Алекс схватил с полки серебряный гребень и протащил его через взлохмаченные волосы. По крайней мерс что-то удалось распутать.

– Так что может произойти? Ну же!

– Она заявит протест, скажет, что ни в чем не виновата, что сверток подбросили.

– Подбросили… Кто? Кто, кроме тебя? Ты явный кандидат. И мотив есть – всепоглощающая ревность. Мори сразу это понял. Он такой чуткий, милый Мори. Получается, что она все знала, но промолчала, утаила информацию. Поступила крайне необдуманно. Вы оба повели себя необдуманно. Люди царя Александра к пыткам обычно не прибегают – предпочитают перекрестный допрос с использованием аристотелевых силлогизмов огню, воде, веревкам и разным хитроумным механическим приспособлениям. Но вот люди Мардука… да… Не забывай, Вавилон – город восточной утонченности. Мне приходилось кое-что слышать…

– Ты же не захочешь сама оказаться под пытками, – осторожно сказал Алекс.

– Моя защита – социальное положение.

– Уверен, что твой дорогой, чуткий и милый Мори такой защитой не обеспечен. На днях его крупно оштрафовали. По крайней мере он так сказал.

– Он так сказал, – эхом откликнулась Фессания и улыбнулась.

– Неужели ты всерьез рассчитываешь помешать свадьбе Мардука?

Фессания посмотрела на него невинными, широко открытыми глазами. И даже похлопала ресницами.

– Но ведь ты сам именно этого и хочешь. Расстроить их свадьбу. Сделать так, чтобы она не состоялась. Поправь, если я ошибаюсь.

Алекс сглотнул.

– Нет. Это помешает обновлению города.

– Каким ты вдруг стал патриотом. Я тобой восхищаюсь.

– Кстати, Мориель пообещал, что ты возместишь мне семь шекелей, которые пошли на подкуп информаторов. Я могу получить деньги?

– Я не ношу с собой наличные. Счета присылают мне домой.

– Может быть, я зайду сам. Она весело рассмеялась.

– Ты – красавчик.

Ничего существенного более не произошло. Заглянувший ненадолго Мори укорил Алекса за несвоевременный визит, а Фессания, внезапно смягчившись, пообещала лично заглянуть на постоялый двор через три дня и доложить о ходе дела. Поверил ли он ее обещанию? Не имея альтернативного варианта, Алекс откланялся.

Три дня. Три дня мук и терзаний. Алекс бесцельно слонялся из угла в угол, не находя сил вырваться за пределы проклятого круга: Фессания и Мориель, неведомый Шазар, судьба Деборы, интрига… Он то бесился от бессильной злобы, то впадал в отчаяние и чувствовал себя потерянным и беспомощным. Чтобы сэкономить, Алекс питался только на постоялом дворе и в кредит, но счет все равно рос и рос. Гупта наблюдал за соседом с живым интересом.

Однажды вечером, бродя по кварталу Этеменанки, Алекс попал на маленькую рыночную площадь, где торговали льняным и кунжутным маслами, фисташками и миндалем, кориандром и тмином, чесноком и луком. Посреди площади на тростниковом коврике лежал мужчина с серым как пепел лицом.

Когда Алекс проходил мимо, незнакомец прохрипел:

– Стой.

Не увидев протянутой за подаянием руки, Алекс остановился.

– Зачем?

Мужчина оторвал голову от подушки и попытался что-то сказать, но лишь закашлялся, отчего на щеках проступили нездоровые багровые пятна.

– Ты должен спросить, в чем дело, – просипел он наконец.

– Верно, – поддержала доходягу толстуха, предлагавшая прохожим вязанки лука. – Таков порядок.

– Ладно. В чем дело?

– Жуткая боль вот здесь. – Мужчина положил ладонь на грудь. – То приходит, то уходит. Как будто проглотил осиное гнездо, и они теперь жалят, когда их что-то донимает. Хуже всего рано утром.

– У тебя когда-нибудь так болело? – строго спросила у Алекса толстуха. – Если да, вспомни, что принимал.

Алекс покачал головой. Ужасно. Серьезно больной человек лежит прямо на улице, под открытым небом, надеясь только на то, что кто-то из прохожих поставит диагноз и предложит лечение. Если только он действительно болен, а не притворяется.

– Извините, но я помочь не могу. Очень жаль. Женщина с луком подошла ближе.

– У моей невестки болел живот, так ее вылечил такой, как ты, грек. Проходил мимо, остановился на этом самом месте и сказал, что надо принимать. Вы, греки, в медицине разбираетесь, точно? Асклепий и все такое?

– Я не врач. Может быть, тот, который помог вашей невестке, и был врач, но…

– Каждый сам себе врач. – Она пожала плечами. – Ладно. Проходи.

Проходи? А может, сесть здесь, на рыночной площади, и объявить себя больным? Страдальцем. Смятение чувств, расстройство мыслей, душевный диссонанс – что-то вроде эмоционального рака, который так талантливо диагностировал Еврипид, первый драматург разделенного сердца.

Странно, но перспектива еще одного поворота бурава судьбы выглядела почти заманчивой.

В тот вечер, накануне обещанного визита Фессании, к Алексу за ужином обратился Гупта:

– Вы выглядите изможденным. Надо встряхнуться. – Как будто столовая была рыночной площадью, а индиец прохожим.

– Что пропишете?

– Предлагаю посмотреть стриптиз.

– Здесь, у Камберчаняна?

– Нет-нет. Я слышал о заведении более интересном. Это недалеко. А специализируются там на – ха-ха – метафизическом стриптизе.

– Как противоположности обычному, физическому? И что же, зритель должен притворяться, что видит, как женщины разоблачаются?

– С раздеванием там все в порядке. Но их действо заставляет аудиторию обнажать душу. Увидите.

– Хорошо, посмотрим.

Вечером они, каждый со своим фонарем, отправились на поиски просвещения по темным, но не тихим улицам, на которых уже рыскали, охотясь за рыбьими головами и прочим дневным мусором, бродячие коты и крысы.

Фонари над входом в заведение освещали вывеску с изображением раздевающейся танцовщицы. Пара македонских солдат прошла через открытую дверь вслед за некими сомнительного вида личностями.

– Вот мы и пришли – «Дом Вуали».

– От возвышенного к низменному, – пробормотал Алекс.

– Возвышенного?

– Не так давно я смотрел одну из величайших трагедий Еврипида.

– Считайте, что пришли на сатирическую пьесу, розыгрыш, что дополняет трагедийное трио. Или дополнял бы, не будь современная публика столь чертовски ленива.

– Не знал, что индийцы так хорошо разбираются в греческой драме.

– А почему бы и нет? Царь Александр открыл нам много нового. Взять, к примеру, домик на спине слона. Его придумал Александр.

– Сам? Лично?

– Удивительный человек. Жаль, что умирает.

Царь умирал последние пять лет. Должно быть, превратился в мумию, восковой муляж.

У входа они заплатили по четверти шекеля привратнику и, оставив у него фонари, прошли за солдатами в большое помещение. Освещенный лампами деревянный помост был увешан всевозможными занавесями. Перед сценой сидела на табурете женщина-флейтистка, развлекавшая столпившихся в полутьме зрителей. В воздухе висел тяжелый запах ладана, густая пелена дыма поднималась из расставленных по обе стороны от подиума глиняных горшков.

Через какое-то время на сцене появилась грудастая женщина в темном платье и с заплетенными в косички волосами.

– Добрый вечер, уважаемая публика! Стойкие поклонники мужских развлечений и безбородые юнцы! Не говоря уж о коварной даме, любительнице маскарада и ценительнице женского тела!

Кто-то из солдат разразился грубым хохотом. Распорядительница понизила голос, добавив мрачных ноток. Флейта зазвучала необычайно низкими басами.

– Сегодня мои девочки исполнят Танец Смерти, Нисхождения в Ад, где спадают все покровы.

– Отлично! – крикнул другой солдат.

– А потом… Кто знает, что потом?

– Мы знаем! – ответил нестройный солдатский хор.

Мадам удалилась; представление началось. Из-за занавески, пригнувшись, выступила совершенно обнаженная чернокожая девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Флейта взвыла точно новорожденный. Пританцовывая, девица прошлась по сцене, а потом начала срывать развешенные тут и там черные одежды и напяливать их на себя.

Ожидавшая развития событий в обратном порядке, изумленная публика притихла. Вскоре танцовщица полностью облачилась в черные кружева. Мало того, выпрямляясь, она как будто стала выше и взрослее. Процесс одевания, а вместе с ним и сольный танец завершились появлением на ее голове сверкающей короны.