Гэрнею надо было бежать, либо от чумы, либо от самого себя. В беседах с Трэйлем он изощрялся в софизмах и, в напрасных попытках убедить своего сожителя, убедил только самого себя, что его рассуждения здравы и выводы не предвзяты.

Однако, Лондон он покинул только в четверг, захватив с собой фунтов триста золотом, которые ему удалось реализовать продажею имущества. На эти деньги он решил закупить сахару, муки и других припасов, без которых трудно обойтись, купить двух-трех коров, кур, растить цыплят, развести огород, насадить побольше картофеля - вообще, позаботиться о том, чтоб обеспечить- себя от надвигающейся голодовки.

«Хутор» на берегу Бухты Константина, куда он ехал, был очень подходящим местом для выполнения такой затеи. Хутор этот принадлежал одному его приятелю, достаточно богатому, чтоб позволять себе капризы, и ухлопавшему на оборудование этого хутора немало денег, но приятель редко сам заглядывал на хутор и был слишком беспечен, чтобы сдавать его внаймы; поэтому усадьба пустовала и, когда Гэрней попросил разрешения пожить в ней, приятель предоставил хутор в полное его распоряжение. - «Для меня же лучше - сырости не заведется и все такое».

Не откладывая в долгий ящик, Гэрней, тотчас же по прибытии на хутор, принялся осуществлять задуманный им план и недели три был так занят покупками и изучением нового для себя дела, что, действительно, добился желаемого - ушел от самого себя.

Здесь он чувствовал себя безопасным; не получал ни писем, ни газет; старый батрак, помогавший ему сажать картофель, учивший его доить коров и делать грядки, все слухи о чуме, проникшие и в мирную деревушку Сент-Меррин, считал иностранными враками, не имеющими отношения к жизни в Корнуэльсе, в том небольшом клочке земли, который для него был целым миром.

Гэрней сам стал верить, что чума сюда не заберется, и однажды, в первых числах, мая, закончив свою продовольственную кампанию, надумал съездить. на другой конец полуострова, к знакомому в Ист-Лу. Дело в том, что он соскучился по людям; старый Гаукин все знал про коров и про картофель, но был туг на ухо, и запас его идей был очень ограничен.

От Падстоу до Лу дорога не очень-то приятная - на небольшом расстоянии три пересадки; но Гэрней не торопился, и разговоры, слышанные им в вагоне, не разрушили его вновь обретенного спокойствия. Правда, были упоминания и о чуме, но лишь в связи с оскудением торговли и вздорожанием съестных припасов. Один пассажир, очевидно, фермер, радовался повышению цен на хлеб и хвастал, что он в этом году засеял пшеницей больше акров, чем обыкновенно.

Дикенсон, друг Гэрнея, серьезней относился к этому вопросу, но и он лично для себя не боялся заразы. Он был ярый либерал и огорчался главным образом тем, что чума пришла не вовремя и помешала либеральному правительству закончить, так успешно начатое проведение целого ряда полезных законов. Огорчали его Также вести об обнищании народа и голодовках и жестокий удар, нанесенный английской торговле. Но, все же, он надеялся, что надвинувшаяся гроза минует, и настанет новая эра просвещенного режима и разумных либеральных реформ.

Гэрней остался ночевать и пробыл у него до вечера.

На обратном пути ему пришлось в Лискерде ждать поезда из Лондона, который должен был доставить его в Бодмин-Род.

Был чудный майский вечер. День выпал жаркий, но теперь потянуло прохладой с моря и сумеречные тени уже окутали станцию.

Гэрней неторопливо расхаживал по платформе, радуясь физической силе и жизнерадостности, которые он ощущал в себе. Он был склонен фантазировать и в моменты экзальтации находил мир и интересным, и красивым - вполне достойною оправой для такой драгоценности, как он, Гэрней.

Итак, он шагал по платформе, с интересом вглядываясь в каждую женскую фигуру и ни мало не огорчаясь тем, что поезд запоздал на целый час. Он это предвидел. Ведь и тот поезд, с которым он приехал, без всякой видимой причины, опоздал на полчаса. Если он не захватит поезда в Вэйбридже - ну, что ж, придется пройти пешком семь-восемь миль - не велика беда.

На нижней платформе дожидалось поезда еще человек пятнадцать-двадцать, и Гэрней неожиданно заметил, что эти другие пассажиры уже не разбивались на маленькие группы, по двое - по трое, как прежде, а столпились вместе, по-видимому обсуждая что-то важное и интересное.

Гэрней, замечтавшись, и не заметил, как прошло время, и теперь, взглянув на часы, изумился; он сидит здесь уже два часа, а поезда все нет. Солнце село, но в небе еще догорали лучи заката. Один человек отделился от центральной группы. Гэрней подошел к нему.

- На два часа опоздал, - начал он, вместо представления, и еще раз взглянул на часы.

Незнакомец сочувственно кивнул головой. - Курьезная история! И на станции никаких извещений не получено. Обыкновенно, когда поезд выходит из Плимута, начальнику станции дают знать телеграммой.

- Господи помилуй! - воскликнул Гэрней. - Не уж то же поезд еще не вышел из Плимута?

- По-видимому, так. Говорят, это все чума. В Лондоне, говорят, ужас, что делается.

- Неужели же вы считаете возможным, что поезд вовсе не придет?.

- О! Этого я не думаю. Нет, этого я не думаю, но когда он придет - Бог его знает. Ужасно это не удобно для меня. Я еду в Сент-Айвз. Пешком отсюда - не дойдешь. А вам - далеко ехать?

- Да, в Падстоу.

- Падстоу? - Это тоже не близко.

- Дальше, чем мне желательно было бы идти пешком.

- Я думаю. Тридцать миль, или что-то в этом роде.

- Приблизительно. Вы не знаете, где бы можно было навести справку?

- Не знаю. Страсть, как это неудобно.

Гэрней перешел через рельсы и ворвался к начальнику станции.

- Извините, что беспокою вас, но не можете ли вы мне объяснить - как вы думаете, может быть, этот поезд почему-нибудь вычеркнут из расписания?

- Как так: вычеркнут? - словно обиделся начальник станции. - Почему вычеркнут? Он просто немножко запоздал.

Гэрней улыбнулся. - На два часа, и даже больше - вы это называете: «немножко».

- Да что же я-то тут могу поделать? Вам придется потерпеть..

- А из Плимута вы все еще не получали извещения о выходе поезда? - настаивал Гэрней, не обращая внимания на неудовольствие начальника.

- Нет, не получал; должно быть, оборваны провода. Мы делали запрос, но ответа не добились. Извините, у меня работа…

Гэрней вернулся на нижнюю платформу и присоединился к группе пассажиров, в которой был и говоривший с ним несколько минут тому назад.

Закат догорел; за высокой железнодорожной насыпью всходил бледный молодой месяц. Станционный сторож зажег фонари на перроне, но они еще не горели полным светом.

- Начальник станции говорит, что телеграф не действует - должно быть, провода испортились, - сообщил Гэрней, обращаясь ко всей группе пассажиров: - они не могут добиться ответа.

- Наверно, провода оборваны.

- Или машинист заболел чумой.

- Ну, машиниста можно было взять другого.

- Да, если б было где взять.

- Однако, этак и сюда могут занести чуму.

А почему же нет? Эта страшная мысль тисками сжала сердце Гэрнея. Далекая столица вдруг показалась страшно близкой. Ведь от Паддингона до Лискерда всего шесть-семь часов, езды. Каждую минуту лондонский поезд может прибыть, неся с собой беспощадную заразу. Чего он дожидается? Возле вокзала есть гостиница. Может быть, там найдется экипаж.

- Бухта Константина? Где это? - удивился хозяин гостиницы.

- Возле Сен-Меррина, неподалеку от Падстоу.

- Падстоу? Ехать в Падстоу - ночью - этакую даль? Да что же вы на поезд-то не сядете?

Гэрней пожал плечами.

- Поезд, по-видимому, не придет.

- Ну, плохо дело. Это, наверное, чума. - Содержатель гостиницы, видимо, относился к делу философски, но дать лошадей отказался наотрез.

Гэрней вышел на улицу. Кучка ожидающих на перроне как будто уменьшилась, но уже так стемнело, что трудно было рассмотреть.