Судя по всему, придирки Солженицына к художественной форме романа были спровоцированы (не в последнюю очередь!) неприятием его содержания: "Белов касается многих больных вопросов в тоне воинственном (но — ни звука о советском политическом устройстве) — однако весь счёт к современной цивилизации и нравственности не уместился в малую романную форму".

Думается, что неодинаковость восприятия истории своего Отечества Солженицыным и героями романа "Всё впереди" не в последнюю очередь обусловлена их принадлежностью к разным поколениям. Старшее поколение ещё не так сильно было оторвано от православных традиций дореволюционного жизненного уклада в России. И многим его представителям казалось: убери политические и идеологические навороты, искусственно привнесённые в быт русских людей октябрём 1917 года, и всё пойдёт по-прежнему! Только бы хватило сил и средств, чтобы сломать советскую политическую машину! Младшее же поколение было воспитано уже в отрыве от национальных традиций, которые стали для него — по сути дела — чуждыми. Это поколение могло желать лишь эволюционных изменений, а не полного слома системы. Попутно ему ещё предстояло толком узнать — откуда же оно родом? Как совсем маленьким детям некоторые незадачливые родители объясняют, что их нашли в капусте, так и ровесникам нарколога Иванова и Медведева приставленные для этого дяди и тёти денно и нощно заботливо твердили, что они родом из Октября... Даже когда васильевская "Память" вышла на Манежную площадь, одна из этих тёть не преминула авторитетно напомнить: наше отечество — социализм (мол, совсем неприлично искать какое-либо иное!). Героям романа "Всё впереди" поневоле приходится (постепенно отбрасывая навязанные политпросом схемы) искать собственные пути освоения уроков отечественной и мировой истории, не забывая о злобе дня нынешнего и грядущего.

Как ни странно, реконструкцию прошлого автор поручает... инвалиду Зуеву, а не какому-нибудь знаменитому историку, общественному деятелю, литератору, академику. Видимо, глубочайшая интуиция истинно русского художника-реалиста подсказывала: поиск новых историософских парадигм не может быть простым и лёгким — он непременно потребует отказа от бесконечного блуждания по проторенным действительными и мнимыми авторитетами дорогам. Но плоды этой реконструкции (по воле автора!) достанутся детям "жаждущего справедливости" нарколога Иванова, которых (как верно подметил Александр Исаевич!) мы не видим: они (и дети, и плоды) принадлежат ещё неведомому для нас будущему.

Михаил Бриш — человек дела. Для достижения своих целей использующий хорошо налаженные обширные связи, распространяющиеся далеко за пределы России. Быстро перестраивающийся, в зависимости от возникающих обстоятельств, по давней школьной кличке "идущий впереди": "он всегда седлает третьего скакуна" — пока другие едут "на тезе и антитезе, он уже шпарит на синтезе". Но этот синтез никогда не поднимается выше утилитарного уровня. Даже когда речь заходит о вере его далёких предков (в пьяном споре с наркологом Ивановым), то вызвано это не глубокими религиозными чувствами, а простым желанием вывести из себя оппонента, используя удобные с его точки зрения аргументы. От религиозных чувств предков осталась только национальная гордость (может быть даже гордыня!). Налицо чисто утилитарное использование якобы конфессиональной принадлежности. Разумеется, вековые стереотипы поведения соплеменников порою дают о себе знать. Так, многие встающие перед ним проблемы он пытается решать за счёт "исхода" — собственного перемещения в пространстве (в этом случае длинные ноги — вполне подходящий символ), либо за счёт удаления из поля зрения раздражающих его, мешающих ему персон (попытка упрятать в ЛТП спившуюся Наталью Зуеву, стремление устроить Медведева в периферийный НИИ). Правда, Белов показывает, что борьба с трудностями путём физического бегства от них — характеризует не национальность, а уровень духовного развития. На замечание нарколога Иванова, что для окончательного прекращения пьянства надобно обязательно уезжать из Москвы, Медведев твёрдо заявляет: "Ерунда! От себя-то ты никуда не уедешь".

А вот между наркологом Ивановым и Медведевым во второй части романа (несмотря на бросающееся в глаза сходство во взглядах и устремлениях) то и дело обнаруживаются расхождения в подходах к одним и тем же проблемам (начиная от семейных Медведева и кончая толкованием христианской морали в её российском варианте). И расхождения эти напрямую связаны с исходной философской позицией каждого из названных героев. Чтобы нагляднее показать накал и остроту рассматриваемого противоречия, столь характерного для современного русского национального самосознания, обратимся к размышлениям С.Ю.Куняева (взятым из его статьи "Как я сочинял гимн"): "Православная Церковь не стала защищать советскую власть, при которой за последние три десятилетия она уже не испытывала никаких гонений. Времена ленинских репрессий, изъятия церковных ценностей и хрущевского закрытия храмов (кстати, открытых при Сталине) безвозвратно канули к 80-м годам в прошлое. То, что все 90-е годы Патриарх был рядом с Ельциным, слушал его пьяные размышления о том, что "всенародно избранного российского президента может сместить лишь Господь Бог", то, что пролившие кровь 3-4 октября 1993 года не были преданы анафеме, то, что священники российские освятили сотни банков, лопнувших в августе 1998 года и укравших у вашей же паствы всё, что они сумели заработать во время "реформ",— всё это известно каждому мыслящему человеку... Но говорить об этом не принято, а я скажу... Вы сетуете, что наркомания, СПИД, заказные убийства отравили нашу жизнь. Но при советской цивилизации эти пороки не смели даже приподнять голову... Церковь не защитила советскую власть и, более того, даже способствовала ее падению. Но пусть тогда несет ответственность за все, что возникло в нашей жизни как прямое следствие рукотворной катастрофы... Что — не можете справиться? Не в силах? Не ваше это дело? Ну тогда молите Бога о спасении "люди твоя". Глядишь, Господь и услышит, вы ведь ближе к нему, нежели мы...

Но ведь во время Великой Отечественной Церковь все-таки была и с властью, и с народом".

В том-то и дело, что в войну при Сталине не просто затихли гонения на Церковь. Ей были возвращены (хотя и не в полной мере!) уцелевшие после небывалых в истории жесточайших репрессий храмы и священнослужители (последних пришлось выискивать по лагерям!). Власти, хотя бы частично, пошли на попятную. А вот послехрущёвское якобы полное прекращение гонений на деле означало всего лишь переход советской власти от тактики открытых преследований к длительной осаде Церкви, которая неминуемо привела бы к прерыванию православной духовной традиции! И потому, с точки зрения мистической, такая власть была обречена. И этот диагноз не покажется странным или неприемлемым для многих верующих.

Медведев-то как раз и мог стать со временем православным священником, защитником и хранителем верности православной духовной традиции. Именно с такой возможностью и связан глубинный смысл этого художественного образа. На роль сверхчеловека, вопреки мнению Солженицына, Дмитрий Медведев и не претендовал! А для этого ему (Медведеву) необходимо было принять эстафету от представителей старшего поколения, Но как это было сделать в условиях казалось бы полного благоденствия Церкви накануне перестройки? Стоило Бришу узнать, что Медведев заходил в "захудалую подмосковную церквушку", как в деле по лишению его родительских прав тут же появилась основательная по тем временам формулировка: "наркоман, с религиозно-мистическим уклоном"! Вот вам и: "Православная Церковь ... уже не испытывала никаких гонений"! Но допустим, что конкретно Медведева никакие формулировки уже не могли остановить. Однако для менее сильных духом блокада Церкви была практически непреодолима! Священники старого поставления постепенно уходили в мир иной вместе со своей верной паствой (состоящей, в основном, из старушек в белых платочках). Внутрицерковная жизнь на протяжении многих десятилетий жёстко контролировалась (и даже направлялась) светским государством. Одним словом, с точки зрения мистической — времени на эволюционные реформы уже не оставалось. Не случайно появление в романе полных ужаса описаний обрушившегося на исконно русские земли невиданной доселе разрушительной силы смерча, который теперь легко расшифровать как предупреждение свыше о грозящей русским людям катастрофе (в виде последовавшего за перестройкой смерча попирающих всякое понятие о справедливости реформ). Предупреждение, оставленное без внимания! И как против природной стихии нельзя бороться, взывая к справедливости, так и разрушительному напору непрекращающихся в России реформ нельзя противостоять, лишь уповая на восстановление оной. Тут (вспомним ответ писателя Родионова владыке Вениамину) нужно либо большее число "неутомимых", "жаждущих справедливости", подобных наркологу Иванову, либо большее число людей воцерковлённых, молитвенников. Или "еще лучше бы и то и другое". Так что Станислав Юрьевич абсолютно прав, обращаясь к Церкви с предложением молить Бога о снисхождении к участи бедных россиян. Всё правильно! Но Церковь — это не только Патриарх и священство. Без паствы Церкви не бывает! Помнится, Владимир Бондаренко задавался вопросом: по какому пути стали бы развиваться события в России, если бы Патриарх пошёл по Москве октября 1993 года крестным ходом с иконою? Такой вопрос мог возникнуть только по незнанию действительного состояния дел: люди в камуфляжах грубо прервали молебен, забрав с собой икону. Число участвовавших в молебне верующих было явно недостаточно для того, чтобы воспрепятствовать этому. А о возможности святейшему возглавить крестный ход также говорить не приходится. И всё по той же простой причине: некого, по сути дела, было вести крестным ходом! Пастыри остались без паствы! В этой ситуации враги Церкви уже вполне могли обойтись без всяких гонений на неё. Смена поколений естественным путём привела бы — нет, не к закрытию храмов! — но к неизбежному прерыванию православной духовной традиции.