Когда она покинула храм, сияющая от радости, к ней приблизился неприметный с виду человек и вполголоса спросил, не требуются ли королеве какие-либо особые услуги. За некоторую мзду этот человек вызывался выполнить любое поручение.

— Видишь ту девушку на башне, византийку? — спросила королева.

Неприметный человек прищурился, холодно рассматривая Евангелину.

— Вижу.

— Сними ее стрелой, и я заплачу тебе пять талеров.

С этими словами королева отошла от него и направилась к госпитальерскому кладбищу, где прибавилось могил с крестами и краткими стихотворными эпитафиями.

Там, погрузившись в молитву над павшими, она краем уха слушала шум, доносившийся с цитадели. Кто-то вошел на кладбище и опустился на колени рядом с Мелисентой. Она осторожно покосилась и увидела Агнес де Вуазен. Та сложила руки для молитвы и осторожно прошептала:

— Торговцы вызнали, что продовольствие, которое они должны доставить в цитадель, отравлено.

Мелисента вопросительно подняла бровь. Агнес тихо заключила:

— Они отказались везти сарацинам яд.

— Чума! — прошипела королева.

— Тише, ваше величество, вас могут услышать.

В этот миг раздался страшный треск и грохот. Обе дамы вскочили на ноги и выбежали из сада. Их взору предстала страшная картина: снаряд с греческим огнем, пущенный из катапульты, попал в башню, смел галерею и поджег обломки. Евангелина исчезла.

///Греческий огонь моделировался красными воздушными шариками, наполненными водой. Шарик нужно метнуть так, чтобы он порвался. Те, кого забрызгала вода, считаются получившими ожоги. По поводу смертей — была введена бесхитовая система, отчего возникла страшная путаница, кто убит, а кто нет. Ульдор — Ангел Смерти — метался под стенами, пытаясь изгнать убитых с поля боя, его не слушали и в конце концов в горячке боя самого спалили греческим огнем.

У врат рая мне довелось слышать гневную тираду одного мусульманина, обращенную к лукавому крестоносцу:

— Ну, ты!.. Терминатор неубиваемый!.. Я тебя четыре раза смертельно ранил, а ты все лезешь и лезешь!///

Отыскав глазами наемного убийцу, Мелисента подозвала его к себе.

— Ты убил византийку?

— Не успел. Она была на башне и, видимо, сгорела вместе с остальными.

— Проклятье. Я должна видеть ее труп, — проговорила Мелисента, — иначе я не могу быть спокойной.

В этот миг разом вскрикнуло от ужаса несколько голосов. Королева так и подскочила.

— Что стоишь? — прикрикнула она на наемника. — Сбегай узнай, что там еще случилось.

Убийца вернулся быстро. Судя по выражению его лица, случившееся его озадачило и позабавило, но отнюдь не огорчило.

— Убит папа Римский.

— Как?! — невольно вырвалось у Мелисенты.

— Кто-то, пробегая, ударил его ножом.

Мелисента сжала кулак. Агнес заботливо склонилась над нею.

— Что случилось, ваше величество?

— Эта сволочь, — выговорила Мелисента, — эмир Дамаска…

— Эмир?

— Да. Мой заклятый друг, лекарь.

— Так это сам эмир?

— Разумеется! Он опередил меня! Он убрал папу, когда я была на полпути к своей цели. Будь он проклят, этот Муин-ад-Дин! Он все время опережает меня на шаг!

— Стены и башни Иерусалимской цитадели, возведенные трудолюбивыми тевтонами, были высоки и несокрушимы и вызывали изумление в обеих землях, на Восток и на Запад от Святого Города.

Тем поучительнее история падения этих стен. Ибо те, кто несколько дней трудились над их возведением не покладая рук, оказались вырезанными во сне, и погибли они бездарно из-за собственной беспечности в несколько минут. И так завладели крепостью дерзкие англы, упившиеся пива и оттого забывшие о Божьем мире, провозглашенном новым папой.

Новых захватчиков изгнал из цитадели мой отец, который действовал быстро и умно — ему открыл двери подкуп.

А затем крестоносцы целых шесть часов бездарно били в ворота тараном и лезли на стены, и принимали бой за боем, и умирали во множестве, так что вся земля под стеной оказалась усеяна окровавленными телами.

Ибо воевать иначе эти франки не умеют, и сие невероятно веселило эмира, моего отца.

///По отзыву ветеранов, штурм Иерусалима был самым масштабным за всю историю игрового движения. Ворота вынесли настоящим тараном, по жизни, с двадцать пятого удара. Осада и штурм Иерусалима были настолько приближены к реальности, что восхищали и устрашали.

Следует специально отметить героизм нашего питерского фронтового корреспондента Райана ап Гвиттерина, покойного шута королевы Иерусалимской. Презрев опасности, Райан отважно лез на стены и снимал штурм с невероятных ракурсов. Впоследствии воины говорили мне, что несколько раз едва успевали удержать руку и не разбить видеокамеру или очки бесстрашного корреспондента, ибо в горячке боя принимали все это за хитроумное оружие врага! ///

Однако вернемся к королеве Иерусалимской. Босая, в белой монашеской одежде, с растрепанными пыльными волосами, неприкаянно бродила она под стенами среди воинов. Смерть обходила ее стороной. Впрочем, и сама Мелисента старалась с этой особой не встречаться и под выстрелы не лезла, предоставив это дело другим.

Штурм за штурмом откатывался от могучих стен Иерусалима. Ангел Смерти возглашал все больше и больше имен убитых, и те уходили по светлой дороге в рай. Уже не стало различия между живыми и мертвыми; души убитых бродили среди живых; живые звали убитых, и те откликались; из рая возвращались возрожденные воины, чтобы снова пасть, разбившись, подобно волне, о несокрушимый утес цитадели.

Таран глухо ударял в ворота, отзываясь болью в руках штурмующих. Толстые бревна ворот трещали, но не поддавались. Снаряды с греческим огнем летели в обоих направлениях, рвались, обдавая людей смертоносным жаром.

Мелисента молилась в храме и у могил, она выкрикивала проклятия сорванным голосом, она металась от человека к человеку, пытаясь вызнать: жив ли эмир Дамаска. Сгоряча она даже обещала отдать все свое состояние наемному убийце — тому, что упустил Евангелину — если тот в горячке боя найдет и убьет эмира. Впрочем, Мелисента заранее знала, что эмир Дамаска уцелеет в любой бойне.

Наконец ворота с оглушительным треском подались. В пролом, торжествующе крича, хлынули крестоносцы. Началась бойня. Воины ислама дорого продали свою жизнь. Они погибли все до единого, однако унесли с собою множество неверных, и это послужило им к великому торжеству.

Мелисента взошла в крепость. Она бродила босая по обломкам камней, не обращая внимания на то, что острые камни ранят ее ноги. Другое занимало королеву — она искала… Но среди множества окровавленных трупов она не видела ни Евангелины, ни эмира Дамасского. Вот что-то блеснуло в развалинах башни… Осколки хрустального сосуда, в котором Евангелина хранила святую воду! Королева задумчиво подобрала сосуд, сложила осколки в кошель, подвесила к поясу. В ее голове снова начали роиться мысли…

Однако сначала требовалось отыскать Евангелину и заставить ее замолчать навеки. Решительно тряхнув головой, Мелисента покинула Иерусалим и двинулась по направлению к Константинополю.

И почти сразу увидела ту, что занимала ее мысли. Евангелина, с распущенными волосами и скорбным лицом, шла по дороге, будто во сне.

— Ах, дитя, слава Богу, я нашла вас! — воскликнула Мелисента вполне искренне.

Девушка замерла на месте. Ее огромные глаза, остановились на лживом лице Мелисенты.

— Что будет с Константинополем? — прошептала Евангелина. И слезы медленно потекли по ее щекам.

— Константинополь сделается собственностью Иерусалимской короны, — растолковала Мелисента. — А чего вы ожидали, дитя мое?

— Так вы… лгали! Вы лгали! Я ведь чувствовала, я знала! Даже тогда, на стене! Этот лекарь — он же эмир, не так ли? — и вы — вы говорили разное. Вы говорили, что больны, а лекарь сказал, что больна я одна. Боже мой!