Инспектор Квин проспал. Без четверти десять он выбежал из своей комнаты, как скаковая лошадь, подгоняемая хлыстом, но, увидев, кто пьет кофе с Эллери, перешел на шаг и остановился у стола.

— Смотрите-ка, кто к нам пришел, — просиял инспектор. — Доброе утро, Маккелл.

— Привет, инспектор, — поздоровался Джимми. — Спешите в скотобойню?

— М-м, — протянул старик, втягивая носом кофейный аромат. — Пожалуй, я тоже выпью одну-две чашечки этого бодрящего напитка. — Он придвинул стул и сел. — Доброе утро, сынок.

— Доброе утро, — рассеянно отозвался Эллери, протягивая руку к кофейнику. — Джимми пришел с газетами.

— Неужели люди еще читают?

— Да, интервью Казалиса.

— О!

— Доброжелательное, но строго нейтральное. Спокойный глас науки. Мы ничего не обещаем, но есть указания, что рука Осириса[52], руководимая светящимся глазом, находится под контролем. Мэр, должно быть, на одиннадцатом небе.

— Я думал, их было семь, — заметил Джимми Маккелл.

— Только не в египетской космографии, Джимми. В Казалисе есть нечто от фараона. «Солдаты, с этих пирамид на вас смотрят сорок столетий...»

— Слова Наполеона?

— Да, в Египте. Казалис действует на полководца как успокоительная микстура. Незаменим для поддержания боевого духа.

— Не спорьте с ним, — усмехнулся инспектор, отрываясь от газеты. — Все равно останетесь в проигрыше... Впрочем, лекарство и впрямь недурное. Вы забросили журналистику, Маккелл? Вчера я не заметил вас среди прочих стервятников.

— Вы имеете в виду дело Ричардсон? — Вид у Джимми был таинственный. — Вчера был День труда — мой день. Я работал как проклятый.

— По службе? — осведомился Эллери. — Или исполняя личное поручение?

— Что-то вроде этого.

— У вас было свидание с Селестой Филлипс?

Джимми рассмеялся:

— И не только вчера. Это было сплошное приятное путешествие во времени. Вы даете необычайно интересные поручения, приятель. Вам следовало бы заведовать отделом репортажа.

— Насколько я понимаю, вы поладили с ней?

— Мы научились терпеть друг друга, — ответил Джимми.

— Она славная девушка, — кивнул инспектор. — Сынок, налей-ка еще кофе.

— Хотите поговорить об этом, Джимми?

— Это становится моей излюбленной темой.

— Ну, тогда выпьем еще по чашечке. — Эллери, улыбаясь, разлил кофе.

— Не знаю, чего вы оба от меня ждете, — сказал Джимми, — но счастлив вам сообщить, что Селеста — девушка исключительных достоинств, а я ведь известен в своих кругах как Иконоборец Маккелл, специализировавшийся на ниспровергании женских идеалов. — Он поставил чашку на стол. — Если шутки в сторону, то я чувствую себя подлецом.

— Подлость — тяжелая профессия, — заметил Эллери. — Не возражаете перечислить по порядку все добродетели особы, порученной вашему вниманию?

— Ну, эта девушка обладает красотой, умом, индивидуальностью, отвагой, честолюбием...

— Честолюбием?

— Селеста хочет вернуться в колледж. Вы ведь знаете, ей пришлось бросить занятия, чтобы заботиться о сестре, когда мать Симоны умерла...

— Мать Симоны? — Эллери нахмурился. — Вы говорите так, будто мать Симоны не являлась матерью Селесты.

— А вы этого не знали?

— Чего именно?

— Что Селеста не дочь миссис Филлипс?

— Вы имеете в виду, что они не были сестрами? — Инспектор звякнул чашкой.

Джимми Маккелл переводил взгляд с одного Квина на другого.

— Мне это чертовски не нравится, — пробормотал он.

— Что, Джимми?

— Будто сами не знаете!

— Но тут нечего знать, — сказал Эллери. — Я просил вас выяснить все, что сможете, о Селесте. Если теперь нам известно что-то новое против нее...

— Против нее?

— Я имею в виду, о ней, значит, вы оправдали мое доверие.

— Может, хватит болтовни, великий сыщик?

— Сядьте, Джимми.

— К чему весь этот крик? — проворчал инспектор. — Дайте мне минутку подумать...

— Хорошо. — Джимми сел. — Но думать тут нечего. Симона приходилась Селесте четвероюродной сестрой или чем-то в этом роде. Родители Селесты погибли от взрыва газовой плиты, когда она была ребенком. Миссис Филлипс была ее единственной родственницей в Нью-Йорке, и она забрала девочку к себе. Вот и вся история. Когда миссис Филлипс умерла, Селеста, естественно, взяла на себя всю заботу о Симоне — они всегда считали друг друга сестрами. Я знаю кучу родных сестер, которые никогда бы не сделали того, что сделала Селеста!

— Откровенно говоря, я тоже, — сказал Эллери, — и не ищите в моих словах скрытый смысл.

— Что-что?

— Продолжайте, Джимми.

— Селеста мечтала получить университетское образование — ее чуть не убило то, что ей пришлось бросить учебу после смерти миссис Филлипс. Малышка прочитала кучу книг — по философии, психологии и тому подобное. Она знает куда больше, чем я, а ведь у меня есть принстонский диплом[53], добытый потом и кровью. Теперь, когда Симоны не стало, Селеста снова может жить своей жизнью и вернуться к занятиям. Она собирается поступить на этой неделе в колледж на Вашингтон-сквер на осенний семестр — хочет изучать английский и философию, получить степень бакалавра, а потом заняться преподаванием.

— Очевидно, ей придется учиться на вечерних курсах?

— Это еще почему?

— Мы пока что живем в условиях экономической конкуренции, Джимми. Или, — весело осведомился Эллери, — вы намерены взять решение этой проблемы в свои руки?

— На суде такой вопрос был бы опротестован, как несущественный и не имеющий отношения к делу, — подмигнул инспектор.

Джимми побагровел.

— Вы намекаете, что я...

— Нет-нет, Джимми. Разумеется, с благословения церкви.

— Все равно меня в это не впутывайте. — Некрасивое лицо Джимми было сердитым и настороженным.

— Селеста ведь не может днем работать манекенщицей и ходить в колледж, — настаивал Эллери.

— Она бросит эту работу.

— Вот как? — осведомился инспектор.

— Значит, ей придется работать вечерами, — сказал Эллери.

— Она вовсе не будет работать!

— Боюсь, — печально промолвил Эллери, — что я потерял нить ваших рассуждений. Как же она сможет себя содержать?

— На деньги Симоны! — рявкнул Джимми.

— Что это еще за деньги? — встрепенулся инспектор.

— Слушайте! — Джимми выпятил грудь. — Вы поручили мне грязную работу, и я ее выполнил, хотя и не понимал, зачем это нужно. Если вы здесь самый умный, а я просто так погулять вышел, то, может быть, объясните, какое все это имеет значение?

— Не большее, чем любая истина.

— Звучит впечатляюще, но я подозреваю подвох.

— Маккелл, — мрачно заговорил инспектор Квин, — над этим делом работает много людей, и я сам увяз в нем по горло. Но я впервые слышу, что Симона Филлипс оставила что-либо, кроме боли в пояснице. Почему Селеста не рассказала нам об этом?

— Потому что она сама нашла деньги только на прошлой неделе! И потому что это не имеет никакого отношения к убийству!

— Нашла деньги? — переспросил Эллери. — Где?

— Селеста разбирала барахло Симоны. Там были старые настольные деревянные часы французской работы. Они не ходили уже десять лет, но Симона не позволяла Селесте отнести их в починку и держала их на полочке над своей кроватью. Когда на прошлой неделе Селеста сняла их с полки, они выпали у нее из рук и разбились на куски. Внутри оказался толстый рулон банкнотов, перетянутый резинкой.

— Деньги? Но я думал, что Симона...

— Селеста тоже так думала. Деньги были оставлены отцом Симоны. Среди банкнотов лежала записка, написанная его почерком. Судя по указанной дате, он написал ее перед самоубийством. Там говорилось, что ему удалось во время биржевого краха, когда он лишился своего состояния, сберечь десять тысяч долларов, которые он оставляет своей жене.

— И Селеста ничего об этом не знала?