— Вот это и есть мода. Стадный инстинкт, только в ином виде. Всякие там течения, «измы», моральные крестовые походы, бессильный гнев… Только стадные животные держатся вместе. Завывание бабуинов[5] с фиолетовыми задами…

— Скажите, Стив, неужели вас вообще ничто не трогает?

Вопрос Теренса заставил меня задуматься, но в эту минуту, прожигая туман, показалось солнце. Метрах в пятнадцати от нас арабки-уборщицы расставляли горшки и сковородки около хижины, построенной для них из ящиков, в которых нам доставляли оборудование. Ее несколько раз побелили, и теперь она приняла совсем африканский вид. За хижиной виднелась изгородь, окружавшая лагерь, а за ней сразу же начинался лес. Женщины-арабки, все уже в том возрасте, когда больше не нужно прибегать к чадре, чистили большие неглубокие горшки из оранжевой глины, в которых они готовили пищу и стирали, и ставили их на полку вдоль стены для просушки. На женщин, проникая через расширяющееся отверстие в тумане, упал солнечный свет. Он отличался какой-то особенной, африканской яркостью и придавал этой обыденной сценке что-то театральное. От каждой выпуклости, от каждого гвоздя тянулись тени. Метла отбрасывала на стену целую вереницу бегущих теней. Извивались темные, словно смазанные черной патокой, отражения горшков. Силуэты синих агав у изгороди напоминали ощерившихся друг на друга крокодилов. Солнце уже освещало сосны за лагерем, отчего казалось, что они покрыть; блестящей кожей ящериц. В лесу бурлила жизнь. Трещали миллионы пробудившихся насекомых, в лесной чаще, все еще подернутой дымкой, томно стонали горлицы.

Я взглянул на прояснявшееся небо и увидел аиста; паря на распростертых крыльях, он проплыл надо мной; по сторонам, на одинаковом расстоянии от него, летели две вороны. Провожая аиста, они почти совсем скрылись из виду, но вскоре вернулись.

Дважды прокуковала кукушка.

— Нет, почему же, — ответил я, — кое-что трогает, но не всегда потому, что мне этого хочется. — Я решил уклониться от объяснения. — У меня есть новость для вас. Через несколько недель вы, очевидно, займете мое место.

— Да вы шутите, Стив! Вы хотите оставить работу?

— Окончательно не решил, но не исключено. Пожалуй, на всякий случай я введу вас в курс ваших будущих обязанностей.

— Неужели вы намерены совсем бросить наше дело?

— Нет. Боюсь, что я уже стал неисправимым нефтяником. Одним словом, ничего определенного пока нет, и поэтому пусть наш разговор останется между нами.

— Чувствую, что вы закончите свою карьеру в Южной Африке или в Абадане, — заметил Теренс. — А что будет с той чудесной установкой для кондиционирования воздуха, которую вам только что дала фирма? Кто ее унаследует? И лед тоже. Ведь ни у кого здесь нет такого замечательного льда, как у вас. А как с девушкой?

— С какой девушкой? — Вопрос застал меня врасплох, и я почувствовал, что начинаю раздражаться.

— Да с вашей приятельницей — молодой светской дамой, предметом зависти всех ваших коллег. Что станет с ней? Таких девиц вы не найдете ни в Южной Африке, ни в Абадане. Уж я-то знаю, поскольку бывал там. Между прочим, в пятницу на прошлой неделе я видел ее за рулем машины.

— Вот уж не догадывался, что она умеет управлять машиной.

— В таком случае, она и не управляла. Извините, что проговорился. Стив, я давно собирался вас спросить: где вы ее откопали? Сдается мне, что она совсем не вашего поля ягода.

— Почему вы так думаете, Теренс? — Я все еще с удивлением спрашивал себя, откуда ему известна вся эта история.

— Не знаю. Возможно, потому, что вы никогда не казались мне человеком из светского общества. Да и староваты вы для таких вещей.

— Благодарю, — насмешливо отозвался я. Наивная наглость Теренса забавляла меня,

— Сколько вам лет, между прочим?

— Скоро сорок.

— На вид я бы дал вам все сорок пять. Видимо, это результат сидячего образа жизни. Я хочу сказать, что сохранились вы неважно. Джи Джи, если не ошибаюсь, лет на пять старше вас, а посмотрите на него!

— Да, да! Вы только посмотрите на него!

Желание прекратить разговор и отделаться от Теренса боролось во мне с любопытством, и последнее, в конце концов, пересилило.

А вот относительно пятницы вы, очевидно, ошибаетесь, — заметил я, принимая самый равнодушный вид. — Молодая дама, о которой шла речь, всю прошлую неделю лежала в постели с гриппом.

Теренс даже заржал от радости.

— Ну уж только не в пятницу, Стив! Ни за что на свете! Сказать вам, где она была? В ресторане в дубовом лесу. Приехала на самой длинной и самой низкой машине, какие я когда- либо видел. Похоже, что около нее увивается какой-то янки. А пятницу я запомнил потому, что в тот день на полчасика показывалось солнце. Помните? Я понимаю, когда человек с головой погружен в работу, ему преподносят и не такие сюрпризы. А?

Теренс ждал ответа, собираясь вволю поиронизировать, но я решил не задавать больше вопросов и, пожав плечами, вновь занялся бумагами.

— Нет, серьезно, я так и не могу понять, почему вы до сих пор не женились?

— К вашему сведению, я был женат, правда, всего лишь одну неделю. Моя жена погибла во время автомобильной катастрофы. Точнее сказать — покончила жизнь самоубийством.

— Извините, Стив, — смутился Теренс. — Пожалуйста, извините! Я ничего не знал, а все ребята считают вас закоренелым холостяком, перекати-поле, если вы правильно понимаете, что это такое.

— Ей нравилась быстрая езда, — продолжал я, разговаривая не столько с Теренсом, сколько с самим собой. — Быстрая езда была ее страстью, и мне иногда даже казалось, что в болтовне Фрейда о вечной тяге к самоуничтожению есть доля истины.

Размышляя о прошлом, я с печалью и даже со стыдом припомнил, что в те дни жизнь казалась мне конченой. И все же… И все же пятнадцать лет спустя от моего горя осталось лишь слабое воспоминание. Я не мог уже, даже мысленно, даже на несколько секунд, вернуть ее к жизни. С тех пор все клеточки моего организма обновились дважды, я был уже совсем иным человеком, чем тот, кто пережил эту трагедию.

Я снова стал думать вслух:

— Меня, видимо, всегда влекло к женщинам, родившимся под несчастливой звездой. Девушка, на которой я хотел после этого жениться, тяжело заболела такой редкой болезнью, которая известна лишь узкому кругу специалистов. Не знаю, уместно ли в таком случае говорить о Фрейде, но, несомненно, каждый на моем месте вспомнил бы о нем. В старину человек воспринял бы все это как злой рок. Было время, когда и я спрашивал себя, почему такое происходит именно со мной, а теперь смирился и порой даже ловлю себя на мысли, что в общем-то доволен своей жизнью.

Сейчас уже Теренсу хотелось переменить тему разговора.

— Должен сознаться, — сказал он, — что меня тоже тянет уехать отсюда.

— Ну и почему же вы не уезжаете?

— В моем положении это непозволительная роскошь. Я пока ничем себя не проявил. Вы — другое дело, вы можете выбирать то, что вам больше по вкусу. Хотите знать, что мне не нравится в той жизни, какую мы ведем, если ее, конечно, можно назвать жизнью?

— Хочу.

— Бездушие всего этого. Пустота. Мы живем в духовной пустыне. — Он поднял стакан и с отвращением взглянул на него, — Пиво в банках, курица по-мэрилендски, стандартные радиопередачи, просмотры скучнейших кинофильмов, унылые проповеди мистера Фултона для верующих, наша библиотечка из дешевеньких книжонок, игра в кости на выпивку…

— А вы не обращайте внимания.

— Пытался, но не получается. Вся беда в том, что вне лагеря нет ничего интересного. Вы понимаете, насколько тут недостает местного колорита? Проживающие поблизости арабы ничем не занимаются… Я хочу сказать, что у них нет ни традиций, ни танцев, ни чего-нибудь другого, о чем можно было бы написать, скажем, в один из журналов…

— Они слишком бедны и вынуждены всю энергию расходовать на то, чтобы как-то свести концы с концами. Никто не пляшет на пустой желудок.