— Ливр тебе дешевая монета, грабитель, — презрительно отвечала Мелисента. — Погляди получше, это — золотой византийский безант, он идет один к одному.

И Ружеро поверил, взяв остаток суммы безантами. На самом же деле безант стоил одну треть талера, так что Мелисента попросту обсчитала пиратов. Но сейчас, когда они безнаказанно удалялись от Иерусалима, это вовсе не служило королеве к утешению.

Судя по взгляду, который ее телохранитель бросал то на тевтонцев, то на дорогу, по которой победно топали сицилийцы, наемник тоже был весьма нелестного мнения обо всем случившемся.

— Напрасно вы не дали нам перебить их в крепости, ваше величество, — позволил он себе наконец высказаться. — Мы были уже на полпути к победе.

— Я уничтожу их политически, а это куда важнее, — возразила королева. Она и сама не заметила, как начала советоваться с наемником.

Он ухмыльнулся.

— Представляете, они потом говорили, что «ничего такого» не делали! Никого не убивали, не резали, просто молча лезли на стены!

— Ладно, — проворчала королева. — Вот тебе за службу.

Она заплатила ему полновесными талерами, отсчитав из тех денег, что у нее еще оставались.

Приблизилась Агнес де Вуазен, поклонилась королеве, кивнула наемнику.

— Привет тебе, рыцарь.

— Я не рыцарь, — отвечал он с поклоном, просто и спокойно, — я обычный солдат. Но может быть потом, когда-нибудь…

Про себя королева подумала, что эта честь может быть оказана ее телохранителю Балдуином, когда тот сделается настоящим королем. Ибо чувствовала, что непомерная ноша грехов начинает угнетать ее свыше всякой меры, и что приближается то время, когда прожитые годы вынудят ее принести покаяние в церкви и удалиться от дел — возможно, в монастырь.

— Следующим делом Мелисенты были переговоры с Византией. Там она обнаружила полный распад и разложение. Узурпатор сидел на престоле, Комнин предавался разврату в Никее, разговаривать было не с кем. Патриарх Константинопольский поспешно отрекся от Евангелины Комнины, заявив, что официальная Византия не несет никакой ответственности за поведение побочной дочери низвергнутого императора. Добавил, что собирается отлучить ее от Церкви. Мелисента напомнила, что хотя у греков-мелахида и существует обычай отлучать от Церкви посмертно (чего не водится у латинских франков), однако это производится лишь над теми, чье учение может пагубно сказаться на душах ныне живущих; Евангелина же Комнина никакого учения не оставила. Зато оставила она сосуд со святой водой, найденный королевой Мелисентой на руинах Иерусалимской башни, и известно королеве, что этой святой водой Евангелина целила неверных сарацин — так высказывалась Мелисента о воинах ислама и так извратила она искренний рассказ Евангелины о делах милосердия, творимых ею в стане врагов.

Таким образом, разговора с Византией не получилось, и Мелисента отправилась в Париж — изливать жалобы папе Римскому. Ибо в лице высшего иерарха Латинской Церкви видела своего всегдашнего сторонника — это было обусловлено полным совпадением целей Иерусалимской королевы и Римского папы.

— В Европе царил полный хаос. Короновали Альенор Аквитанскую королевой Франции, однако почти сразу же приняли салическое право, по которому кудель не наследует, и королеву низвергли. Убили графа Шампанского, приняв его за короля Французского. Прошли зловещие слухи о том, что граф Шампанский — оборотень. По стране бродили оборванные израненные люди, бормоча странные речи. Мелисента своими ушами слышала, как бьющийся в припадке нищий, бывший стрелок королевской гвардии, выкрикивает бессвязные проклятия в адрес сильных мира сего. «Глиняные короли, глиняные папы! — кричал он. — Повсюду разлад, всюду смерть! Я лежал со стрелой в груди, я видел! Я знаю! Этой землей правит дьявол! Папа — мужеложец! Оборотни, оборотни кругом!»

///Бесновался, разумеется, Эжен, который, по его же словам, видел за жизнь достаточно психов, чтобы удачно их имитировать. Над бесноватым нависал рэб Мойше и назидательно потрясал Торой.///

Королева, изнемогая от брезгливости, поскорее отошла. Вопли безумца преследовали ее еще некоторое время. Телохранитель искоса глянул на Мелисенту — не убить ли дерзеца, но никакого приказа по этому поводу не последовало.

У самого Парижа их настиг Джауфре Рюдель де Блая. Он выглядел усталым, а его щегольской наряд был весь покрыт пылью. Тем не менее он ничуть не утратил своей знаменитой куртуазности.

— Ваше величество! — обрадованно приветствовал он королеву Мелисенту.

— Здравствуйте, друг мой. Я счастлива видеть вас.

Мелисента с некоторым удивлением обнаружила, что действительно немного скучала без трубадура — он развлекал ее своей бесконечной любовной историей.

— Вообразите, ваше величество, — заговорил Джауфре, предложив королеве руку и слегка оттеснив ее телохранителя. Тот уставился тяжелым взглядом в затылок трубадура; однако Джауфре не обратил на это никакого внимания. — Я возвращаюсь из Дамаска, где провел два года в тягостном плену!

Мелисента выслушала трогательную историю о том, как Джауфре, воспользовавшись советом королевы, направился в Дамаск и действительно обнаружил там отца графини Триполитанской, пребывающим в жалком состоянии раба. По договору с арабами Джауфре поменялся с отцом Принцессы Грезы местами, так что несчастный старик получил возможность прижать дочь к груди. Затем украшенный добродетелями старец возвратился в место своего пленения, а влюбленный трубадур направился в Тулузу, где ожидала его графиня Триполитанская.

Все это, с надлежащими подробностями, поведал Мелисенте Джауфре. Обменявшись с ее величеством добрыми пожеланиями, трубадур устремился навстречу своей любви; что до Мелисенты, то она, едва лишь сеньор Джауфре скрылся из виду, выбросила его из головы и вновь сосредоточила все свои помышления на захвате Византии и уничтожении Сицилийского государства путем наложения на него интердикта.

Долго, долго ждали высокие гости из Иерусалима аудиенции у папы Римского. Мелисенте необходимо было добиться от Европы объявления священной войны Византии, виновной в сговоре с сарацинами и в ереси. (Известно, что на воротах Константинополя изображен крест и поэтому, когда ворота опускаются, люди, проходя по воротам, неволей должны наступать на крест).

И тут все планы Мелисенты рухнули — в последний раз. Кадар!

Все произошло внезапно. Один из сицилийцев, проникнув в папский дворец, метнул в иерарха снаряд с греческим огнем. Снаряд не разорвался — он так и остался лежать у стены. Однако второй сицилиец, пользуясь суматохой, пронзил папу кинжалом.

Поднялся страшный крик, забегали слуги и воины. Покушавшихся почти сразу убили. Но Мелисента поняла, что мщение откладывается… если не отменяется навсегда.

Между тем телохранитель незаметно переместился к тому месту, где остался лежать снаряд с греческим огнем, подобрал его и сунул под свой кожаный панцирь.

— Пригодится, — заметил он.

Королева одобрительно улыбнулась.