И он не сообщил вам причин своего страха?
Нет, не сообщил…
Вопросов к вам больше не имею, — сказал Людов. — Вам следует теперь отдохнуть после всех этих волнений, сэр.
Спасибо, сэр. — Нортон встал, слегка потянулся. — Попробую заснуть, я чертовски устал. — Он задержался на пороге. — Может быть, послать к вам Джексона?
Не нужно, не беспокойтесь. Прошу вас пока вообще не говорить с Джексоном.
Ай-ай, сэр!
Когда дверь за помощником капитана «Бьюти оф Чикаго» закрылась, Валентин Георгиевич вынул из кармана кителя золотисто-желтый прозрачный портсигар — память об одном из «юнкерсов», сбитых нашими зенитчиками в сопках. В портсигаре белели несколько кусков рафинада.
Валентин Георгиевич задумчиво взял кусочек сахару в рот. Присел на койку, сбросил ботинки, лег не раздеваясь поверх одеяла. Лежал совсем неподвижно, вытянув вдоль тела худые смуглые кисти.
Что предпринять дальше? Разговор с Нортоном дал кое-что, заслуживающее внимания. Любопытно сообщение, что рану рулевому нанес капитан. При каких обстоятельствах это произошло? Действительно ли покойный терял голову, опьянев, или, может быть… Возможно, были другие причины его конфликта с Джексоном?
Не может не удивлять, что капитан Элиот хотел остаться на борту тонущего судна, но в то же время упаковал карту и судовой журнал. И почему вообще он решил остаться на мостике «Бьюти оф Чикаго»? Есть традиционное, романтическое представление: когда гибнет корабль, капитан до конца не уходит с его борта. Сейчас, в дни войны, совсем не то происходит на судах капиталистических стран. И команда и капитан очень охотно покидают даже при небольших повреждениях принадлежащие частным владельцам суда. Не так, как на нашем флоте, где командир привык считать свой корабль частью советской суши, борется за жизнь корабля, как за собственную жизнь…
Адмирал приводил случаи диверсий на американских судах. По словам Нортона, капитан Элиот даже не приказал установить причину разрушений на судне. Стоял на мостике пьяный рядом с оглушенным им рулевым… Если верить Нортону… Есть веское основание не вполне верить ему. Естественно ли, что первый помощник капитана, штурман, в минуты аварии не счел нужным взглянуть на карту и в судовой журнал? Характерен рассказ одного из наших штурманов. Когда он тонул вместе с кораблем, на котором служил, не вся жизнь прошла у него перед глазами, как пишут в романах, а перед мысленным взором возникла лишь карта с линией прокладки, приведшей к гибели корабля…
Почему Нортон отбился от остального экипажа? Рискнул собой, не хотел оставить в беде своего капитана? Как совместить факты, что капитан требовал срочно связать его с представителем Соединенных Штатов, но, не дождавшись встречи, покончил с собой? Почему он сообщил Нортону неверные координаты?
Нужно поговорить с Джексоном. Вызвать его сюда или, правильнее, пойти в кубрик, побеседовать с рулевым там? Там находится Нортон, но он, возможно, уже спит… Он весьма благожелательно говорит о Джексоне…
Джошуа Нортон — человек с бледным высоким лбом и чуть трепещущими от возбуждения руками. Его нервность понятна — он не высыпается которую ночь, столько пережил после гибели «Бьюти». Но он предупредителен, полон желания помочь. С какой любезной готовностью он распахнул туго набитый чемодан капитана, а потом собственный чемодан… Вызвать на откровенность Джексона будет труднее. Когда Джексон в последний раз виделся с капитаном?.. Толстая нитка под снегом и воткнутый в стол нож…
Валентин Георгиевич встрепенулся, сел на койке. Кажется, задремал. Хотел прилечь лишь на минуту и вот заснул, когда дорога каждая секунда.
Он взглянул на часы. Все в порядке, пролежал не больше пяти минут.
Надел ботинки, застегнул китель, нажал кнопку звонка.
В комнату заглянул рассыльный.
Товарищ краснофлотец, пригласите сюда матроса Джексона.
Есть, вызвать матроса Джексона, — отрепетовал рассыльный.
Валентин Георгиевич терпеливо ждал. По коридору простучали шаги. Рассыльный вырос в полураскрытой двери.
Не хочет он идти, товарищ политрук. Прямо прирос к табурету.
Не хочет идти? — Людов встал, протянул руку к шинели. — А что делал Джексон, когда вы пришли в кубрик?
Да, как всегда, у койки сидит, сапоги чьи-то тачает.
А другой американец?
Другой американец спит. Я видел: как пришел он от вас, так сразу и лег.
— Спасибо, свободны, — сказал Валентин Георгиевич, надевая шинель.