Не задав больше ни одного вопроса — ибо Агнес твердо верила, что Мелисента знает, что делает, — молодая девушка поспешила к Константинополю.

Тем временем под стены Иерусалима все прибывало воинов. Явились буйной ватагой сицилийцы, прибыли храмовники в белых плащах с красными крестами.

Мелисента в монашеской одежде бродила меж солдат, лихорадочно раздумывая над словами моего отца.

И вот среди кишащего люда Мелисента заметила двух девушек, странно похожих между собой, если смотреть издалека, — черноволосых, с тонкими лицами. Но сколь различны были они на самом деле! Одна служила Господу, другая — низменным интересам смертного человека.

— Мне передали, госпожа моя, что супруг мой и ваш сын снова болен, — заговорила Евангелина.

— Увы, дитя мое, болезнь вернулась.

— Я принесла с собой ту святую воду, что дважды уже совершала чудеса над несчастным моим супругом.

— К сожалению, дитя, святая вода не поможет.

— Почему?

Ибо вера Евангелины в святую воду из Алеппо была неколебима, в чем нет ничего удивительного, поскольку византийка неоднократно делалась свидетельницей творимых от этой воды чудес.

— Потому что, дитя, болезнь наслана на Балдуина за грех перед Аллахом и Бог латинских франков ему не поможет.

Сказав так, Мелисента погрешила против собственной веры, ибо почитала Иисуса Христа Богом всемогущим, для Которого нет невозможного.

Но Евангелина, отнеся подобные слова на счет католических «заблуждений» королевы (ибо христиане Константинополя суть греки и веруют иначе, нежели латиняне), приняла речи Мелисенты за вполне искренние.

— В таком случае, и вы, госпожа моя, заражены той же болезнью, — сказала византийка, все еще недоверчиво.

— Разумеется, дитя мое, я больна тоже, — тут же согласилась королева. — Но и вы, и я — мы обе больны лишь внешним образом, и наши язвы лечатся мазями и настоями, в то время как болезнь Балдуина — внутренняя. Его болезнь поразила душу и исцелить ее можно лишь покаянием. Это будет возможно после того, как установится мир с исламскими государствами. Нам же с вами лучше излечиться сейчас, пока еще есть время и не начался штурм. Иначе война затянется и болезнь слишком разовьется.

— Но как мы можем излечиться? — спросила Евангелина, оглядывая великое скопление воинов под стенами Иерусалима.

— Здесь находится мой друг, лекарь из Дамаска. Идемте!

— Куда?

Остерегаясь проявлять чересчур откровенную настойчивость, Мелисента просто указала на стены цитадели.

— Нам спустят со стен веревку. Постараемся проникнуть в крепость незаметно. Нужно успеть выбраться, пока крестоносцы не начали бить тараном в ворота.

Евангелина все медлила. Ее чуткое сердце улавливало подвох, но рассудок не мог ухватить — где скрывается неладное.

— Вы уверены, что святая вода не поможет?

— Да, да, дитя мое. Уверена.

— Но вы тоже пойдете в крепость для излечения?

— Разумеется.

Кусая губы и из последних сил сдерживая нетерпение, Мелисента подвела свою несчастную невестку к стене. Та вдруг повернулась и проговорила страстно:

— Это ведь для того, чтобы спасти Балдуина?

Опустив ресницы, Мелисента кивнула.

Сверху мелькнула рыжая борода и жидкая чалма моего отца. Звериные глаза эмира загорелись желтым огнем.

Мелисента встретилась с ним торжествующим взглядом и еле заметно кивнула.

Развившись змеей, со стены упала веревочная лестница.

— Идемте же, нас ждут, — проговорила Мелисента, обращаясь к Евангелине.

Евангелина еще раз оглянулась на Иерусалимскую королеву… и пошла. Взялась руками за веревку, ступила на перекладину… Ее потащили наверх. К ней протянулись руки воинов ислама. Вот византийку подхватили за подмышки и бережно приняли на стене.

Мой отец приблизился к ней, приобнял за плечи, зашептал ей на ухо.

Византийка повернулась, ожидая увидеть рядом на стене Мелисенту. Но королева по-прежнему стояла внизу, не сводя с девушки пристального взгляда, вдруг ставшего отчужденным и холодным. Вот Мелисента сделала шаг назад… другой… Неистовый восторг и невыразимая печаль рвали в этот миг душу Мелисенты в клочья. Королеву сотрясала крупная дрожь, так что зубы ее стали постукивать.

Лишь потом Мелисента узнала, что отец мой подверг Евангелину изощренным пыткам и что несчастная дочь Мануила Комнина выдержала все испытания. Ей оставалось последнее — испытание славой. Мой отец наложил на уста византийки печать и связал ее обетом молчания, после чего, торжествуя, поднял на стену.

Евангелина, прекрасная и скорбная, как ангел, безмолвно осеняла себя крестом, а ее черные сверкающие глаза устремились к небесам, ибо от людей она не ждала более спасения.

Завидев византийку на башне, растрепанной фурией выскочила вперед Мелисента. Срывая голос, закричала она в лицо воинам-франкам:

— Есть ли среди вас византийцы? Пришел ли хоть один человек из Константинополя спасать святой град? Нет? А знаете ли вы, почему никто из Константинополя не явился к нам на помощь? Потому что это они, византийцы, открыли двери эмиру Дамаска! Вон там, на стене, их царевна, Комнина!

Многие слушали Мелисенту, но немало нашлось и таких, кто кричал королеве:

— Заткнись!

— Ты платила деньги за кровь своего сына!

— Уберите ее!

В Мелисенту с башни полетели стрелы. Один из госпитальеров взял королеву за руку и закрыл своим щитом.

— Отойдите на безопасное место, ваше величество.

Мелисента, вся дрожа, позволила себя увести. Она видела, что ее попытка натравить крестоносцев на Византию и отвести часть воинов под Константинополь, провалилась.

Агнес де Вуазен приблизилась к своей госпоже и молвила хладнокровно:

— Вас слышали лишь несколько простых воинов, ваше величество. Я думаю, имеет смысл приватно поговорить с кем-либо из военачальников, а еще лучше — с самим папой Римским.

— Вы не удивлены моим поступком, Агнес? — спросила королева, не чуждая мелкого тщеславия.

— О, — улыбнулась Агнес, — я ожидала от вашего величества чего-то подобного.

— Как и большинство властителей мира сего, королева Мелисента была человеком судьбы. Многомудрый Аль Джахез говорил: «Судьбу должно понимать трояко. Во-первых, это манийя, то есть неизбежность смерти. Во-вторых, это заман, то есть неумолимое течение времени. И в-третьих судьба имеет обличье кадар, что означает — проявление воли Аллаха».

Мелисенту можно считать человеком судьбы, ибо она жила погруженной в поток времени, постоянно ожидала смерти и то и дело вмешивалась в жизни других людей, дерзновенно пытаясь соперничать в этом с Аллахом. И потому столь велика была в ее жизни роль рокового случая.

Итак, следуя совету своей фрейлины, Мелисента проникла к шатру папы Римского и, улучив момент, пала к его ногам. Папа поднял ее с земли, ввел в шатер и преклонил слух свой к речам этой грешной женщины.

— Ваше святейшество, — заговорила Мелисента торопливо, — я вошла в сговор с эмиром Дамаска и заманила в цитадель византийку. Теперь, когда она — наше неоспоримое доказательство предательского поведения Византии, дорога крестовому воинству на Константинополь открыта. Мне нужна Византия! Я хочу короновать моего сына императором объединенного христианского Востока, а протекторат над этими территориями передать папской власти.

Поняв, что перед ним — достойная и умная владычица, чьи цели совпадали с его собственными, папа отвечал Мелисенте спокойно и вполне откровенно:

— Не стоит спешить, дочь моя. Константинополь от нас никуда не уйдет. Как говорят наши друзья арабы, сперва одна война, потом другая. Сейчас в осажденную цитадель будет направлен обоз с отравленным продовольствием. Ступайте же и молитесь за успех нашего общего дела.

Окрыленная надеждой, Мелисента направилась в храм и там, заливаясь счастливыми слезами, припала к образу Пречистой Девы с благодарственной молитвой на устах.