- Правильно, правильно, ступайте-ступайте!

Исполненная неясных предчувствий, хозяйка отпускает его, поворачивается к двери, чтобы тут же оказаться нос к носу с мадам Отстоякиной. Мадам обосновалась перед самой дверью - в красной тенниске и добротных казацких шароварах, почему-то полосатых. Черная полоска через красную: черная-красная, черная-красная, а тенниска на мадам - та чисто красная, без каких-либо эмблем и надписей на груди, а груди у мадам обширны и содержательны, свободны от бюстгалтерных ограничений. А руки Отстоякина распростерла вразлет, словно вознамерилась прихватить наконец забившуюся в угол беглую курицу. Рыхлый напудренный лик Отстоякиной стремительно приближается: милочка, дайте я вас расцелую, как соседка соседку, прямо с порога, дайте я вас чмокну!

- И я вас, милочка, чмокну!

- И вы меня! Чмок-чмок, чмок-чмок! Люди так много теряют, лишая себя поцелуя с порога!.. Чмок-чмок, чмок-чмок!.. А всякая потеря - необратима, уж я грешным делом и подумала: а не у вас ли он скрывается?

- Он у вас, чмок-чмок, такой видный, такой представительный, что пытаться скрыть его, чмок-чмок,- чистое безумие!

- Стопроцентное, концентрированное безумие! Я проснулась, чмок-чмок, а его не видно, не слышно. Ау-у, Постулат Антрекотович, зову его, ау-у! - пошла на балкон, посмотрела вниз, посмотрела вверх, направо, налево глянула,- тогда пошла на кухню: вверх, вниз, направо, налево,- тогда кинулась в ванную: направо, налево, вверх, вниз,- и уж тогда-то, как на грех, вернулась в спальню - чем Постулат не шутит! - он такой заводила, такой изобретатель, может стать посреди комнаты и не шевелиться, и не дышать, а вы будете целый день бродить по той же комнате и даже не заподозрите его присутствие: кудесник прямо, уж вы-то меня поймете, почему я его так расхваливаю. Как женщина женщину поймете и не осудите, Владлен Купидонович тоже, должно быть, пошалить мастак?

- Да какие там шалости! Грех сказать - торчит где-нибудь целыми днями, как шуруп в доске,- ни пошалить с ним, ни раззадориться!

- Грех да и только! А мой нашалится до отвала, спустит пары - и давай водить меня по магазинам. И все мне покупает, покупает, я уже и не прошу ни о чем, у меня уже и без того не дом, а полная чаша, а он все равно угомону не знает, то одно, то другое прикупит: то вторую кофемолку, то сапожки, то шубу меховую, а еще купил булавок, огуречный крем для лица, килограмм клубники, я ее кушаю со сметанкой и сахаром,- согласитесь, вкуснятина получается неописуемая ("Согласна!.."), а не успела я прикончить клубничку, он тут же завалил меня новыми покупками: принес мне дрель, гитару, полведра алебастру, а потом принес колготки, шариковую авторучку, рулон обоев,- только Постулат умеет быть столь щедрым, одевать беспрерывно, подкармливать, какого лекарства у него ни попросишь - а всякое уже наготове,- что за человек такой заботливый, вы, милочка, согласитесь, согласитесь!.. ("Я согласна, согласна!.. ") Не каждому Владлену Купидоновичу по зубам, а Постулат все резвится, все не ведает предела щедрости, то моток резинки в дом притащит, то стирального порошку призаначит, и шаровары вот казацкие принес, и тенниску красную, я от удовольствия чуть не рехнулась, потому и выгляжу всегда безбедно, кто ни посмотрит на меня - у всех на лицах будто маковая плюшка выпекается: вот она, говорят про меня, беззаботная и всячески обеспеченная счастливица, такому добытчику, как ей достался,- ноги мыть и воду пить. Ту самую воду, которой ноги омывались, а мыть их не кое-как, а хорошенько, как себе. И пить не понарошку, лишь бы как бы,- а как в Сахаре, после длительного истощающего перехода!

- Согласна-согласна!..

- И правильно делаете, милочка, чмок-чмок, что соглашаетесь. А то ведь некоторые грешат безбожно, говорят, чмок-чмок: фе-фе, как это можно, ентот сиропчик нам не вкусен! - а что они хотели? Не знать забот, в молоке купаться, а воду омовенную кто-то другой за них хлебать обязан? А фиг им с моторчиком! Это ж, милочка, несер-р-рьезно, это они баловством занимаются, ни стыда, ни совести! Иной раз и стошнит, так потерпишь, ведь тошниловка человеку в очищение придана, вот и очищайся и не говори: фе-фе,- уж лучше помалкивать, чем зря языком метелить! А потом я, грешным делом, просыпаюсь - а вокруг меня пусто, пространство, которое Постулат так щедро заполнял собою - аж гудит пустотой, аж позвякивает. И я, от греха подальше, решила составить себе полное представление, чмок-чмок,- где же это он, собственно, укрывается? Грех да и только, так и подумала: а не к соседям ли переметнулся? и там, чего греха таить, скапустился безвременно, отдал концы, копыта откинул... ему ведь нельзя переедаться бородинским, для него это яд, любого врача спросите, да я вам больше скажу - от злоупотребления диетическим и брат Постулата ушел из жизни, и дядя его, да все они полегли по одной и той же причине,- но если и на этот раз... вы поймите меня правильно, я, милочка, вас ни в чем не виню, с судьбой ведь не поспоришь, он ведь был как дитятко малое - ему на что ни укажи, он все в рот тащит. И вообще положение у вас - завидовать нечему: стирка горою стоит, обед наготовить, уборка, матрешки, Владлен Купидонович, небось, под благовидным предлогом - повестка, допустим,- слинял, завеялся похлеще моего ненаглядного, а у вас тем временем, помимо иных забот, глядишь - и покойник объявится! Да я бы, милочка, на вашем месте мигом бы рассудка лишилась, согласитесь, согласитесь, согласитесь...

- Я согласна, согласна, согласна...

- Пойду сейчас же, порыскаю в комнатах, буду как дома, но не стану забывать, что в гостях, гостям подарки дарить принято, Постулат, если он еще жив, непременно осыпал бы гостей подарками. Впрочем, дело хозяйское, я и без подарков не обижусь, на таких не обижаются, таким сочувствуют, у вас и без подарков, как я погляжу, из головы вон: кто я, что я, почему я... Напоминаю: перед вами, милочка, супруженица Отстоякина, того самого, который, судя по всему, отлеживается по соседям, а я вот вынуждена его искать, нравится это кому-то или нет...

- А я - штукатур-альфрейщик, здравствуйте, хозяйка, целую ручки. День дарует все новые открытия, не правда ли? Вот вы стоите сейчас и думаете: поразительно, я ведь запирала, а дверь опять нараспашку! - поразительно, конечно, а что поделаешь? Дверь она всегда - либо заперта, либо нараспашку, но если подумать как следует - то какая, прошу прощения, разница, если штукатур-альфрейщик весел и обходителен, если он во фраке кремового цвета, с беленькой хризантемкой в кармашке (но все же нам побелкой пахнуть!), а руки от большой деликатности держит в карманах (вопреки протоколу, зато уж точно распускать их не станет!),- какая разница?

- И правда, милочка, не все ли равно?

- Штукатур-альфрейщик, мастер экстра-класса, не какой-нибудь телефонист-наперсточник, телефонисты - те приходят последними, подлые и таинственные, так вы меня уже простили, что руки я все же в карманах придерживаю? Вынужденная мера, вы поймите, а Курицына я ведь тоже не знаю, а матрешки уже ушли? Давнюк моя фамилия, вы не забывайтесь. Ах, не ушли еще! Какая разница! А это у вас что? Какие-то интригующие звуки! Не иначе - там кто-то телевизор смотрит! Здравствуй, сестричка!

- Здравствуй, братик! Милочка, мы ведь с альфрейщиком единоутробные! Я ведь в девичестве в Давнючках хаживала. Согласитесь, нечаянная встреча трижды восхитительна. Там и правда какие-то звуки, мы пойдем, а вы будьте как дома. На вас теперь столько всего навалилось! От этого и голова у вас пошла кругом, и что-то из головы вон, а что-то напротив - в бедную головушку, под давлением, и прессуется там - неразбери-поймешь. Отвлеките себя чем-нибудь, постирайте, глажкой займитесь, ведите себя естественно, мы тут и без вас управимся. Соглашайтесь, милочка, выбор-то у вас небогатый...

- Да она согласна, сестричка, ты просто глянь на нее, еще бы ей не согласиться. Фе-фе, хозяйка, фе-фе...

И они оставляют хозяйку в прихожей, где она немедля предается плодотворным размышлениям: как расцвела моя жизнь и наполнилась, какие замечательные, красивые человеки окружают меня, и главное,- думает она,- никого не надо звать-приглашать, все приходит как по мановению волшебной палочки, теперь-то уж никто не посмеет сказать: у нее, дескать, не все дома,- осталось дождаться телефониста, потом Владлен вернется, потом матрешки припорхнут со своей ассамблейки - тогда уже все нишки, все полочки окажутся загруженными, и люди скажут: вот идет Анестезия, одна из немногих, у кого все дома, все на местах, и каждый занимается своим, весьма полезным для окружающих делом. Телефониста она препровождает до спальни молча (не волнуйтесь, хозяюшка за мною уже никого не осталось, все хвосты подобраны, а про Курицына я ей богу не знаю, хоть он и муж вам, и отец матрешкам, вы только напомните мне со временем, что я телефон починить приперся, а то я как прилипну к телевизору - не отдерешь!), убирает пылинку с его плеча (фрак у телефониста золотистый, с блестками, как у фокусника, и руки: как у фокусника, ловкие-преловкие, он, видимо, решил даже вовсе не показывать их, и рукава болтаются пустышками, точно в них нет никакого тела), телефонист благодарно кивает ей и присоединяется к Давнюкам, которые выстроились скорбной шеренгой вдоль стеночки - выстроились и покамест помалкивают; в ногах же у Давнюков по-детски незатейливо пристроились две прехорошенькие девочки, сестренки-погодки,- они полулежат на паркетном полу, локоток к локотку, как перед фотообъективом, в обещанных форменных платьишках, с беленькими на темно-синим суконце манжетиками и воротничками, что нелишний раз подчеркивает изысканность убранства множества взрослых дядечек и одной тетечки (ах, эти фрачные "тройки" - каких только оттенков и сочетаний не выплеснет со своей палитры искусник-модельер! любо-дорого заглядеться, ни к чему не придерешься, все в стать да в масть, и масть на масть не приходится: белая, вороная, каряя (черная с т