— А брат у меня все-таки есть, — сказал Малколм тихо, но убежденно, — Мы так договорились с ним называть друг друга. Почти всем, кто старше четырнадцати, дают шефство над кем-нибудь из малышей, наверное, скоро и у тебя оно будет. Я по утрам помогаю брату собраться на занятия, мы иногда вместе делаем уроки или гуляем, ему пока ещё только восемь лет. Моего брата зовут Саймон Сайгон, — эти слова прозвучали особенно твердо, — моего названого брата.

— Смотри только, не води его в Белкино казино, — усмехнулась Онки.

— Ни за что! — горячо подхватил Малколм, — он даже не знает, что я там бывал… Я обманывал его, когда уходил, отговаривался разными делами… Он такой славный, чистый… Ты ведь больше не будешь обижать его?

Онки вспомнился тот бестолковый вечер, когда кто-то из кодлы Мидж, может быть, даже Белка, в общей свалке было не разобрать, разбил ей нос, а потом она, усталая и злая, ни за что ни про что влепила пощечину малышу около качелей… Как же это стыдно, Всеблагая помилуй…

— Хорошо, я попрошу у него прощения, — сказала она, глядя в сторону.

Малколм всё не уходил, он продолжал стоять около стола так, будто собирался сказать что-то ещё, но не знал, как начать, или стеснялся.

— Да сядь ты уж, а то мне неудобно… — буркнула Онки и, поднявшись, как требовал того этикет, отодвинула Малколму стул.

Тихо поблагодарив, он присел на краешек.

— Ну что ещё? — несколько мгновений спустя спросила Онки, теряя терпение, ей хотелось продолжить трапезу, — так и будешь сидеть, молчать и глазами лупать? С мной все эти фокусы с долгими томными взглядами не пройдут. Слишком ценно моё время, чтоб я гадала по полчаса, какого хрена тебе надо. Говори прямо, либо вали.

— Ничего, — быстро ответил он, задетый её грубостью, — ничего не надо.

Он поднялся, аккуратно задвинул за собой стол и быстро пошел по проходу, как обычно провожаемый охотничьими взглядами старшеклассниц и странно задумчивым почти печальным взглядом оставшейся за столом Онки Сакайо.

«И как ему только удается? Сначала с головою в омут и макушки не видать, а потом стоит по струнке как на молебне смотрит глазами Пречистого, точно это и не он вовсе…»

После недолгого разговора в столовой Онки начали иногда приходить в голову мысли о Малколме, особенно по вечерам, когда автоматическая программа соблюдения режима дня гасила в комнате свет; она ложилась, прикрывала глаза, и поневоле ей сразу же представлялось случайно увиденное в гараже, всего один момент, поразительно четкий кадр — полуодетый юноша возле капота старой машины: распахнутая рубашка, помятые волосы торчком, жаркие щеки, бисеринки пота, выступившего на лбу. Спущенные до колен джинсы…

Она решила, что обычай помолвки, наверное, потому так и устроен: девушка срывает и преподносит белый тюльпан юноше, с которым желает вступить в брак, союз духовный и физический, а он, если согласен, на следующий день тоже срывает и вставляет в петлицу тюльпан, только алый — ведь то, что она видела, оно больше всего похоже на цветок, на нежный бутон тюльпана; цветы, особенно такие прелестные и дорогие, следует дарить лишь тогда, когда действительно любишь человека.

Предсказание Малколма сбылось. Это случилось в середине осени, когда полностью завершилось комплектование групп первого года обучения. Онки получила сообщение на экран учебного компьютера: её вызывали в административный корпус, в кабинет классного наставника; он назначался один раз и курировал «своих» ребят до самого выпуска, знал все их характеры и способности, следил за успеваемостью и моральным обликом каждого, разговаривал с воспитанниками по душам, помогая решать как учебные, так и внутренние, личные, порой даже очень деликатные проблемы, столь часто возникающие у подростков. Это всегда был профессиональный педагог-психолог, в отличие от младших наставников, студентов, проходящих обязательную практику на территории воспитательно-образовательного комплекса.

В кабинете классного наставника на высоком мягком стуле, занимая собою меньше трети его площади и болтая в воздухе тощими ножками в непропорционально больших лакированных сандалиях, сидела семилетняя девочка.

— Познакомься, Онки, — сказал наставник, — это Аделаида. С сегодняшнего дня ты назначаешься её «шефом», старшим товарищем, помощником, как тебе больше нравится, это необходимо, ведь она ещё совсем маленькая, и только начинает учиться, ей непременно понадобятся твоя поддержка и участие. Ты, как я знаю, много общалась со старшими воспитанниками и круг своих новых обязанностей, наверное, примерно представляешь: утренние сборы, контроль приготовления уроков, любые прогулки дальше двора общежития, ну и, разумеется, защита от обидчиков. Вот запасной электронный ключ от комнаты Аделаиды, — наставник с негромким хлопком положил на стол белую пластиковую карточку с номером, — он будет храниться у тебя, не потеряй, пожалуйста. Если твоей маленькой подруге понадобится помощь, то ты всегда сможешь быть рядом. А сейчас идите прогуляйтесь вдвоем. Познакомьтесь поближе. Аделаида девочка подвижная, резвая, она чем-то похожа на тебя, Онки, и я надеюсь, что вы сумеете найти общий язык.

«О, Всемогущая… — думала Онки с досадой, — Только этого мне не хватало. Я совершенно не умею обращаться с детьми. Более того, я их не люблю, они капризные, упрямые, надоедливые, и тут вот, на тебе, пожалуйста, шефство над первоклашкой… И что мне, скажите на милость, с нею делать?»

Аделаида молчала. Обладательница большой круглой головы с толстыми черными косичками и при этом трудновообразимо тщедушного тельца, она напоминала леденец на палочке или только что выплывшего из икринки головастика. Вид у неё поначалу был довольно угрюмый.

— Слышь… Может поиграем во что-нибудь? — С заметной нерешительностью под маской напускной небрежности начала Онки.

— А во что?

— Ну… в города, — она задумалась, — или в морской бой… в синонимы, в ассоциации… Я знаю много разных игр, но для них нужна бумага, — она помолчала, а потом добавила заносчиво, — и мозги.

— Я не люблю. Это скучные игры. — безапелляционно заявила Аделаида, — давай лучше в салки, лови меня! — и как черный смерч она помчалась по километровому главному коридору в административном корпусе Норда, только ленты в косичках замаячили впереди как знамена.

И Онки ничего не осталось, кроме как побежать следом, на всех парусах, ещё быстрее, чтобы догнать это головастое, пучеглазое чудо, и хотя бы сказать ему, что по административному корпусу носиться нельзя, ведь — Всеблагая помилуй! — если уж кому-то влетит за это при случае, то, конечно, вовсе не глупенькой первоклашке, а ей, Онки Сакайо, четырнадцатилетнему подростку, который отныне отвечает не только за себя…

Но это были пока цветочки! В первые два часа Онки даже понравилось быть «шефом»: она увлеченно гонялась по двору за Аделаидой, которая, несмотря на возраст и хрупкое сложение отменно бегала — изловить её оказалось не так-то просто. Потом они поиграли в прятки и съели по мороженому, расщедрившись, Онки решила угостить свою подопечную. Веселье, да и только!

Настоящие проблемы начались на другой день, когда Онки попыталась причесать Аду перед уроками. Та наотрез отказалась это делать, при виде гребня ретировалась в ванную, заперлась на задвижку и корчила оттуда рожи сквозь прозрачное стекло. Представление продолжалось минут десять, до тех пор, пока Онки не осознала, что ещё немного, и они обе опоздают на занятия; потому пришлось тащить девчонку в учебный корпус нечесаную, за что Онки, разумеется, получила втык от классного наставника малышей.

На следующий день она оказалась хитрее: прихватила с собой огромные ножницы и, как только Аделаида заупрямилась, заявила, что немедленно острижет её наголо, да ещё и обреет, как призывницу, ведь не слишком-то приятно выслушивать нарекания от наставников, когда она сама, Онки, в сущности, ни в чем не виновата.

Девчонка неохотно подчинилась, и старшая подруга, отдавая должное её героизму, постаралась как можно ласковее, не сделав больно, расчесать прямые и жесткие, как конский хвост, густые чёрные волосы, распутать все колтуны и заплести более-менее приличные косы.