Гурон усмехнулся и сказал:
– Значит, мой отчет тебе не показали?
– Какое там? Я нынче на пррыподавательской ррработе… молодых натаскиваю.
– Понятно… ты, Грач, видел труп французского наемника.
Они почти допили бутылку. За разговором и не заметили этого.
– Вот так, – сказал Кислицын, – вот тебе и пироги с ватрушками… как жить дальше будешь, капитан?
– Не знаю, – ответил Гурон. – Сейчас хочу домой съездить. К родителям на могилу хочу сходить… отпуск-то мне положен?
– Положен. Тебе и зарплата за все это время положена. И звезда майорская… Кстати, вот возьми. – Кислицын снял с руки шикарный хронометр, протянул Гурону.
– Что это?
– Часы. Швейцарские, между прочим… нам напоследок подарили, подсластили, так сказать, пилюлю.
Гурон надел часы на руку. Посмотрел, потом снял и протянул подполковнику.
– Ты что? – удивился Кислицын.
– Так ведь это тебе подарили, а не мне.
– А я тебе дарю. Понимаешь? Я дарю Тебе.
– Спасибо, – кивнул Гурон. Надо было бы что-то подарить в ответ, но у него ничего не было. Только крест, который купила для него Анфиса, но подарить этот крест Грачу он не мог.
– Устал, Ваня? – спросил Кислицын.
Гурон пожал плечами… устал? Пожалуй, устал… но эту усталость ему носить в себе долго. Очень долго… возможно, всю оставшуюся жизнь.
Гурон пожал плечами, улыбнулся и сказал:
– Все нормально, командир… все нормально.
Опускалась темная и плотная августовская ночь.
В понедельник, 24-го, с самого утра Гурон был в "стекляшке".[3]
Генерал-майор Семенов пожал ему руку, поблагодарил. Намекнул, что присвоение очередного воинского звания "майор" – вопрос уже решенный. Гурон отвечал довольно сдержанно. Генерал подвел итог:
– Ну что же, Жан Петрович… отдыхайте, набирайтесь сил. Специалисты вашего уровня нужны военной разведке как воздух. Распоряжение о выдаче вам документов и денежного довольствия я уже отдал. А вот вопрос с жильем… вопрос, конечно, непростой, но будем решать. Вы сейчас в Петербург?
– Так точно, товарищ генерал-майор.
– А где жить собираетесь?
– У меня в Ленинграде полно родных, – сказал Гурон неправду – из родных у него была одна тетка. Да и то он не знал, жива ли она – пожилая очень.
– Ну, не буду вас задерживать, Жан Петрович, – произнес, закрывая разговор, генерал. Поднялся, пожал руку, пожелал всего доброго. Как только Гурон вышел, Семенов выдвинул ящик стола и извлек из него пухлую папку. На обложке стоял гриф "Секретно", чуть ниже от руки было написано: "Группа "Африка". Псевдоним "Гурон". Генерал вытащил из пачки "мальборо" сигарету, закурил и раскрыл папку.
С первой страницы на него смотрел старший лейтенант Жан Петрович Петров. Фотография была сделана всего шесть лет назад, и внешне Гурон изменился не так уж сильно… но вот глаза.
Семенов вспомнил его глаза и покачал головой.
Документы ему выдали сразу. Рублевую часть зарплаты за три года, как теперь говорили – "деревянные" – тоже выдали сразу и в полном объеме. Гурон с удивлением смотрел на незнакомые купюры – на них еще присутствовал знакомый с детства профиль Ленина и вид на Кремль, но строгая надпись "Государственный казначейский билет СССР" исчезла, вместо нее появилось: "Билет Государственного банка СССР", да и сами купюры уже как-то неуловимо изменились. А появление двухсотрублевых купюр стало для Гурона полной неожиданностью…
Он еще совершенно не разбирался в нынешних ценах и думал, что на руках у него куча денег…
А за валютой следовало ехать во Внешэкономбанк. Он вышел из комплекса зданий ГРУ и пешком пошел к "Полежаевской". На нем были чужие поношенные джинсы и чужая поношенная куртка, в руке – полиэтиленовый пакет с деньгами… вот ты и вернулся домой, Гурон.
Он тормознул такси и поехал на улицу Гастелло. Там находился Внешэкономбанк, в котором получали валютную часть зарплаты вернувшиеся из заграничных командировок офицеры и дипломаты невысокого ранга. Гурону уже доводилось бывать в банке после первой командировки, и он знал, что на процедуру уйдет минут сорок, возможно – час, не больше.
…Очередь перед входом в банк растянулась метров на триста!
– Тормози, – сказал Гурон, – приехали… сколько с меня?
Таксист назвал цену, Гурон переспросил: сколько-сколько? Таксист повторил и, глядя на Гурона сбоку, спросил:
– Офицер? Долго дома не был?
– Три года, – ответил Гурон, расплачиваясь.
– О-о, родной… тебе сейчас много интересного откроется. Мало не покажется.
– Уже, – буркнул Гурон.
– Это только начало. Скоро ты запоешь: "Товарищ, я вахту не в силах стоять, – сказал кочегар кочегару". Видел я уже ваших-то… тут, бляха-муха, такие эмоции – караул! То ли запой на три месяца, то ли: "Измена Родине!". А ты говоришь: уже!
Гурон расплатился и вылез из машины. Тогда он еще не понял, что имел в виду таксист.
…В очереди на вопрос: сколько же здесь стоять? – Гурону ответили: неделю.
– То есть как неделю?
– А вот так – неделю. Валюты нет, в день "отоваривают" пятьдесят человек… бывает – двадцать, бывает – пять… бывает, что и вообще ни цента не дают. Сегодня, вон, они еще и не открывались…
Гурон растерялся, медленно двинулся вдоль очереди. Он слышал какие-то отдельные фразы:
– Валюты нет? Да хрен там нет! Крутят нашу валютку, навариваются…
– За десять процентов от суммы можно получить без очереди…
– Ага! Я в пустыне полтора года "загорал" для того, чтобы кому-то за здорово живешь отдать десять процентов кровных?
Гурон ничего не понимал. Он медленно дошел до "головы" очереди, упирающейся в шикарные двери банка, остановился и закурил, решая про себя: что делать?
Неделю париться в очереди? – Глупо. Глупо и унизительно.
Неожиданно очередь заволновалась: открывают, открывают!
Гурон оглянулся: массивная створка двери открылась и оттуда появились шесть крепких молодых мужиков в униформе и… с резиновыми дубинками в руках. Один из них объявил громко: