Кровать по-прежнему оставалась неприбранной. Серафима села на краешек, автоматически расправляя измятую простынь и, вспомнив недавнее представление, что она устроила Алексею, поморщилась и отвернулась к окну. Теперь выяснилось, что оно было совершенно незачем. Ну, только что стороны получили удовольствие, одна из сторон, если быть точной, и разошлись по делам.

Впрочем, напомнила она себе, подобное случалось довольно редко, особенно в последнее время. И Леша был занят и оттого возвращался домой совершенно измотанным, да и она... скажем так, предпочитала уединение.

Сколько времени это продолжалось? - неделю? больше? Она не хотела вспоминать, сейчас это было ни к чему, напротив, лишь повредило бы ей. Ее теперешней готовности действовать, предпринимать шаги, которые всегда давались с таким трудом, каждый шаг вязок, точно в киселе. После она чувствовала себя измотанной, негодной ни на что. Тем более, на это, на его просьбы, его прихоти, мужские потребности. Не все ли равно чьи, его или другого. Те и другие одинаково утомляют, она никогда и ни с кем не чувствовала себя спокойной и умиротворенной. Как тот же Леша после... сегодня утром. Отчего-то он мог позволить себе отдохнуть и расслабиться, мгновенно выключиться из бешеного ритма жизни, в котором находился с десяток последних лет, получить удовольствие от жизни именно тем способом, что жизнь предлагала ему сама, и снова в бой.

А она? - почему не получалось у нее?

Серафима снова села к зеркалу. Вгляделась пристально в свое отражение.

"Переживаешь?", спросило ее отражение в зеркале.

Она кивнула с неохотою. Никогда не хочется признаваться в своем поражении. Даже себе самой.

"Наверное".

"Я вижу, что переживаешь. Хочешь поехать и разобраться во всем самой?".

"А разве это не выход?".

"А что вообще можно назвать выходом? в тон ей поинтересовалось зеркало. Твои метания из стороны в сторону? Ты понимаешь сама, что только путаешь ситуацию. Кому нужно затеваемое тобой? Тебе?".

"Надеюсь, что мне".

"Тогда почему ты медлишь и боишься каждого действия человека, который тебе предан и готов выполнить твой приказ. И выполняет его сейчас? Почему ты второй раз заставляешь его промахиваться?".

"Первый раз промахнулся он сам, Серафима поерзала в кресле. Это уже потом, вчера, я"...

Она не договорила свою мысль. И так понятно все, что хотела сказать.

"А вчера? Почему не сказала правды?".

Она не ответила. Собственный вопрос заставил ее отвернуться от изображения в зеркале.

"Не доверяла или не хотела? Или и то, и другое. Или ты сама не знаешь, чего хочешь?".

Серафима обернулась к самой себе.

"Знаю, прекрасно знаю. Но сегодня"...

"Неудачный день? Ты это хотела сказать? А в тот раз, был тоже неудачный? Или в тот раз тебе непременно было необходимо еще раз почувствовать себя хозяйкой положения? Поинтриговать еще чуть, самую малость, ощутить приятное покалывание в груди, такое, какое ощущаешь, когда от единственного твоего слова зависит невообразимо много. Столько, сколько не может стоить одно слово".

Серафима не ответила, пристально разглядывая саму себя и пытаясь - в который уж раз - увидеть в себе то, что вызывало в ней эти вопросы и рассуждения.

"Интересно, все же, ты его любишь?", вопрос был задан врасплох, Серафима никак не ожидала его.

"Кого именно?", она искала лазейки, чтобы не отвечать на него.

"Ты прекрасно знаешь, о ком я. Скажи просто, да или нет".

"А разве можно ответить просто? Тем более, на такой вопрос".

"Когда-то ты на него отвечала. И даже не одному ему. Другому тоже".

"Речь шла о другом".

"Интересно, о чем же, столь отличающемся от теперешнего, будь добра объяснить".

"Меня спрашивал мужчина, который"...

"А разве дело в том, кто спрашивает, в его поле? Или возрасте? Или профессии? Или в чем-то другом?".

"Имеет, и очень большое значение", Серафима устало взглянула в окно на бежавшие без устали по лазури неба белесые комковатые облака, точно смятые, порванные простыни на постели, приходящей в себя после любовных занятий. Или это она сама никак не может придти в себя после этих занятий.

Вот именно что занятий. Не игр, игры уж кончились давно; в кои-то веки она нашла подходящее слово и тотчас же почувствовала некоторое облегчение. Словно из нарыва вытопился гной, и ранку уже можно было продезинфицировать.

Отражение не спрашивало ее более, лишь устало смотрело на свою собеседницу сквозь полуприкрытые веки, отягощенные накладными ресницами. Серафима поднесла ладони к щекам, на мгновение прикрыла глаза, а, когда открыла, все же ответила на невысказанный вопрос, ответила прямо и честно, без обиняков и недомолвок:

"Ты же знаешь, я отвечала на вопрос то, что хотели услышать. Что тот, что другой. Им все равно, главное - услышать ответ на вопрос и ответ положительный, иного они не приняли бы. И продолжили бессмысленные атаки, никчемную осаду крепости, которой незачем им владеть".

"Почему же незачем"?

"А разве она им интересна в ином качестве, нежели архитектурный памятник работы неизвестного мастера? Серафиме понравилась аналогия, и она продолжала ее развивать. Разве кого-то когда-нибудь, хоть единого любопытства ради, интересовало наполнение этой крепости, ее внутреннее убранство, культура и обычаи, верования и праздники обитателей обитательницы, поправилась она для себя - разве ознакомление с этим входило в пункты программы завоевателей? Или им - тому и другому -нужна была легкая, эффектная победа над привлекательной твердыней, до сего момента считавшейся неприступной. Ты знаешь ответ на этот вопрос, мне незачем говорить дальше".

"И оба при этом считались первопроходцами", усмехнулось зеркало.

"Да, они оба считали себя таковыми, к чему скрывать. Я не стала лишать их этой маленькой радости".

"Равно как и радости завоевания. Если не секрет, то почему все же им это удалось?".

Серафима вздохнула.

"Осада иной раз бывает бессмысленна, но лишь тогда, когда то понимает полководец завоевателей. Если же нет, если же он уверен, что рано или поздно твердыня падет к его ногам,- лучше для обеих сторон будет не изводить себя в никчемной борьбе, а смириться с победой захватчиков. Все равно завоеватели не поймут, что проиграли, едва заняв крепость, изначально, в первый же день проиграли".

"Возможно, ты и права, задумчиво ответило зеркало. Но хочешь ли ты дать им понять это?".

"А так ли им это необходимо?" вопросом на вопрос ответила Серафима. И снова выглянула в окно.

"Да, поразмыслив, согласилось зеркало, ты снова оказалась права. Им лучше продолжать упиваться старой победой и греть надежды на победы новые. Они же не могут остановиться на прежних захватах".

"Ты же знаешь, их победы мне неинтересны", спокойно ответствовала Серафима.

"Знаю, конечно, но ведь ты сама хочешь прервать их беспроигрышную серию. Иначе бы ничего не говорила Павлу об Алексее, не просила того приехать и не пыталась бы сейчас решить - решиться ли тебе самой на ответный ход или пустить все на самотек... как прежде, когда твоя крепость была дважды повержена и охотно подвергалась самодовольным наскокам завоевателей".

"Я не получила от этого ничего... кроме усталости, поспешно заверила свое отражение в зеркале Серафима, ты же знаешь это даже лучше меня".

"Но ты все же давала им волю. Так часто, как они того хотели от тебя".

"Ты меня за это упрекаешь?".

"Ты же знаешь, что я не вправе судить тебя. Суд над собой входит в твой круг обязанностей".

"И я его вершила. Все это время. Пять лет".

"Больше похоже на мазохизм".

"Нет, не похоже. Я должна была через это пройти".

"Для чего, чтобы заработать усталость и безразличие? Чтобы сидеть и разговаривать со своим отражением, решая собственную судьбу и выслушивая доводы амальгамы? Или чтоб пытаться понять у горничной, как та оценивает семейные отношения своих хозяев, - ведь именно это ты только что порывалась спросить у Сони".