Так, разумеется, вздор врал, ко в случае, если бы она стала расспрашивать, сказал бы, что хочу его отрекомендовать в Москву бесного слона лечить. Но только она не спросила, а прямо его обещала привести.

А я тем временем спосылал за безголосым певцом и спрашиваю:

- Есть ли у них _для себя_ какие-нибудь памятки, кто у них легко венчан? Отвечает:

- Есть.

- Нельзя ли, - говорю, - мне справиться про такого-то студента?

Он это минутою сдействовал и воротился - говорит:

- Очень легко сделано.

- Так что можно ему еще раз жениться?

- Сколько угодно. Им просто молебен спет.

- Ишь, - говорю, - что вы, разбойники, строите.

- А что же, - отвечает, - да они, -безбожники, больше и не стоят. До каких лет доживут, в церковь гроша не подадут, и не слышали о, том, какая служба есть. Им и молебна-то жаль - не токма что Исайю для них беспокоить.

- Так, значит, они с акушеркой не венчаны?

- Не венчаны.

Я это принял к сведению, пообедал и только маленько соснул, как смотрелка меня будит.

- Утрешняя мадамка, - говорит, - вдвоем, пришла.

- С кем?

- Жених, - говорит, - ейный, что ли, не знаю.

Я велел подождать, обтерся со сна полотенцем и выхожу.

Они кланяются.

Не знаю, что она в нем и полюбила, - смотреть совсем не на что.

Я его туда-сюда повернул и в первых же расспросах вижу, что детина самая банальная: откровенно глуп и откровенно хитер. Так сказать - фрукт нашего урожайного года.

- Я, - говорит, - обманут низостью, какой не ожидал. Жена моя, говорит, - казалась развитою женщиною - уверяла, будто ей нужно выйти замуж только для того, чтобы от родительской власти освободиться, а потом стала требовать, чтобы я Анюту бросил, а с нею на одной квартире жил или чтобы я ей на содержание давал. А после к ней полицейские стали ходить, и она меня начала пугать.

- Чем?

Молчит.

- Донос какой-нибудь хотела сделать?

Пожимает плечами и отвечает:

- Вероятно.

- Да вы разве в чем-нибудь замешаны?

- Нет, - отвечает, - я не замешан, но мы еще со студенческого времени все без замешательства, так просто боимся, а она теперь и сама в полицию акушеркой поступила.

"Ах ты, - думаю, - дурачок горький". И спрашиваю:

- Она в полиции, а вы-то где служите и под чьим начальством?

Называет место и начальника - лицо мне, по старым памятям, весьма знакомое: еще с табелькой с ним игрывали.

- Да у тебя, голубчик, в формуляре-то записано ли, что ты женат?

- Нет, - отвечает, - не записано.

- А венчальное свидетельство есть?

- Тоже нет.

- Почему?

- Не дали.

- Хорошо, что не дали. А теперь отвечай мне: рад бы ты иметь женою, вместо твоей акушерки, Нюточку?

Молчит.

- Что же ты молчишь?

- Я, - говорит, - в убеждениях совсем против брака.

- Ага, мол: ишь ты какой: норовишь лизнуть да и сплюнуть. А по доброму порядку, - говорю, - когда человек с женщиною детей прижил, так ему уж эти рацеи надо в сторону. Женись-ка, брат, на ней, да и баста.

- Да ведь это невозможно.

- А если бы возможно было? Опять молчит.

- Ну, стало быть, - говорю, - ты, брат, лукавишь; отвечайте-ка вы, Нюточка: вы желали бы быть его женою?

Та, молодцом, сразу прямо ответила, что желала бы. Видно, уже игра-то сия ей принадокучила. - Но он молчит.

- Что же ты, - говорю, - пнем стал? Поверни тебя, батюшка Спиридон-поворот.

- Я, - говорит, - больше уже не попадусь,

- Кому это? - женщине, которая ваших детей таскает и вас любит?

- Все равно, - говорит, - я могу жить граждански.

"Нет, - думаю, - если ты по-граждански, так я же с тобой, с разбойником, сделаюсь по-военному".

Язычок-то себе прикусил и о роде его венчания с акушеркой ничего ему не сказал, чтобы он не считал себя свободным, а озаботился им иначе,

Как он ушел, я положил перед его супругой лист бумаги и говорю:

- Пишите-ка, какой я вам перевод продиктую.

И задиктовал, указывая, где что ставить: "Его превосходительству, господину такому-то, от такой-то докладная записка". А затем продолжение в таком смысле, что "я, просительница, прижив внебрачно с таким-то, служащим под ведением вашего превосходительства, двух детей, в чем он чистосердечно признался при священнике таком-то, и не получая от него ничего на содержание сих невинных малюток, коим сама не в состоянии снискать пропитания, а потому всепочтительнейше прошу побудить его на мне жениться или по крайности оных моих малюток обеспечить должным, по средствам его, содержанием, вычетом части из его жалованья".

Она это все написала, а потом спрашивает:

- К чему это писано?

- А к сему, - говорю, - подпишись.

- Но ведь это донос.

- Нет: это докладная записка.

- В таком случае, - отвечает, - я подпишу. - И подписала.

Я взял этот манускрипт в карман, надел новую ряску и пошел к генералу, которого, как вам говорю, еще в малых чинах коротко по картам знал. Отлично, шельмец, с табелькой играл и вообще был чудесный парень - любил выпить и закусить, и отношения наши, по-полковому, были на "ты".

Конечно, honores mutant mores, {Почести изменяют нравы (лат.).} - может быть, он и переменился, но я как-то этого не надеялся и решил держаться с ним на прежней ноге.

Велел о себе доложить, - а сам стал перед зеркалом, чтобы орденки поправить. Но в это же зеркало и вижу: он в ту же минуту выходит, прямо ко мне, крадется и - цап сзади ладошами глаза мне и закрыл.

- Жоздра! - говорю, - радость моя, - это ты.

- А ты, - восклицает, - почему узнал?

- Мудрено ли узнать: кто, кроме тебя, может мою священную особу за лицо брать, а к тому же я и в зеркало тебя видел. Давай поцелуемся. Я, - говорю, - к тебе по делу, Жоздра.

Его Егором величали, но мы его Жоздрою звали, потому что так ему одна некогда влюбленная в него простонародная девица белошвейка писала.

- Есть у тебя такой-то подчиненный?

- Есть.

- Повели ему, мой ангел, на одной мамзельке жениться.

Он расхохотался.

- Что ты это, поп-чудила, - говорит, - выдумал. В моей власти конские свадьбы, но человеческие браки не по моему ведомству.

- Нет, - говорю, - Жоздра, жизненок мой, маточка, - не говори глупостей: у русского генерала все во власти! Я иначе не верую. Не огорчай меня, не отказывайся от христианского дела, повели дураку жениться на дуре, чтобы вышла целая фигура, а то мне их и ребят очень жалко.