— Или наоборот.

— Или наоборот, — согласилась она. — Но, если нужно, я упаду в обморок тебе на руки. Что ты хочешь на завтрак? Только не очень сложное, а то я воспользуюсь данным тобой обязательством.

Я их уже не слушала, потому что от слова «артефакт» что-то во мне переключилось. Я думала, что Иен — да и все они, и здесь, и в Австралии — достаточно цивилизованные и опытные люди, чтобы относиться ко мне подобным так же, как к обычным людям.

А теперь я слышу, что Иен представляет свой профсоюз в борьбе с администрацией за то, чтобы такие, как я, не могли соревноваться с людьми.

(Что, по-твоему, мы должны делать, Иен? Перерезать себе горло? Мы не просили производить нас, так же как и ты не просил себя родить. Мы, может быть, не люди, но мы разделяем вековую судьбу людей: мы чужие в мире, который создан другими.)

— А, Мардж?

— Извини, я задумалась. Что ты сказала, Джен?

— Я спросила, что ты хочешь на завтрак, дорогая?

— Не имеет значения; я ем все, что стоит на месте или даже медленно движется. Можно, я пойду с тобой и помогу? Пожалуйста?

— Я надеялась, что ты это предложишь. Потому что несмотря на его обязательство, на кухне толку от него немного.

— А я отличная повариха!

— Да, дорогая. Иен дал мне письменное обязательство, что будет всегда готовить еду, если я его попрошу. Так оно и есть; он не пытался отвертеться. Но, чтобы к этому прибегнуть, мне нужно быть ужасно голодной.

— Марджи, не слушай ее.

Я до сих пор не знаю, умеет ли готовить Иен, но Дженет — определенно (и Жорж тоже, как я узнала позже). Дженет накрыла на стол — с небольшой моей помощью — воздушный омлет с сыром чеддаром, нежные блинчики с сахарной пудрой и вареньем и хорошо прокопченый бекон. Плюс апельсиновый сок из свежевыжатых апельсинов — выжатых руками, а не растертых в кашу машиной. Плюс свежемолотый кофе.)

(Еда в Новой Зеландии прекрасная, но новозеландская кулинария — это не кулинария.)

Жорж появился с точностью кота — в данном случае, Мамы Кошки, которая шествовала перед Жоржем. Котята были изгнаны вердиктом Дженет, потому что она была слишком занята, чтобы смотреть себе под ноги. Дженет также постановила, что, пока мы будем есть, новости будут выключены, и что чрезвычайное положение не будет темой разговора за столом. Это меня устраивало, потому что эти странные и зловещие события не давали мне покоя с самого начала, даже во сне. Как заметила Дженет, нарушив свое постановление, только водородная бомба сможет пробить нашу защиту, а взрыв водородной бомбы мы вряд ли заметим — поэтому расслабьтесь и наслаждайтесь завтраком.

Я наслаждалась… и Мама Кошка тоже, она обходила наши ноги против часовой стрелки и сообщала каждому, когда наступала его очередь выдать кусочек бекона — я думаю, ей досталась большая его часть.

После того, как я вымыла тарелки (их не выбрасывали, Дженет в некоторых вещах была старомодна), и Дженет сделала еще кофе, она снова включила новости, и мы сели смотреть и обсуждать их — на кухне, а не в огромной комнате, где мы обедали, потому что фактически их гостиной была кухня. У Дженет была, что называется, «крестьянская кухня», хотя ни у одного крестьянина такой кухни никогда не было: большой камин, круглый стол для всей семьи, обставленный так называемыми «капитанскими» стульями, большие удобные кресла, куча свободного места и никаких проблем с движением, потому что еда готовится в противоположном конце кухни. Котят снова впустили, покончив с их протестами, и они вошли, настороженно подняв хвосты. Я подобрала одного, большого пушистика, белого с большими черными пятнами; его урчание было больше него самого. Было ясно, что любовная жизнь Мамы Кошки не ограничивалась родословной книгой; все котята были разные.

Большая часть новостей была пересказом старого, но в Империи произошли новые события:

Демократов собирали вместе, приговаривали военно-полевыми судами (они были названы военными трибуналами) и казнили на месте — лазерами, огнестрельным оружием, некоторых через повешение. Я с трудом заставила себя смотреть на это. Приговаривались все, начиная с четырнадцатилетнего возраста — мы видели одну семью, в которой оба родителя, сами обреченные, настаивали, что их сыну только двенадцать.

Председатель суда, капрал имперской полиции, окончил спор тем, что вытянул руку, застрелил мальчика, а потом приказал своему взводу прикончить родителей и старшую сестру мальчика.

Иен отключил картинку, включил подстрочник и убрал звук. — Я видел достаточно, — пробормотал он. — Я думаю, что тот, к кому перешла власть после смерти старого Председателя, ликвидирует всех, кто находится в его списке подозрительных лиц.

Он выглядел мрачно. — Мардж, ты все еще не отказалась от этой глупой идеи немедленно вернуться домой?

— Я не демократ, Иен. Я вне политики.

— Ты думаешь, этот мальчишка имел какое-то отношение к политике? Эти казаки убьют тебя просто, чтобы попрактиковаться. В любом случае, ты не можешь. Граница закрыта.

Я не сказала ему о своей уверенности, что смогу пересечь любую границу на земле. — Я думала, она закрыта только для тех, кто пытается попасть на север. Разве они не позволяют гражданам Империи возвращаться домой?

Он вздохнул. — Мардж, неужели ты не умнее котенка у тебя на коленях? Неужели ты не понимаешь, что маленькие симпатичные девочки могут попасть в беду, если будут играть с плохими мальчиками? Если бы ты была дома, я уверен, твой отец запретил бы тебе выходить на улицу. Но ты в нашем доме, поэтому Жорж и я должны заботиться о тебе. А, Жорж?

— Mais oui, mon vieux! Certainement![5]

— А я буду защищать тебя от Жоржа. Джен, ты можешь убедить эту девочку в том, что она сможет оставаться в нашем доме, сколько захочет? Я думаю, она одна из тех настырных женщин, которые пытаются сами платить по чеку.

— Нет, я не такая!

Дженет сказала:

— Марджи, Бетти велела мне заботиться о тебе. Если ты думаешь, что ты для нас обуза, можешь сделать взнос в Бритканский Красный Крест. Или в дом для нуждающихся кошек. Но случилось так, что мы трое зарабатываем огромные деньги, а детей у нас нет. Мы можем позволить себе содержать тебя так же легко, как и еще одного котенка. Итак… ты остаешься? Или я должна спрятать твою одежду и выпороть тебя?

— Я не хочу, чтобы меня били.

— Очень жаль, я так надеялась. Все решено, господа: она остается. Мардж, мы тебя надули. Жорж будет требовать от тебя позировать без всякой меры — он жестокий тип — он тебя получает по дешевке, а не по обычным профсоюзным расценкам. Он найдет, где сэкономить.

— Нет, — сказал Жорж, — я получу прибыль. Потому что я представлю ее как статью расхода, любимая моя Джен. И не по базовым профсоюзным расценкам; она стоит большего. Полторы?

— По меньшей мере. Я бы сказала, две. Не жадничай, ты все равно ничего ей платить не будешь. Ты не хочешь взять ее на кампус? В свою лабораторию, я имею в виду.

— Стоящая мысль! Она крутилась где-то глубоко у меня в голове… и спасибо тебе, дорогая, что ты ее оттуда вытащила. — Жорж повернулся ко мне:

— Марджори, не хочешь продать мне яйцо?

Он меня поразил. Я попыталась сделать вид, что не понимаю его. — У меня нет яиц.

— Есть! Несколько десятков, намного больше, чем тебе понадобится для собственных нужд. Я имею в виду человеческую яйцеклетку. Лаборатория платит за яйцо больше, чем за сперму — простая арифметика. Ты шокирована?

— Нет. Удивлена. Я думала, ты художник.

Вмешалась Дженет:

— Мардж, милая, я сказала тебе, что Жорж разбирается в разных видах искусства. Так оно и есть. Он профессор тератологии[6] университета в Манитобе… а также главный техник принадлежащей университету производственной лаборатории и ясель, и поверь мне, это требует высокого мастерства. Но у него хорошо получается и с краской и холстом. Или с экраном компьютера.