Через несколько минут мы отправились дальше и ехали молча часа три.

Обедали мы поблизости от какой-то деревни, и тут я впервые заговорил с агрономом, которого мы захватили с собой из Умм эль Абида. Он принадлежал к числу людей, которые долгое время были чрезмерными идеалистами, а теперь пытались скрыть шрамы старых ран под напускным цинизмом.

— Да не нужен им мост, — заявил агроном. — Не нужен, и все. Они отказываются и от моста Латура, и от моих тыкв, хотя они и крупнее и лучше местных сортов. Расин только что сообщил об этом полковнику. Они не хотят, чтобы для них строили мост.

Агроном уже был готов разразиться желчным смехом в ответ на мое удивление, но я, вопреки его ожиданиям, промолчал.

— Да и к чему им мост? — продолжал он с раздражением. — Он только нарушил бы заведенный здесь порядок. Земля около деревни стоит раз в десять дороже, чем земля за рекой, и составляет собственность крестьян из местной аристократии. Именно поэтому они и стали аристократами. Если они позволят Латуру построить мост, то цены на землю уравняются. И не только. Это приведет к настоящей революции, к коммунизму. Все пойдет вверх дном. Райве они не имеют права жить, как им нравится?

— Здесь везде так, — продолжал агроном, когда мы собирались сесть по машинам, — мы пичкаем их лекарствами и считаем, что делаем полезное дело. А в действительности? Старики отказываются умирать, поскольку, в сущности, они и без того бессмертны. После того как мы зарядим их пенициллином, они будут жить лет по сто пятьдесят, если кто-нибудь не прикончит их. Молодые не получают наследства… Вот они и просят, чтобы мы убирались восвояси и оставили их в покое.

Во второй половине дня Латур, казалось, немного повеселел.

— Ваше счастье, что вы не отправились в эту поездку один, — сказал он. — Мы только что получили сообщение по радио: мост впереди на дороге разрушен. Следовательно, нам придется сделать крюк километров в восемьдесят по очищенной территории. Пришлось запросить по радио специальное разрешение продолжать экспедицию.

Мы вынуждены были покинуть кратчайшую дорогу в Тагинит, отклониться еще дальше к югу и оказались в долинах, где уже чувствовалось дыхание пустыни. Правда, до ближайших дюн оставалось еще километров сто шестьдесят, но порой нас уже осыпало песком, принесенным ветром, и время от времени в джип падала изнеможенная саранча, похожая на розовую целлулоидную игрушку.

Наши машины громыхали по каменистой дороге, словно бы усеянной блестящими железными черепками, пересекали голые, похожие на клыки, вершины, спускались в расстилавшиеся за ними зеленые долины. Здесь была жизнь, по крайней мере, о ней можно было догадываться: к небу, как темная брошка, был приколот вертолет.

— Вероятно, мне следовало сказать, что эта территория очищена лишь теоретически, — заметил Латур, следя глазами за пятью истребителями-бомбардировщиками, промчавшимися у нас над головой. — Едва становится известно о приближении солдат, не меньше половины жителей скрывается. У пастухов есть своя система оповещения. Самолеты бомбят костры стоянок — единственный признак жизни, видимый сверху. Иногда летчики теряют ориентировку и бомбят не то, что нужно. Жаль, конечно. Ведь большинство крестьян даже не понимает, что происходит. Пастух, который во время нашей последней поездки был у нас проводником, все допытывался, кончилась война или нет. «Какая война?» — «Как какая? С турками, конечно!..» Он и не подозревал о существовании

Франции и не знал, что мы находимся тут, в Алжире.

Эвакуированная деревня представляла собой самое страшное зрелище из всего, что мы видели в тот день. В ней насчитывалось сорок — пятьдесят хижин, причем примерно треть из них оказалась сожженной не полностью; очевидно, когда орудовали солдаты, шел дождь. Сохранился также большой, крепкий глинобитный дом, окруженный выбеленной стеной с большими воротами. Деревня вместе с полями занимала маленькую долину. У меня создалось впечатление, что берберы жили здесь вечно. Они возделали не только каждый клочок земли на дне долины, но и все выступы окружающих гор и даже ухитрились срезать верхушки огромных валунов и развести на них сады. В окружающих деревню скалах были высечены бесконечные ступени, по которым трудолюбивые крестьяне из поколения в поколение поднимали наверх землю и спускали в долину собранный урожай. Они придумали примитивную, но исправно действующую ирригационную систему, вроде той, что применялась еще до изобретения водяного колеса и до сих пор применяется в Индокитае; женщины и дети ведрами из бутылочных тыкв носили воду из реки и выливали ее в канавы, вырытые на склонах долины.

Трагедия, постигшая эту безымянную деревню, стала особенно ясна, когда мы увидели туши коз, или, вернее, их жалкие останки. Привязанные к кольям козы объели траву там, куда сумели дотянуться, изгрызли колья и подохли. Одну козу наполовину съели свиньи. Коза лежала, туго натянув веревку, без глаз, с широко разинутым ртом; оттянутые назад, словно лакированные губы открывали почерневшие десны с большими белыми зубами. Ла- тур объяснил, что жители деревень, застигнутые врасплох подобными молниеносными операциями, всегда бросают животных на произвол судьбы. Раньше в этой деревне было много животных, теперь же уцелели только кошки и свиньи, привыкшие самостоятельно добывать пищу. Когда мы появились во дворе дома старейшины, маленькие черные волосатые свиньи с длинными и острыми мордами бросились врассыпную, оставив на земле почти до костей обглоданного осла. В небольших загонах, куда свиньи не могли проникнуть, валялось много дохлых овец; с ними расправлялись кошки. В большинстве хижин остались гнить трупы погибших животных, о чем свидетельствовали тучи мух и, конечно, зловоние.

Латур больше не вспоминал о мосте. Вероятно, мысль о скором прибытии в Тагинит несколько примирила его с еще одной неудачей. Тагиниту суждено было стать его величайшим триумфом. Приезд Латура в эту отдаленную, загадочную деревню должен был означать успешное завершение его мирной кампании на специально выделенной для эксперимента территории. Больше того, солдатам полковника предстояло оказаться первым подразделением французской армии, вступившим в Тагинит. куда ни разу не заглядывали оккупационные войска, хотя население этого района формально признало себя покоренным вскоре после захвата Алжира французами. По словам полковника, миф о недоступности Тагинита был сильно преувеличен, хотя деревня действительно находилась в очень опасном и отдаленном районе. Нельзя сказать, чтобы Тагинит представлял для нас особенный интерес, тем не менее нам любопытно было побывать там. Настроение полковника быстро улучшалось.

На этот раз Латур не собирался завоевывать расположение местных жителей, раздавая им всякую дрянь. Старейшина Тагинита побывал в Эль-Милии и упомянул о некоторых нужных крестьянам вещах, которые они не могли достать, поскольку связь деревни с внешним миром была нарушена войной. Старейшина просил в первую очередь чая, сахара и риса. Латур решил захватить еще и одежду для детей. Он подчеркивал, как важно помнить о детях. Именно с их помощью можно добиться расположения родителей.

Латур сам выработал программу следующего дня. Сначала предстояло распределить детскую одежду, затем раздать остальные подарки. После этого, сообщил полковник, с трудом подмигивая, мы посетим все святые места, если только они есть поблизости. Подобные посещения нередко связаны с необходимостью совершать довольно тяжелые переходы, так как святые места обычно находятся в почти недоступных пещерах на вершинах гор. Добрые отношения с марабутом[6] всегда с лихвой окупаются. Известен случай, когда с помощью нескольких тысяч франков, пожертвованных на содержание святых мест, в одном из районов удалось поддерживать мир в течение целого десятилетия.

Во второй половине дня намечалось провести осмотр больных. Местные жители поголовно страдали глазными болезнями, многие были заражены сифилисом. Население деревни выстроится в ряд, врач сделает уколы, а санитар промоет больным глаза.