— Мать переносила его почти три недели. И роды были очень тяжелыми, — как-то раз сообщил отец маме, не обращая внимания на вертящуюся поблизости (ушки на макушке) Тамару. — К тому же одно время он много пил.

Тамаре было известно, что дядя Игнат после школы сумел поступить в Политехнический институт, где проучился три года и откуда его поперли за академическую неуспеваемость и пьянку. Прямо из института дядюшка, чтобы не загреметь в армию, перебрался на Пряжку — там провел несколько месяцев, кося под законченного дурака. Его старший брат к тому времени уже пять лет работал инженером в Череповце, а Тамара готовилась поступать в первый класс. Дядя, выписавшись из больницы, попробовал оформить себе инвалидность, но, получив от ворот поворот, устроился грузчиком в овощной магазин. В это время умерла его мать — Тамарина бабушка, — и он остался абсолютно один в трехкомнатной квартире на Красноселке. Две комнаты сразу же были сданы азербайджанцам, торговавшим на Пушкинском рынке. С работы дядю уволили, поймав пару раз на воровстве, и он вновь погрузился в длительные запои.

В Череповце Тамара не раз слышала, как отец сокрушается, что брат погибает, что квартиру он почти потерял, что надо что-то предпринимать, но это были лишь разговоры. Тогда отец разворачивал собственный бизнес, и голова у него была занята другими заботами. Но полтора года назад, перебравшись в Ленинград, он все же взялся за спившегося братца всерьез. Сперва настоял на том, чтобы тот закодировался, потом вышвырнул из квартиры азербайджанцев и, наконец, взял Игната в свою фирму на должность кладовщика.

Казалось бы, жизнь дяди Игната неожиданно обрела второе дыхание. Полная трезвость, хорошая должность, приличный оклад, к которому старший брат регулярно выдавал довесок из своего кармана. Уже через три месяца удалось сделать в квартире ремонт, еще через месяц привести туда гражданскую жену — высокую дородную инспектрису пушкинского РОНО, а к Новому году получить водительские права и, подзаняв немного деньжат, купить старый «Опель-Аскону». Еще полгода назад тихий и скромный, наконец протрезвевший и до слез благодарный брату Игнат теперь обрел уверенность, и из него поперли наружу амбиции. Дядюшка стал открыто проявлять свое недовольство, считая, что родной брат мог бы предоставить ему нечто большее, чем должность простого кладовщика. Он всерьез загорелся желанием открыть свое дело и принялся строить планы один грандиознее другого. Но на претворение в жизнь этих планов требовался начальный капитал.

— Дай, — начал он приставать к старшему брату, и однажды Тамара случайно подслушала, как в кабинете отец громко выговаривает дяде Игнату:

— Это бредятина! Это воздушные замки, на которых ты погоришь уже через месяц! В этой сделке развести тебя на сто семьдесят тысяч проще, чем отобрать у ребенка конфету. Я никогда не впишусь в такую пустышку!

— Володя, ты не понимаешь! Я знаю этих людей, они знают меня и кидать никогда не посмеют. Они понимают, чем им это грозит. А товар совершенно реальный.

— У меня уже есть покупатель. Сидит на деньгах и ждет, когда я ему предоставлю складскую справку.

— Ты никогда не сможешь ему ее предоставить. Потому, что эти телевизоры — воздух.

— Послушай, Володя, я точно знаю…

— Вот когда точно буду знать я, когда увижу на складе растаможенный товар, когда твой покупатель положит на депозит стопроцентную предоплату, тогда буду готов вложить в это деньги.

— Но, Володя! На такое никто не пойдет! Дела так не делаются!

— Я делаю их только так. И пока что не жалуюсь.

— Тогда помоги хотя бы взять кредит в банке. Выступи гарантом.

— Нет. Гарантом я выступлю только тогда, когда ты предложишь мне что-то реальное, а не воздушные телевизоры или «девятки», которые никогда не сойдут с конвейера. Игнат, поверь, я не жмусь. Просто я очень хочу оградить и тебя, и себя от больших неприятностей. Представь мне развернутый бизнес-план, и я с удовольствием изыщу для тебя средства.

— Какой бизнес-план?! — Тамара представила, как дядюшка мечется по кабинету, размахивая руками и подергивая ногой. — Я включаю все свои связи, выхожу на живой дешевый товар, а ты все это с ходу хоронишь! Не желаешь зарабатывать сам, так позволь заработать мне. Дай сто семьдесят тысяч, и я оберну их за месяц под сорок процентов. Я докажу…

— Я уже сказал, на каких условиях достану для тебя эти деньги, — отрезал отец. — И давай больше к этому не возвращаться. Хочешь кофе?

— Нет, не хочу! — раздраженно отказался Игнат. — Мне некогда! Я отправляюсь искать кредит, я не хочу упустить эти телевизоры. А тебе спасибо за помощь!

— Пожалуйста, — спокойно ответил отец. И за ужином жаловался супруге:

— Мой братишка совсем съехал с катушек и живет в другом измерении. «Девятки», «Самсунги», красная ртуть… — он усмехнулся. — Даже французские шелковые «недельки» и итальянские сапоги. Целыми днями не отрывается от телефона, ведет какие-то бредовые переговоры, что-нибудь продает, что-нибудь покупает. Не удивлюсь, если завтра он предложит мне по дешевке водородную бомбу. Порой у меня возникает желание еще раз поместить его на Пряжку.

— И чего ты с ним нянчишься?

— Он мой брат, Оля. Родной брат, и нянчиться с ним — это мой крест.

— Лучше бы он опять начал пить.

— Думаешь, лучше? Тогда жди от него еще больших проблем. Нет, пусть остается таким, как сейчас. Особых забот он мне не доставляет, и не доставит — на это ему не хватит ни сил, ни мозгов. А то, что раз в неделю приезжает сюда с очередным грандиозным прожектом, так это не страшно. Нервы у меня крепкие. А ты, Оля, просто не обращай на его визиты внимания. Царица Тамара, тебя это тоже касается.

— Мы и так не замечаем друг друга, — призналась Тамара. — Дядя Игнат даже ни разу со мной по-человечески не поздоровался.

— Ему не до этого! — расхохотался отец, отставляя в сторону бокал с красным «Мерло». — Он озабочен созданием собственной фирмы.

В апреле дядя увлекся свежим мегапроектом. В чем там суть, Тамара не знала, но Игнат теперь стал появляться у них не только по выходным, но и вечерами, когда отец возвращался с работы. Они подолгу что-то громко обсуждали в папином кабинете, потом дядя выскакивал красный и злой, и, хлопнув входной дверью, устремлялся к калитке, за которой его дожидался старый «Опель-Аскона». А отец опять веселился за ужином, рассказывая: