Старший сержант повернулся и отошел. Старейшина, прежде чем последовать за старшим сержантом, снова обвел взглядом кольцо людей. Сквозь невозмутимость, написанную на его лице, пробилась мимолетная холодная усмешка.

— Откровенно говоря, — заметил Бастьен, когда мы шли к джипу Латура, — я совсем не удивился бы, если бы узнал, что вся эта маленькая драма разыграна кое-кем из большого начальства Латура в Алжире. Слишком уж тут много подозрительных совпадений. Вероятно, кому-то показалось, что Латур может успешно закончить свой эксперимент, и то, что здесь произошло, было признано лучшим способом сорвать его.

— Вы и в самом деле считаете, что они способны на такое?

— Конечно, мой дорогой друг. Если б вы только знали то, что знаю я кое о ком из этих грязных собак. Они, вероятно, рассчитывали, что после бомбежки тут будет устроена засада или, на худой конец, произойдет какая-нибудь стычка. Конечно, Латур слишком хитер, чтобы ввязаться в драку. Можете не сомневаться, что с помощью своего языка он как-нибудь выкарабкается, хотя в конечном счете это не имеет никакого значения.

Мы забрались в джип и отправились в обратное путешествие. На душе у меня было тяжело, и я испытывал жалость к Латуру, попавшему в неприятное положение.

Бастьен же не проявлял никакого беспокойства. Больше того, я впервые увидел его в хорошем настроении. В течение целого часа он, почти не переставая, мурлыкал одну и ту же арию из «Аиды».

«Гнусное убийство!» — кричал заголовок. Гнусное… Гнусное… Я скользнул глазами по объявлениям парижских ателье мод и рекламе ковбойских кинофильмов. Убийства теперь уже не привлекали внимания. На каждой странице либревильской газеты «Эклерёр» рекламировалась насильственная смерть. Среди светских сплетен и сообщений о футболе и велосипедных гонках печатались бесчисленные заметки о засадах, ночных налетах, внезапной смерти от удара ножом в толпе или от револьверной пули, о полуобгорелых трупах, обнаруженных среди развалин сожженных ферм, о военных потерях и массовых убийствах, именуемых, судя по заголовку, «прочесыванием». Внезапная смерть стала заурядным явлением.

На унылом фоне однообразного газетного шрифта мелькнуло какое-то знакомое имя. Сначала я равнодушно скользнул по нему глазами, но спустя некоторое время попытался снова отыскать на газетной полосе, предчувствуя, что имею какое-то отношение к связанной с ним обычной в те дни трагедии. Это имя было — Жозеф. Жозеф дель Джудиче. Дель Джудиче… Может, это фамилия нашего Жозефа?. Я углубился в чтение заметки.

Я отвел глаза от газетного листа, и мне показалось, что день сразу как-то изменился. На главной улице Эль-Милии уже не царило прежнего оживления. Европейцы углубились в чтение только что поступивших газет, нигде — вероятно, в силу простой случайности — не было видно ни одного араба. Жандарм, стоявший посреди улицы, перебирал пальцами прорези в кожухе своего автомата, словно это были лады какого-то музыкального инструмента.

Я зашел в кафе «Спорт» и попытался связаться по телефону с Джи Джи.

На мой звонок ответила Мэри.

— Его нет дома, — сказала она. — Почему бы вам не позвонить в лагерь?

— Хорошо, — ответил я и уже собирался положить трубку, как вдруг Мэри воскликнула:

— Подождите, подождите! Я только что получила чудесную новость. Теперь все в порядке!

— Какую новость?

— О совместном посещении кино по случаю праздника розговенья.

— Впервые слышу.

— Да? Возможно, я и в самом деле ничего вам не говорила, потому что не знала, получится ли у нас что-нибудь. Я изо всех сил уговаривала своих женщин прийти в кино на праздник, но встретила неожиданную оппозицию со стороны духовных лиц. Пришлось оставить эту затею. Но потом десятка два женщин переговорили с мужьями и сообщили о своем согласии. Так что теперь они придут в кино.

— Это, конечно, хорошо, но что, собственно, необычного в том, что женщины придут в кино? Для них еженедельно устраиваются специальные сеансы.

— Да, но они придут без чадры. Вначале я устраиваю для них небольшой прием, а потом мы все вместе отправимся в кино.

— Тогда другое дело. Совсем другое.

— Вы не думаете, что это прямо-таки волнующее событие?

— Да, да, разумеется.

— Иногда мне кажется, что вы смеетесь надо мной.

— На этот раз не смеюсь. Это большое дело. Очень большое.

— И шаг в правильном направлении, не правда ли?

— Правда. Вашим следующим мероприятием будет организация службы обеспечения чистыми пеленками.

— Да, да, конечно. Вы знаете, это как раз то, что я планирую на будущий год.

— Я же провидец… Кстати, на какой фильм вы намерены повести своих женщин?

— «Любовник леди Четтерли», с французской киноактрисой Даниэль Даррье.

— Мм-да…

— Видите ли, другого выбора нет. Либо «Любовник», либо «Великосветские проститутки», причем я даже не знаю, кто там играет.

— Понимаю, понимаю.

Я позвонил в лагерь, но Джи Джи не оказалось и там. Я попросил передать ему мою просьбу позвонить мне, вышел из кафе и в ожидании звонка снова сел за столик на открытом воздухе.

Казалось, улица уже оправилась от недавних потрясений. Шел последний день рамадана. и в городе чувствовалось какое-то затаенное ожидание перемен. Эль-Милия готовилась к празднику. Рабочий пристраивал на стене кафе новенький арабский вариант рекламного плаката «Кока-кола». Три нарядные арабские «К» в словах «Ашраб Кука Кула» извивались на пурпурном диске, как змеи. Напротив, в окне аптеки, человек в белом халате, присев на корточки, переставлял покрытые пылью клизмы. Из здания миссии, расположенного на этой же улице, метрах в пятидесяти отсюда, вышел мистер Фултон; с улыбкой, хорошо заметной даже на таком расстоянии, он направился к витрине, в которой была выставлена открытая библия. Ежедневно в одно и то же время мистер Фултон вынимал библию из витрины, листал ее, находил новый гневный абзац и обводил его толстым синим карандашом.

Со своего места я видел лишь небольшой уголок арабской части города, но мне бросилось в глаза, что все дома там заново побелены и блестят. На крышах по-прежнему хлопали крыльями и суетились аисты. Откуда-то с лестницы кубарем свалилась группа оборванных уличных мальчишек — чистильщиков сапог, газетчиков, продавцов контрабандных сигарет и резиновых игрушек. Теплые лучи солнца привлекли на улицу нищих слепцов и калек, ковылявших на привязанных к култышкам колодках. С лицами жизнерадостных старцев они носились сломя голову по улицам на своих костылях, и чем более согбенными и изуродованными были у них тела, тем счастливее они выглядели. Среди столиков появился горбун Абд эс- Салам с ломающимся голосом четырнадцатилетнего мальчишки и лицом шестидесятилетнего старика. Я купил у него только что доставленный номер алжирской газеты. Алжирская пресса рисовала происшествие в Эль-Милии в еще более мрачных красках, чем либревильская, причем факты излагались менее точно. Приводилась лишь фамилия Жозефа и сообщалось, что его убили вместе с семьей. По словам газеты, «рука убийцы не пощадила ни возраста, ни пола», что давало повод думать, будто среди жертв были дети. Обращаясь к жителям Эль- Милии, газета предупреждала о недопустимости самосудов, на которые их может толкнуть возмущение.