник, а художественная литература. Сборник коротких рассказов, на листах которого были сделаны карандашные пометки. Тот, кто читал книгу прежде, зачем-то выделил фрагменты текста. Телефон продолжал разрываться, в окутывающей со всех сторон темноте приходилось до боли напрягать глаза, и все же Томас принялся читать отмеченные карандашом отрывки:

«Когда фельдшер стал искать нового больного, ему указали на конец коридора; он стоял здесь, прильнувши лицом к стеклу стеклянной садовой двери, и пристально смотрел на цветник. Его внимание привлек необыкновенно яркий алый цветок, один из видов мака…

Он гулял по саду до самого вечера, заводя знакомства и ведя странные разговоры, в которых каждый из собеседников слышал только ответы на свои безумные мысли, выражавшиеся нелепо-таинственными словами. Больной ходил то с одним товарищем, то с другим и к концу дня еще более убедился, что «все готово», как он сказал сам себе. Скоро, скоро распадутся железные решетки, все эти заточенные выйдут отсюда и помчатся во все концы земли, и весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чудной красоте. Он почти забыл о цветке, но, уходя из сада и поднимаясь на крыльцо, снова увидел в густой потемневшей и уже начинавшей роситься траве точно два красных уголька. Тогда больной отстал от толпы и, став позади сторожа, выждал удобного мгновения. Никто не видел, как он перескочил через грядку, схватил цветок и торопливо спрятал его на своей груди под рубашкой. Когда свежие, росистые листья коснулись его тела, он побледнел как смерть и в ужасе широко раскрыл глаза. Холодный пот выступил у него на лбу…

Он не спал всю ночь. Он сорвал этот цветок, потому что видел в таком поступке подвиг, который он был обязан сделать. При первом взгляде сквозь стеклянную дверь алые лепестки привлекли его внимание, и ему показалось, что он с этой минуты вполне постиг, что именно должен он совершить на земле. В этот яркий красный цветок собралось все зло мира. Он знал, что из мака делается опиум; может быть, эта мысль, разрастаясь и принимая чудовищные формы, заставила его создать страшный фантастический призрак. Цветок в его глазах осуществлял собою все зло; он впитал в себя всю невинно пролитую кровь (оттого он и был так красен), все слезы, всю желчь человечества. Это было таинственное, страшное существо, противоположность Богу, Ариман, принявший скромный и невинный вид. Нужно было сорвать его и убить. Но этого мало, - нужно было не дать ему при издыхании излить все свое зло в мир. Потому-то он и спрятал его у себя на груди. Он надеялся, что к утру цветок потеряет всю свою силу. Его зло перейдет в его грудь, его душу, и там будет побеждено или победит - тогда сам он погибнет, умрет, но умрет как честный боец и как первый боец человечества, потому что до сих пор никто не осмеливался бороться разом со всем злом мира…

Он кинулся к знакомому месту около крыльца. Цветок темнел своей головкой, свернув лепестки и ясно выделяясь на росистой траве.

- Последний! - прошептал больной. - Последний! Сегодня победа или смерть. Но это для меня уже все равно. Погодите, - сказал он, глядя на небо: - я скоро буду с вами.

Он вырвал растение, истерзал его, смял и, держа его в руке, вернулся прежним путем в свою комнату…Больной, едва дойдя до постели, рухнул на нее без чувств.