– Света нет, и зет-поля сейчас тоже нет, – видимо, уловив быстрое дыхание моего страха, заверил Штерн. – Но оставайтесь на месте, я скоро включу резервное питание. Не теряйте меня – я в подвал.

Пока Доктор спускался в подземелье своей обители, я уже ощущал себя в тоннелях Вильямсона, тех самых, что привлекают туристов в Ливерпуль. Достал из кармана сотовый, нажал первую попавшуюся кнопку и с помощью вспыхнувшего экранчика стал осматриваться.

Обезьяны действительно не было. Но на меня смотрели картины, как будто узники, вынырнувшие из темноты камер и приблизившиеся к решёткам той ловушки, куда я угодил. Намекая на участь других гостей дома, они невидящими зрачками указывали мне выход из комнаты, но он всегда упирался в стену. Дважды я находил на ней выключатель и щёлкал им… Безрезультатно.

Тусклый свет сотового прошелся по ряду корешков книг, выхватил из темноты старые настольные часы, отразился в стекле серванта…

От неожиданности… а точнее, от резкого приступа страха сердце мое сжалось и чуть ли не ушло в пол: из-за стекла на меня таращились два недобрых красных, словно налитых кровью глаза. Они принадлежали лицу, будто искаженному агонией и с клыками, торчащими из кривой пасти вверх, вдобавок ко всему раскрашенному в черно-красные, местами синие цвета.

Переведя дыхание, я заставил себя успокоиться и только тогда сообразил, что это всего лишь какая-то маска, принадлежащая, скорее всего, одному из африканских племен.

Внимательно изучая картины, попытался понять замыслы художников.

И что на меня нашло – непонятно, только я зачем-то влез на стул, чтобы рассмотреть одну из них поближе. Картина оказалась гравюрой: мужик в зачуханном помещении с небольшим окошком чуть ли не под самым потолком, перед ним над столом висит в воздухе некий светящийся предмет.

Потолок снова неожиданно зажужжал, но свет не включился. Стоя на стуле, я как-то неловко пошатнулся, потерял равновесие и замахал руками, словно пытаясь ухватиться за воздух. В итоге уцепился пальцами за одну из приделанных к потолку плит резонатора. Конечно, она не была рассчитана на мою массу тела и с треском подалась мне навстречу. Я отпустил плиту и с глухим стуком рухнул на пол. Однако крепления плиты с одного края не выдержали, и, падая на излом, она вырвала крепления и с другой стороны, а затем, отвалившись окончательно, будь она неладна, потянула за собой провода. Те затрещали и оборвались, на мгновение озарив помещение снопом искр. В следующие секунды из моих глаз также посыпались искры…

Не знаю, сколько я пролежал без сознания.

– Лучшее средство от головной боли – это бренди, или виски, или… на худой конец, пиво, но последнее помогает ненадолго, – прозвучал уже знакомый шёпот, когда я пришёл в себя.

– Людей губит не алкоголь, а искусство… Погляди, какой шишак набил.

Я открыл глаза.

– Кто ты? – спросил я окружающую темноту, поднимаясь с пола.

– Ну-с, я, наверное, лучшая часть твоего ушибленного мозга, – обезьяна появилась передо мной внезапно.

– Ага. Вот и глюк! – я потёр больное место на голове (там действительно вздулась шишка размером с добрую сливу). – Я буду звать тебя Глюк, слышишь?

– Называй, как хочешь, – обезьяна ничуть не обиделась и даже подмигнула мне.

Что главное, размышлял я, когда попадаешь в экстремальную ситуацию во сне? Ага, вот: осознать, что все это происходит именно во сне, и после этого переживать становится незачем. И впрямь, зачем переживать, коль это всего лишь сон, логично?

– Ну, давайте, рассказывайте, сэр Глюк, с чем пожаловали?

– М-м-м, я, собственно, никуда не пожаловал, я всегда был с тобой. Я твой советник во многих делах.

– Да? И когда ты мне что советовал?

– Благодаря мне вчера, например, ты поспал на час больше и досмотрел давно загаданный сон о Сьюзи.

– Не помню, чтобы мне кто-то что-то советовал, но вчера я действительно проспал, из-за чего опоздал на работу.

– Работа… Брр… Суровая жизнь. Чтоб трескать бутерброд с колбаской и чеддером… надо что-то делать за бумажки, чтобы купить этот бутерброд с колбаской и чеддером…

– Эт точно…

– Расслабься. Тот, кто угождал всем, умер раньше, чем родился на свет⁷, – философски цокнула языком обезьяна, – забудь плохое – на столе тебя ждет чудесный коньяк!

– Так и спиться недолго, – хмыкнул я.

– Живи сегодняшним днём! Вдруг завтра свалится на голову кирпич, – выныривает обезьяна из темноты, накрывает меня сомнениями, отдающимися болью в висках, уверяет в напрасности жизни.

– И что ты оставишь после себя? – шепотом потребовал ответа какой-то новый голос, другой.

Я повернулся. На плече восседал маленький человечек в словно сотканном из светлого дыма одеянии. Исходивший от него свет озарял пространство вокруг, включая и обезьяноподобное существо. Оно действительно сильно походило на обезьяну, но, странное дело, стоило мне приглядеться к нему пристальнее, как сразу все черты расплывались. Рассмотреть же маленькое существо мне не позволяло его свечение. Пришлось оставить безуспешные попытки разобраться, и, когда спустя положенное время экран сотового погас, я не стал его включать снова, так как не видел в этом больше необходимости.

– Это твой друг? – спросил я.

– А, это… – небрежно отмахнулась обезьяна, – рудимент человечества, – в шипящем голосе почувствовалось раздражение. – Он настолько мал, что голос его почти не слышен.

– Я как раз оттого и мал, что меня чаще всего не хотят слышать! – светлячок стал бросаться искрами, но они почему-то не обжигали, а сразу гасли.

– Ты будешь Глюком номер два, – киваю лилипуту.

– Повторю вопрос, – еле слышно шепчет он. – Что после тебя останется, когда тебя не станет?

– Мои труды – книги, – я чешу затылок в сомнениях, а сзади посмеивается обезьяна.

– Сомневаюсь. В последнее время ты все чаще слушаешь его, – печалится маленький, указывая на большого.

– Ну, еще бы, – усмехнулась обезьяна, – конечно, меня! Слушать тебя – значит, стать монахом, прозябать в тоске и затем подохнуть, так толком и не познав радости.

– Глупости! – возражает светлячок. – Тоска как раз в пустой праздности.

В ответ Обезьяна противно хихикает и с шипением презрительно цедит одно лишь слово: чу-ш-ш-шь…

Пластины зажужжали чуть громче.

Приснится же такое! И глюки порой умеют выстраивать предложения, логически связанные между собой.

– Вы видите их? – громко говорит кто-то мне на ухо, и я, как утопающий за соломинку, хватаюсь за знакомый голос – голос Доктора Штерна, чтобы вырваться из сна.

– Это не сон, – раздаётся в ухе, прокрадывается глубже в голову, будто там обезьяна спорит с человечком о моей судьбе: пей, Вэн, пей – думай о будущем – заливай коньяком проблемы – действуй и откажись от праздности!

– Замолчите! – в отчаянии кричу я и хватаюсь за голову, цепляя блютуз-наушник. Это жужжание, назойливое жужжание… почему-то ставшее сейчас особенно заметным. Оно проникает в голову, под череп… и сводит меня с ума.

Я почувствовал, как во мне сейчас что-то поменялось: сознание исказилось каким-то странным образом, и я очутился… в будущем. Ещё не совсем стариком, но уже человеком, чувствующим конец своего жизненного пути.

Никогда ещё жизнь не казалась мне более дикой, бесконечно идиотской и такой бессмысленно пустой. Меня одолевали какие-то тоскливые, гнетущие и неприятные мысли: что останется после меня, моей работы, когда я перестану жить? Будут ли плоды моей творческой деятельности достаточно талантливы, полезны или красивы, чтобы на них вообще обратили внимание? Кто хоть изредка вспомнит обо мне? Задумается и процитирует строки из моих трудов? Сколько драгоценного времени потеряно безвозвратно. Я так долго барахтался в омуте повседневного рабства. Так долго «кормил не того волка», хм… эту чертову обезьяну! Разжиревшую благодаря мне обезьяну… Где мой успех?