— Ненавижу расчесываться, — сказала Ада в конце, — но ты первая, кто делает это нормально. В детском боксе мне половину волос повыдергали.

Девочка сформулировала свою благодарность почти грубо, но тем не менее это была именно она. После конвейерного ухода, осуществляемого работниками детских боксов, которым приходится каждое утро расчесывать несколько десятков взъерошенных со сна головок, простое человеческое участие было принято Адой как великое благодеяние. Благодарность за маленькую услугу положила начало большой дружбе.

Все шло хорошо, Онки быстро привыкала к своим новым обязанностям, научилась распределять время так, чтобы его хватало и на учебу, и на занятие с первоклассницей, и даже оставалось немножко на себя. Но в начале зимы организм преподнес ей весьма неприятный сюрприз.

Несчастье случилось во время контрольной по математическому анализу. Онки внезапно почувствовала себя мокрой, да, да, именно мокрой, это так унизительно, особенно в аудитории, полной учеников, уставившихся в свои мониторы и усердно решающих задачи. Расставив поскорее, как Всемудрая на душу положила, «галочки» в тестовой форме, Онки отправила контрольную на проверку нажатием на поле «готово».

«Всё равно я не смогу ничего нормально ответить, пока не узнаю, что со мной…» — решила она и, попрощавшись с преподавателем, скорее побежала в общежитие.

Страшная догадка пронзила её сразу, ещё в учебной аудитории — где-то в районе солнечного сплетения прохладным пульсирующим комком притаилось недоброе предчувствие. Запыхавшись, Онки перешла на шаг. Быстрее. Быстрее. Оставалось пересечь двор, подняться на лифте, пройти по коридору…

Она уже чувствовала, что с нею произошло, но, не убедившись, отказывалась верить, всю дорогу до общежития бормотала, как будто просила, умоляла кого-то или что-то…

«Нет…нет… только не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас…»

Онки заперлась в своей комнате, пустила воду в умывальной и быстро разделась.

Сквозь громкое шипение душа не было слышно настойчивых напоминаний виртуального наставника, что в данное время суток следует находиться в учебном корпусе.

На полу горкой лежали колготки, юбка, нижнее бельё…

…О, Пречистый и Всеблагая! Как много алого цвета. Он повсюду. И закат, и государственный флаг, и фонари на улочке Миртель возле Сент-Плаза, и тюльпаны для помолвки… Слишком много алого. Теперь Онки знала, что внутри она тоже алая, она видела это воочию…

В носу защекотало, но она скрепилась.

«Девчонкам нельзя плакать. Они должны быть сильными.»

Больше всего Онки хотелось в ту минуту броситься на свою кровать, злиться, орать в подушку, изо всех сил барабанить по ней кулаками, но это не представлялось возможным — в начале двенадцатого все кровати висели высоко под потолком… И Онки просто долго-долго стояла под острыми струями душа, убеждая сама себя, что она не плачет.

«Я так и останусь метр шестьдесят девять. Коротышка. Если и вытянусь, то разве только на сантиметр. Какая же обидная пощечина от судьбы! Спортивные мастера любят повторять, что после менархе уже не растут…»

На занятия Онки не пошла. Она немного посидела на широком подоконнике с книгой, но сосредоточиться на тексте было трудно, виртуальный наставник надоедал нравоучениями — это не радио, его не выключишь — мысли разбегались, и читать она бросила, спустилась вниз, побродила по двору — ей хотелось с кем-нибудь поговорить, но вот только с кем?

Ритка такая легкомысленная, Онки предчувствовала уже её дружеское похлопывание по плечу и какую-нибудь грубоватую шутку из разряда:

«Ну что, старина, ты теперь одна из посвященных, поздравляю!»

В этом вся Ритка с её армейской бесцеремонностью. А Онки хотелось другого. Гуляя, она проходила мимо футбольного поля, в этот час оно пустовало, и только одна единственная фигура вырисовывалась на фоне искусственного газона, кто-то сидел на земле, скрестив ноги и, склонившись, писал что-то в блокноте.

Кора Маггвайер.

Онки подумала, что именно ей и стоит довериться сейчас; она точно не станет ерничать, зубоскалить, спокойно выслушает и, возможно, даже сумеет ободрить — природа награждает творческую личность обычно не только проницательностью, способностью заглядывать в чужие души, но и особенной осторожностью, деликатностью, чувствительностью, позволяющей им, проникая в эти души, изучая их, не ранить, не вредить.

Онки рассказала Коре о своей беде.

Та выслушала очень внимательно и спокойно; запрокинув голову, посмотрела снизу-вверх и сказала:

— Ну не дура ли? И чего ты так расстроилась? Молодые амазонки в этот день получали свой первый меч и пояс воина; считалось, что первое кровотечение — знак, посылаемый девушке богами, одобрение свыше — отныне ей позволено убивать врагов в бою. Древние люди догадывались, что вместе с менархе приходит способность рожать детей, поэтому они подвели под этот факт привычные им категории и понятия. Боги, дескать, посредством каких-то ярких неожиданных явлений доносят до людей свою волю. «Дающая жизнь имеет право её забрать.»

— Как интересно ты рассказываешь…

— Это из книги Афины Тьюри. Я думала, ты читала… «Женщина. Раба и повелительница инстинкта». Бестселлер. Не просто текст, а настоящая революция в мировоззрении! Там на четырехстах страницах прославляется женское тело, рассказывается о его тайнах и особенностях, приводятся доказательства, что оно устроено гораздо сложнее, интереснее, чем мужское, является более совершенным и имеет больший потенциал. Словом, закрывая книгу, остаешься в полной уверенности, что женщины — высшая раса и лучшая часть человечества…

Онки опустилась на мягкую вечнозелёную траву рядом с Корой.

— Можешь рассказать ещё что-нибудь оттуда?

— Да я как-то не старалась запоминать, — отозвалась старшеклассница немного виновато, — западает обычно то, что особенно понравилось, я вообще читать не слишком люблю…

По футбольному полю прошел Малколм в сопровождении Белки и ещё каких-то девиц. По своему обыкновению вырядился он по самой последней моде — облегающий пуловер с воротничком-водолазкой, кокетливая жилеточка из какого-то длинного пушистого серого меха с тонкими белыми кисточками, узкие как змеиная кожа джинсы. Возле глаз он нарисовал себе жирные стрелки, отчего они казались чуть раскосыми. Волосы, тщательно уложенные гелем, стояли торчком.

Онки посмотрела ему вслед со странным приятным и печальным чувством.

— Да, недурен, — сказала Кора чуть насмешливо, тоже проводив Малколма взглядом, — ходят слухи, он многое позволяет девушкам… Лиска, наша барабанщица, рассказывала, что ей рассказывали, будто бы любая, с кем он согласился пойти в киношку, может спокойно запустить руку ему в штаны, когда погасят свет…

Онки почувствовала, что волосок, на котором висела последнее время репутация Малколма, судьба вручила в этот момент ей, и в её власти одним движением порвать его или удержать… Ведь она видела всё своими глазами. И больше всего на свете она любит правду…

— Рассказывала, что ей рассказывали… — передразнила Онки почти грубо, — что будет, если водку семь раз разбавить? И во рту противно, и в голову не дает. Множить сплетни — неблагодарное дело. Пока не доказано — нечего языками махать.

— Ты сегодня даже позже, чем обычно, — Рита зевнула, полулежа на учебном столе с сенсорной панелью для черчения, — обещала ведь сегодня прийти до начала, чтобы кое-что мне объяснить. Забыла?

— Ой, прости, Ритка… Я просто наряжала Аду, заставляла её уши вымыть, причесывала как следует, помогала ей привести в порядок одежду. Её отобрали для торжественного представления правительственной делегации нынче в полдень в приемном зале административного корпуса.

Рита удивленно встрепенулась.

— Повезло!

— Сама не понимаю, почему именно её. Вести себя не умеет, своевольная, непоседливая.

— А мою Анчу не взяли. Она очень хотела, да и я надеялась, что её выберут, такая спокойная, рассудительная девочка, аккуратная. Любо дорого смотреть.