Михаэль Дорфман
«Как помирить всех евреев».
Рассказывают, что попал как–то еврей в хасидскую общину, считавшую своего рэбе близким к самому Господу. Еврей спрашивает хасидов:
— Скажите, а откуда вы знаете, что сам Господь говорит с вашим рэбе?
— Очень просто, — отвечают хасиды, — Рэбе наш господин и учитель сам нам об этом рассказывает.
— Откуда же вы знаете, что все это правда?
— Это еще проще. Господь, благословенно Имя Его не станет разговаривать с обманщиком.
Как и сегодня, так и полтора столетия назад бурные споры разделяли еврейский народ. Появившееся в начале XIX века еврейское движение Просвещения – Хаскала пыталось нести в еврейские массы европейские идеи рационализма. Главным объектом нападок они выбрали хасидов – зародившееся в XVIII веке религиозное народное движение, открывавшее мир религиозного мистицизма, религиозного экстаза, вводившего в оборот религиозной службы музыку, песни и народный язык – идиш. Хасиды призывали к пересмотру застывших форм раввинской премудрости. Деятели Хаскалы – маскилим увидели в хасидизме главного врага. Самый влиятельный еврейский историк того времени Генрих Грец бранил хасидизм как главного врага еврейских масс, видел в нем лишь предрассудки и дикость. Хасиды отвечали маскилим взаимной неприязнью, считая хаскалу замаскированным подкопом под саму суть еврейства, попыткой обмануть евреев, привести их к ассимиляции и крещению.
Маскилим написали большое количество сатирических памфлетов, стихов, сочинили огромное количество анекдотов. С современной точки зрения понятно, что усилия маскилим почти не оказали влияния. Их сочинения не проникали в народные массы и имели хождение лишь среди них самих. Да и евреи шли к европейской учености вовсе не под их влиянием. Еврейское местечко стремительно теряло свое экономическое значение, и вытолкнутые оттуда массы шли путем ассимиляции, а многие и попросту крестились. Как выразился Гейне, «получить паспорт в европейскую цивилизацию».
Сегодня мало кто помнит таких авторов анти–хасидских манускриптов, как Мендель Лефин или Исаак–Бер Левинсон. Не зависимо от интеллектуальной ценности или накала сатиры, маскилим не нашли своего читателя за пределами узкого круга интеллигентов. Маскилим не услышали призыв писателя Исаака Каминера «Дайте нашим людям что–то теплое для утешения. Немножечко вина воображения, поэзии. С надеждой даже в слабом сердце можно вырастить силу. Остерегайтесь холодных блюд – ледяного критицизма старых еврейских традиций, холодных насмешек над еврейскими смыслами».
Зато многие сатирические песенки стали народными. Вот Ун аз дер ребе зингт — «Когда ребе поет, то все хасиды тоже поют, когда ребе прикладывается к чарке (а он частенько это делал), то и все хасиды за ним…» – весело распевают сами хасиды, да и все евреи. Песенка, написанная вероятно по случаю трагической известного хасидского проповедника Дер Люблинэр Хозе (Провидец из Люблина идиш.) Во время празднования Симхэс–Тойрэ (Ликование Торы – осенний праздник, отмечающий конец годичного цикла изучения Торы) в 1914 году ребе пояфвился перед народом и выпал из окна. Песенка–дразнилка, высмеивающая хасидов, якобы, бездумное, механически подражающее рэбе поведение стала теперь застольной в хасидских кругах. Огромное количество анекдотов тех времен (как приведенный нами в начале) живо до сих пор, и с удовольствием рассказывается как хасидами, так и их критиками потому, что парадоксальный и глубокий еврейский юмор, всегда был свойственный евреям по обеим сторонам баррикад, которые мы частенько выстраиваем между собой.
Просветители–маскилим создали еще одну проблему – они отрицали народный язык, на котором говорили евреи – идиш. В попытке позиционировать себя, они предлагали иврит, русский или немецкий язык. Значительно позже Шолом–Алейхем писал в своих воспоминаниях , что и для него, решившего стать писателем было две возможности – либо писать на иврите, либо по–русски. На идише все разговаривали, но никому в голову не приходило писать на идише – языке женщин и простонародья.
Лишь сионизм вдохнул живую душу в дело возрождения иврита, хотя и тогда дело пошло с трудом, пока у сионистов не появились механизмы принуждения, школьная система и авторитет власти. Народ не принимал нововведений. Герой Ильи Эренбурга Лазик Ройтшванец попадает в Тель–Авив, и первый раз его бьют за то, что он умеет разговаривать на идиш, а на святом языке умеет лишь молится. В конце повести он уже знал, что евреи умеют драться. И он бросился бежать, и бежал из последних сил, а в голове у него вертелась мысль: «Как тот голый еврей вокруг Рима…» Лазик умирает на пороге Пещеры Патриархов в Хевроне. Понадобился долгий путь нескольких поколений, чтоб иврит стал живым языком. Народ долго сопротивлялся нововведениям. Раввины, особенно хасидские, проповедовали на идише, учили на идише. Даже особого определения иврита, как отдельного языка народ не выработал. Гербраиш – название иврита, заимствовано в идише из немецкого языка. Священные языки – древнееврейский и арамейский были интегральной частью еврейского языка, священными языками молитв, Торы и Талмуда. Их не рассматривали, как отдельные языки. Идиш держался долго даже там, где казалось, его давно изгнали и забыли. Книга профессора Калифорнийского университета Беркли Яэль Хавер «Обязаны забыть» показывает болезненный путь «забывания» и вытеснения идиш в Израиле. Профессор Хавер признает историческую необходимость сионизма создать свой новый язык. Вместе с тем она показывает, что идиш жил, процветал и даже доминировал тогда, когда казалось, что иврит торжествует и властвует над всем. В первом ивритской городе мира – Тель–Авиве, где с идишем боролись не на жизнь, а на смерть, идиш, да еще пожалуй русский и польский, подспудно доминировали почти до самого конца 70–х годов. На идиш говорили дома, думали многие выдающиеся ивритские авторы. Поэзия Ури Цви Гринберга вся пронизана идишем. Он начинал, как идишисткий поэт–экспрессионист. Поэзия национального израильского поэта Хаима–Нахма Бялика и вовсе непонятна современным школьникам, не знающим идиш. Сейчас даже трудно себе представить, насколько силен был идиш в «ивритском» Тель–Авиве 30–40 годов, где с ведома властей отряды «защитников иврита» (гдуд мэгиней иврит) срывали идишисткие культурные мероприятия, ловили и избивали продавцов идишистких газет, штрафовали в школах учеников, пойманных на разговоре на идише.
Чем закончилась культурная война? Оксфордский профессор лингвист Гилад Цукерманн прислал мне резюме своей книги «Миф иврита» готовящейся к печати в Америке. «Мнимая победа иврита над идиш, была пирровой победой. После всего «победоносный» иврит стал полу–европейским языком, сердцевину которого составил идиш … хотя традиционалисты очень неохотно признают какое–то влияние идиша». «И больше всего идиш стал для многих (ивритских) поэтов истинной и отрицаемой страстью, как будто язык иврит был строгим и холодным протестантским отчимом, а идиш – лоном родной матери» — пишет израильский литературовед Ицхак Лаор об идишиском влиянии в статье о поэзии Пинхаса Саде.
Во время своей армейской службы в израильской армии меня направили в военную администрацию Газы. Сегодня почти невозможно себе представить, что я мог спокойно разгуливал по всему городу, лечить зубы у местных врачей – по большей части выпускников советских вузов, торговаться на рынке еду и подолгу сиживать в уютных маленьких кафе на побережье Средиземного моря. Как–то на базаре в Газе я познакомился с немолодым бизнесменом Сеней, приехавшим в Израиль в начале 70–х из Черновцов. Сеня держал лавку на рынке в одном из южных израильских городов. Не понимая ни слова по–арабски, да и на иврите не очень, с одним только идишем, Сеня чувствовал себя в Газе как дома — покупал рыбу и продукты, продавал что–то, делал бизнес и постоянно ездил туда и обратно. Сеня открыл мне любопытный феномен — арабов, разговаривающих на идише. В 1948 году после образования Государства Израиль в Газе осело большое количество палестинских беженцев из Яффо. И они знали идиш, бывший общим разговорным языком в торговле и общении с их еврейскими соседями из Тель–Авива. Не иврит, не арабский (даже израилизированный с авеню Ротшильда в Тель–Авиве), а именно идиш. Я заходил в кафе и магазинчики, в рестораны и лавки – и со мной говорили на идише. Многие арабы старшего возраста знали его лучше меня. Таких было не десятки и не сотни, а многие тысячи.