С этого момента жизнь Виктора Старостина получила другое измерение. Нужно было мобилизовать все силы и волю, чтобы бороться с врагом до тех пор, пока теплится жизнь и ты можешь быть полезен Родине.
Это был период тяжелых оборонительных боев советских войск в районе Воронежа и западнее Ростова-на-Дону, где противник хотел взять реванш за поражение под Москвой. Ему нужны были сведения о все возрастающей мощи нашей авиации, дислокации авиазаводов и аэродромов. Суровый тюремный режим, ночные допросы. Но летчики не выдали военную тайну, не предали Родину.
Как «бесперспективных» для абвера их водворили в полтавский лагерь для военнопленных. Там местные подпольщики помогли сбитым над Касторной летчикам и их соседу по бараку, тоже летчику, Борису Вишнякову бежать из лагеря. Глухой ночью они проделали лаз в колючей ограде, проскользнули «зону» и укрылись на дальней окраине города в одной рабочей семье. Добыв для беглецов фальшивые документы и гражданскую одежду, полтавчане укрывали их то в одном, то в другом месте. Решено было временно переждать, набраться сил и идти в сторону Курска в надежде перейти линию фронта.
Из Полтавы их выбралось пятеро: три летчика и два брата-подпольщика, над которыми нависла угроза ареста, — гестапо уже подбиралось к полтавскому подполью.
Шли ночами, днем прятались в скирдах соломы и на заброшенных колхозных фермах, избегая населенных пунктов. «Документы» были не очень надежны. В пути, чтобы не привлекать внимания, разделились на две группы. Договорились о встрече под Сумами, однако в условленном месте встреча не состоялась.
Шли дальше в надежде захватить где-нибудь самолет или хотя бы автомашину. Посадочной площадки по пути не оказалось, а автомашины проходили колоннами под охраной.
Недалеко от Льгова Старостин и Вишняков наткнулись у глухого разъезда на старика обходчика. Косвенными наводящими вопросами стали выяснять обстановку на магистральном участке Льгов — Курск, пытались узнать, нет ли вблизи аэродрома или автогаража.
— Не темните, хлопчики, — сказал, усмехнувшись, дед, — хорошо вижу, кто вы. На Курск идти нет резона. Вся линия утыкана солдатами охраны СС, постами фельджандармерии. Пробирайтесь тропами в ближние леса. В них царюют партизаны. Там пулеметы, пушки и даже танки. К ним аж из самой Москвы летают аэропланы…
Война неистовствовала на огромном фронте, под Ленинградом, на Волге, в Заполярье, предгорьях Кавказа. Еще оккупированы Белоруссия, Украина, Прибалтика, Крым, часть Центральной России, а здесь рядом, в Брянских лесах, партизанские соединения громили захватчиков, взрывали мосты и дороги, жгли бронепоезда и склады, пускали под откос эшелоны, штурмовали вражеские гарнизоны, освобождая район за районом, восстанавливая родную власть Советов.
…Наступил сентябрь. Вновь шли ночами, питаясь ягодами, зернами нескошенной ржи, остатками невыкопанной картошки. Холод и голод загнали их в небольшую деревушку близ станции Брасово. Но в первой же крайней избе напоролись на полицейскую засаду. Летчиков схватили и доставили в комаричскую тюрьму. Там их, как и других военнопленных, то сладкими посулами, то угрозами пытались склонить к переходу на службу в поредевшие в боях полицейские батальоны.
Как-то их вызвал из камеры высокий плотный военный со знаками различия офицера бригады РОНА. «Это конец», — решили они. Однако офицер разговаривал спокойно, обдуманно.
— Вот что, братья славяне, — начал он, — мне доложили, что вы отказываетесь идти на службу к Каминскому, не дорожите жизнью, не признаете нового порядка. Даю срок на раздумье. А пока пойдете чернорабочими в окружную больницу. Есть наряд на рабочую силу от главного врача. Скажите ему, надоела, мол, казенная баланда, хотим зарабатывать хлеб своими руками, а тюрьма от нас не уйдет.
«Провокация, иезуитская выходка карателя!» — пронеслось в голове пленных. Однако ироничная манера речи, настороженный взгляд и весь облик незнакомца внушали какую-то еще не совсем осознанную надежду.
— Какие же из вас работнички, если едва на ладан дышите, — сказал главный врач, пристально всматриваясь в лица незнакомцев. — Подлечим сперва в больнице, а там поступите в распоряжение нашего завхоза Ананьева. Он определит в кочегарку, котельную, на заготовку и рубку дров. Потом видно будет, — добавил он неопределенно.
Так Старостин, Вишняков и другие военнопленные оказались под началом Павла Гавриловича Незымаева. Уже много позже они узнают, что Незымаев, Ананьев (Енюков) и освободивший их из тюрьмы «каратель» Фандющенков — коммунисты, члены подпольного центра в Комаричах.
Однажды в больнице появился незнакомый крестьянский парень. Это был, как впоследствии сказали штурману, маршрутный связной из села Бочарова.
— Имею боевое задание, — сказал он Старостину, — немедленно доставить тебя в лес. Сначала поедем на санях в село Бочарово. Там зайдешь в указанную мною избу. Пароль! «Нельзя ли у вас разжиться самогоном». Отзыв: «Самогон не варим, не из чего». Изба, куда был препровожден штурман, принадлежала семье, связанной с партизанами. Через некоторое время в избе появился подросток, хозяйский сын. Он внимательно оглядел незнакомца, спросил его имя и удалился. Потом в дом вошел партизанский разведчик Андрей Шавыкин, и они обменялись паролем и отзывом. После этого штурмана и еще двух человек сопроводили в отряд имени Чкалова. Виктор Старостин сразу же включился в партизанскую разведгруппу, участвовал в рейдах, захвате вражеских обозов, «рельсовой войне», проявил мужество и стойкость.
«…Тем, что я уцелел в минувшей войне и пишу вам эти строки, я обязан комаричскому подполью и русскому доктору Незымаеву. В моей нехитрой биографии отражена судьба моего поколения, которое, преодолевая трудности и невзгоды, строило новую жизнь, а когда над страной нависла смертельная угроза, взялось за оружие… Детство мое было безрадостным. Отца не помню: он умер от тифа, когда мне было два года. Мать, чтобы прокормить троих детей, батрачила у богатых крестьян. Однако нужда заставила ее отдать двух старших сыновей в работники родственникам и вторично выйти замуж. От второго брака у нее родились две дочери и сын. Мне удалось закончить Елабужское педагогическое училище и поступить учителем физики и математики в семилетнюю школу. Получить высшее образование не было возможности, — надо было работать, чтобы помочь сводным сестрам и младшему брату встать на ноги. Вскоре райком комсомола выдвинул меня директором сельской школы. Время бежало, наступил предвоенный 1940 год — год моего призыва в Красную Армию.
После окончания танкового училища все курсанты рвались на фронт. Наконец настал и мой час: Весной 1942 года я был направлен на Юго-Западный фронт командиром роты 102-й танковой бригады 40-й армии. Ожесточенные оборонительные бои не затихали сутками. Прикрывая отход штаба бригады, три моих танка «Т-70» были сожжены. Оставалась одна «тридцатьчетверка», которая ринулась на вражью колонну и дралась до тех пор, пока не был убит командир танка и тяжело ранен башенный стрелок. Разбитая прямой наводкой машина замерла на большаке у станции Щигры. Я и механик-водитель были контужены, но все же выпрыгнули из люка и, неся на себе истекавшего кровью башенного стрелка, укрылись в небольшой роще. Там уже собралась группа бойцов из других частей.
Мы оказались в полном окружении. Решено было мелкими группами пробиваться к линии фронта. Со мной были лейтенанты-танкисты Михаил Тиманьков и Михаил Богданов. Днем прятались в оврагах и балках, ночью шли, обходя населенные пункты. Мучали голод и жажда. Были моменты, когда, не видя выхода, сверлила мысль взорвать себя, чтобы не стать пленником фашистов. «Нет, — внушал я себе, сжимая в ладони гранату, — это крайняя мера, если уж погибать, то в бою. Вспомни Павла Корчагина, борись за жизнь до последнего дыхания! Помни, ты не один, за тобой бойцы, ждущие командирского слова. Ты на своей земле. Пусть на ней издыхают захватчики…»
Потеряв счет времени, мы, три лейтенанта, уже подходили к Дону. По рассказам местных жителей за рекой южнее Воронежа сражалась Красная Армия. Плутая ночью по незнакомым дорогам и не доходя 5—6 километров до фронта, были схвачены полевыми жандармами и заточены в какую-то сельскую церковь, превращенную в тюрьму. С колонной военнопленных под конвоем нас отправили в Курск, в лагерь, где люди подвергались неслыханным издевательствам. Узники умирали от пыток и болезней, слабых добивали прикладами и расстреливали.
Однажды, подслушав разговор двух охранников, мы, несколько командиров, узнали, что молодых и здоровых военнопленных готовят к отправке на шахты и рудники в Германию. На станции, куда нас привели, стоял длинный эшелон из товарных вагонов. Людей загоняли туда, как скот. Двери вагонов запирались снаружи задвижками и закреплялись болтами. Небольшие оконные люки были затянуты колючей проволокой. Мы понимали, что единственный путь к побегу и спасению именно сейчас, в пути. Когда состав шел по лесистой местности, мы, четверо лейтенантов, сорвали раму с проволокой и ринулись через оконный проем.
Свобода! В эти минуты наше состояние мог понять лишь тот, кто сам пережил ужасы фашистской неволи. Что делать? Куда идти? Вновь решили днем укрываться в кустарниках и нескошенной ржи, а ночью двигаться на север, ориентируясь по звездам. Набрели на крестьян, косивших сено. Они накормили нас и указали дорогу на хутор, где, по их предположению, базировался небольшой отряд курских партизан. Но куряне не приняли нас — у них самих не хватало оружия и, указав нам ориентиры, посоветовали идти в Брянские леса.
Не буду описывать страданий и мытарств, какие мы претерпели на стокилометровом пути к Брянским лесам. К концу августа подошли к одной деревеньке, где, по слухам, не было гитлеровского гарнизона. Но, едва вступив в нее, были задержаны полицаями и препровождены в комаричскую тюрьму. Там были и допросы, и попытки вербовки в карательную бригаду. Не вдаваясь в подробности тюремной жизни, скажу, что и там у нас созрел план побега. Но неожиданно судьба распорядилась нами по-иному.
Как-то утром арестованных построили в тюремном дворе на поверку. Вместе с дежурным офицером появился худощавый незнакомец в штатском. Из строя приказали выйти пятерым: двум танкистам, одному летчику и двум артиллеристам. Все пятеро были переданы штатскому, который без конвоя повел нас к зданию больницы.
— Будете рыть погреб и котлован для котельной, — сказал он в пути. — Найдется и другая работа: заготовка сена, соломы. Осень не за горами.
Так мы познакомились с завхозом окружной больницы, он назвался Ананьевым Александром Ильичом. Как ему удалось освободить нас из тюрьмы, оставалось загадкой. От разговоров на эту тему он уклонялся. Завхоз навещал нас во время перекуров, расспрашивал, где и как попали в плен, кто откуда родом, есть ли родители, жены, дети, осторожно выспрашивал о наших дальнейших планах. Постепенно беседы стали более откровенными, и мы прониклись большим уважением к этому человеку. Узнав о нашем намерении бежать к партизанам, он как бы невзначай бросил: «Каждому овощу свое время…»
Где-то в середине осени, когда основные работы по хозяйству больницы были закончены, Ананьев попросил зайти к нему. Сказал, что нас троих — меня, Михаила Тиманькова и Михаила Богданова — вызовут в полицейский участок к определенному лицу и вручат какие-то документы. Назавтра все мы получили в полиции пропуска на проезд в Смоленскую область. На документах стояли подписи и печати с немецким орлом и свастикой. Нас сверлила мысль: «Почему в Смоленскую область?» Мы знали, что она полностью оккупирована и неизвестно, что ждет нас там.
Получив документы, я зашел попрощаться с Александром Ильичом, надеясь, что он объяснит, с какой целью нас отправляют под Смоленск, в лапы к врагу.
— Скоро узнаешь, — сказал он и предложил спуститься в только что выстроенный глубокий погреб.
Там в полутьме я увидел незнакомого человека в белом халате. Выше среднего роста, с открытым, приветливым лицом, с бородкой, он выглядел, по-видимому, старше своих лет. Поздоровавшись, он без паузы заговорил:
— Ничего не объясняйте. Мы знаем о вашем желании сражаться в рядах партизан и знали еще тогда, когда вы были в заключении. Пропуска в Смоленскую область выхлопотаны для дезориентации властей и для свободного прохода через полицейские посты. Когда минуете их, свернете на север, — и он назвал приметы, которые приведут к партизанам. Дал пароль и отзыв. — Пароль должен знать только ты один. Запомни и повтори! Продукты и снаряжение получишь у завхоза. Прощай, ни пуха ни пера!
Таким остался навсегда в моем сердце и в моей памяти доктор Павел Гаврилович Незымаев. Разумеется, я не мог тогда ничего знать о нем как о руководителе подпольной организации.
Пройдя километров 25—30, мы оказались, как вскоре выяснилось, в расположении партизанской бригады «За власть Советов». После длительной проверки и перепроверки меня и Тиманькова определили в диверсионную группу, а Богданова направили в соседний отряд. Не буду распространяться о действиях брянских партизан, — о них написано немало правдивых книг. Первое боевое крещение мы получили, взорвав локомотив на участке Комаричи — Льгов. Вскоре меня назначили командиром роты в отряд имени Руднева, а затем заместителем командира отряда по разведке. Дрались близ станции Суземка, чтобы вывести из строя железную дорогу Курск — Брянск, взрывали мосты и автоколонны на большаках.
К весне 1943 года, когда гитлеровцы готовились к битве на Курской дуге, против брянских партизан были брошены регулярные части. В одной из операций группы объединенных отрядов, когда нами был разгромлен крупный гарнизон эсэсовцев, случай вновь свел меня с Александром Ильичом Ананьевым, и тогда я узнал его настоящую фамилию — Енюков. К этому времени он уже был комиссаром разведгруппы отряда имени Чкалова. И лишь тогда он рассказал о делах молодежного подполья в Комаричах и его бесстрашном вожаке Павле Незымаеве.
Война в лесах ожесточилась. В схватке с карателями 11 июня 1943 года на большаке в районе Красная Слобода — Валовая был убит наш командир отряда Андросов, и я повел партизан в атаку. Это был мой последний бой: разрывные пули перебили голени. Самолетом вывезли на Большую землю, провалялся в госпитале восемь месяцев. Родители давно считали меня погибшим. Они рыдали от счастья и смотрели на меня, как на привидение с того света. После войны закончил в Казани институт, до недавних пор был директором средней школы, депутатом Елабужского городского Совета. Дети получили высшее образование. Старшие сын и дочь работают на КамАЗе, младший добывает нефть в Тюмени. За боевые заслуги в Брянских лесах я награжден орденом Красной Звезды и другими знаками воинской славы, являюсь ветераном войны и труда».
За время действия Комаричской подпольной организации группой П. Г. Незымаева было переправлено к партизанам до 350 человек: воины-окруженцы, считавшиеся убитыми или пропавшими без вести, а также гражданские лица, имевшие документы о непригодности к военной службе ввиду инфекционных и иных серьезных заболеваний.