Он только улыбнулся, почти незаметно, но очень ласково — инстинкт безошибочно подсказал ему, что именно так следует выразить в данной ситуации свое одобрение. Онки, словно опомнившись, немного резче, чем следовало бы, убрала руку. Граница между мирами дала небольшую трещину, начала потихоньку расходиться, допуская один мир внутрь другого, соединяя их, смешивая — в таком случае двоим не остается ничего иного, кроме как продолжать путь, углубляясь в неведомое с каждым шагом все больше и больше. Но ни тот, ни другой пока не были к этому готовы.
Афина Тьюри в полной мере соответствовала идеалу преданного служителя науки — «самоотверженная и бесстрашная искательница истины», если цитировать посвященные ей строки таблоидов — никому не пришло бы в голову сомневаться в этом — ведь для первых эмбрионов, выращенных в теле коровы по программе «Искусственный эндометрий» она взяла не чей-нибудь, а свой собственный генетический материал, себе первой ввела в вену никому тогда ещё не известный и непредсказуемый препарат — словом, эта женщина совершила немало беспримерных научных подвигов. Но, как говорится, никто из нас не совершенен. И Афина Тьюри не была начисто лишена человеческих слабостей да пороков. Слава, которую принес ей «Пролифик», открыла перед нею пути воплощения всех возможных земных желаний. Афина любила вкусную еду, коллекционные вина, молоденьких юношей, имела деньги и всё ещё оставалась хороша собою — высокая, чуть полноватая, с крупными чертами лица и повадками императрицы — она не видела причин в чем-либо себе отказывать. Жизнь её вступила сейчас в ту ослепительную пору, проживая которую, кажешься себе едва ли не божеством, обладая всем, невероятно трудно не выпустить почву из ног…
Во время осмотра детских общежитий образовательно-воспитательной зоны Норд краем глаза Афина Тьюри заметила Малколма, пересекающего двор с учебником и тетрадками под мышкой — он как всегда опаздывал на занятия: бежал, розовощекий, запыхавшийся — и чуть не столкнулся с одной из идущих немного на отшибе охранниц делегации.
Бровь Афины эффектно изогнулась и слегка приподнялась.
— Прошу вас, скажите, чтобы этот воспитанник подошел сюда, — вполголоса обратилась она к Аманде Крис.
— Как тебя зовут, детка?
— Малколм… — оробевший, он стоял перед нею, прижимая к груди свои тетрадки.
— Очень красивое имя, — Афина улыбнулась плотоядно и, окинув юношу с головы до ног придирчивым взглядом знатока и ценителя, нашла, что он весьма хорош. К мужскому полу она относилась примерно так же, как к изысканной еде или к дорогим напиткам: обычно она подолгу смотрела на просвет выдержанное вино в тонком бокале, любуясь игрой глубоких оттенков пурпура, прежде чем попробовать, растягивала удовольствие, предвкушая первый глоток…
— Спасибо, — пробормотал Малколм.
Афина протянула руку и, взяв его за подбородок, слегка повернула лицо юноши к свету.
— Хорош, — заключила она всё с той же с алчной улыбкой, обращаясь к своим спутницам, — не правда ли?
Сенатораны и директрисса Аманда Крис оставались на своих местах, чуть поодаль — они находили поведение госпожи Тьюри не слишком приличным, но, обладая безупречным светским тактом, ничего не собирались ей говорить.
— Можешь идти, — Афина отпустила Малколма и вернулась к своему обществу, — Так на чем мы остановились, прошу вас, госпожа Крис, продолжайте. Вы говорили о технологиях автоматизированного воспитания…
— Да, пожалуйста, — проглотив неприятный осадок, отозвалась директрисса, — в нашем детском общежитии в каждой комнате работает электронная система контроля режима дня…
После визита высокопоставленных гостей в Норд прошло немало времени — все успели уже позабыть о нём. Законопроект о повсеместном распространении центров альтернативной репродукции человека был отклонен сенатом и направлен в Народный Совет на доработку. Это на какое-то время позволило снизить напряжение в обществе; активистки движения в защиту суррогатного материнства, выступающие против сокращения количества рабочих мест, немного поутихли, значительно уменьшилось число забастовок и уличных беспорядков. Но тем не менее, это была лишь отсрочка, и большинство политиков ясно это понимало, существуют социальные процессы, которые происходят сами по себе, как течение реки, которое рано или поздно начинает подмывать плотину, в таких случаях власть практически бессильна; она может только выиграть время, дабы успеть аккуратно эту плотину разобрать — позволить истории идти своим чередом без значительных разрушений.
Так случилось, что Малколм, избалованный повышенным вниманием со стороны противоположного пола, обнаружив перед дверью своей комнаты огромную корзину цветов, не особенно удивился. Непривычный к логическим рассуждениям, он не сразу пришел к мысли, что роскошь присланного ему подарка совершенно не соответствует положению воспитанниц Норда и даже наставниц-студенток. Водрузив корзину на стол, он так бы и забыл о ней, если бы из пышной разнородной листвы не выпала скромная карточка с золотым теснением.
«Одна из бесчисленных почитательниц вашей красоты желала бы поужинать с вами на уютной террасе ресторана «Эльсоль» в субботу. Около восьми часов вечера у главных ворот вас будет ждать лимузин, если, конечно, вы окажете мне честь своим положительным ответом.»
Текст был напечатан в карточке красивым готическим шрифтом, но, как ни странно, на ней не обнаружилось никакого намека на подпись — ни загадочных инициалов, ни интригующего псевдонима, ни контактных данных — вообще ничего.
«Как с того света…» — подумал Малколм. Несколько мгновений он повертел послание в руках, словно надеясь, что между строк или на глянцевой безупречно белой обратной стороне проступят вдруг нанесенные какими-нибудь волшебными чернилами опознавательные знаки таинственной отправительницы. Потом положил карточку на стол. Смятение, поселенное в его душе неожиданным знаком внимания, улеглось не сразу — ведь ещё никто и никогда не приглашал его в ресторан, находящийся в Атлантсбурге, ведь воспитанникам, чтобы очутиться за воротами, всегда требуется увольнительная карточка, которую выдают неохотно и не всем подряд… Да не просто в какой-нибудь ресторан, а в «Эльсоль»! Малколм слышал, что это одно из самых фешенебельных мест, и даже не всякий может туда попасть — столики заказываются заранее и на входе стоит контроль — в «Эльсоль» иногда захаживают очень важные персоны…
На всякий случай Малколм решил показать загадочное послание Онки — вот уж кто умный, и уж точно сможет дать совет, как верно на него отреагировать.
— Хм… И нигде не стоит подпись? — она задумчиво повертела карточку в руках, — в цветах точно не было больше никаких бумажек?
— Нет вроде… — ответил юноша, — но цветы судя по всему очень дорогие, — добавил он застенчиво.
— Ясен пень, не ромашек на обочине нарвала, — буркнула Онки, — простые девчонки по таким местам пацанов не таскают, тут важная птица перышко обронила…
— И что мне теперь делать? — доверчиво раскрыв свои большие обольстительные глаза спросил Малколм; с трогательной беспомощностью он подался лицом навстречу Онки.
Она взглянула на него с недоумением.
— Ты думаешь согласиться? — спросила девушка таким тоном, словно это самое согласие было чем-то вроде преступления, и взглянула на Малколма почти гневно.
— Я… Я не знаю…
— Ну тогда ты и впрямь дубина. По жизни. Либо тебе нравится продаваться. Одно из двух. Ведь это, — она пренебрежительно швырнула открытку на столик, — приглашение в тот же самый гараж, только подороже. Неужели тебе не ясно?
— Ну, может, ты и права… — робко согласился Малколм, — но ведь интересно же… кто…
— Да пусть хоть сама леди Президент! — воскликнула Онки, не скрывая негодования, — Ты ведь даже примерно не знаешь, кто она? …А по твоему заинтригованному виду, по этому томному подрагиванию ресничек — уже становится понятно, что ты… готов… Неужели у тебя совсем ничего в душе не шевелится, когда ты принимаешь ухаживания от девушек? Неужели правду говорят про тебя, что ты никому не отказываешь?