Удивительно чуткими умеют быть настоящие мужчины, когда хотят помочь товарищу! Никто из нашей бригады ни разу не заговорил со мной о моих покойных родителях или о моем детстве, ни единым словом не коснулся наболевшего: внешне все они держались совершенно так же, как и раньше, будто ничего решительно у меня не произошло. Только Степан Терентьевич почти каждый день приносил в своем чемоданчике что-нибудь вкусненькое для меня, незаметно совал мне в руки кулек, говорил негромко:

— Тут, Анка, старуха опять тебе прислала…

Удивительно вкусные пирожки умела печь его Пелагея Васильевна! А Патронов как-то принес от своего сына пригласительный билет на вечер в их научно-исследовательский институт. Неожиданно для меня оказалось, что сын нашего Евгения Евгеньевича, тоже Евгений Евгеньевич, только младший, уже доктор наук, он сам встретил меня в вестибюле. Я его сразу узнала и по росту, и по худобе, и по узкому лицу с насмешливо-зоркими глазами. И жена его Мария Петровна, младший научный сотрудник института, тоже понравилась мне: она была такой же тихой и внимательно-доброй, как Маня Викторова, с которой я познакомилась в Доме отдыха и которая, ни о чем специально не расспрашивая меня, одной своей умной добротой помогла мне тогда благополучно пережить случившееся с Борькой. И опять, даже незаметно для себя, я протанцевала почти целый вечер, а через неделю была на дне рождения их сына, второклассника Женьки.

Валерий Шамогонов все так же почти каждое утро вручал мне букетик цветов, приглашал то в кино, то в театр. И однажды я сходила с ним в кино, только вот не запомнилось мне, какой же фильм мы смотрели… И сначала все было хорошо, Валерий купил мне конфет, и мы с ним съели мороженое, но уже к концу сеанса он вдруг взял меня за руку. Я потихоньку убрала руку и в кино с ним больше уже не ходила.

На следующий день он хотел проводить меня, но вместе с нами спустился в метро и Алексей, хоть ему всего три остановки на трамвае от завода до дома. Все трое мы молчали, а уже внизу, на перроне, я сказала Шамогонову:

— Ты прости меня, Валерий, но мне хочется, чтобы Леша меня проводил, ладно?

Он сразу же отпустил мою руку, поглядел на меня, на Лешу, снова на меня и чуть улыбнулся:

— Прошу прощения, ребятки, не буду вам мешать, — и ушел.

А наутро я все ждала, принесет ли он мне свой обычный букетик или нет? И он принес его.

И с тех пор провожать меня домой стал Алексей. Мы с ним почти не разговаривали — молчаливый он вообще, да и мне попусту тогда болтать не хотелось, — просто шли рядом до метро, рядом спускались по эскалатору, вместе ехали в вагоне, вместе поднимались наверх, снова шли рядом до моего дома… Просто как-то по-новому надежно и почти легко чувствовала я себя, когда он был рядом со мной…

Но все-таки Леша рассказал, что отец его давно умер, а у матери было два инфаркта, что живут они с ней в двухкомнатной квартире. А еще позже он сказал мне, что был женат, но прожили они вместе всего полгода, потом жена ушла, детей у них не было… Сама я, конечно, ни за что, не спросила бы его, что же явилось причиной развода, но он пробасил смущенно:

— Она красивая была, вот вроде тебя, ну а я-то, сама видишь, медведь медведем… — И вздохнул: — Вообще Кате броский и громкий мужчина был нужен, который живет играючи, ну, и вышла она за одного музыканта.

— Счастлива?

— Разошлась она с ним.

— Ребенок остался?

— Мальчик.

— Приходила к тебе проситься обратно? — спросила я, вдруг озаренная догадкой.

— Ага.

— Чего ж обратно не принял?

От смущения он покраснел, виновато пожал широченными плечами:

— Не мог никак…

— Простить не мог? — помогла я.

— Ага.

— Это я понимаю! — и я взяла его под руку.

Хуже всего мне было по вечерам, если я оставалась одна дома, и по ночам, когда не спала…

Но ко мне часто заходили Павел Павлович с женой или смешной Петька Гвоздев: лицо у него круглое и в густых крупных веснушках, а волосы — рыжие… И я бывала у Павла Павловича дома, наслаждалась покоем и пиратами Марфы Кондратьевны. Однажды засиделась так поздно, что осталась у них ночевать.

Часто ездила и на кладбище. От завода моим погибшим родителям поставили памятник, могилы обнесли оградкой, аккуратно покрасили ее. Я входила в оградку, садилась на скамейку около могил и молчала, положив цветы… Была уже поздняя осень, голые деревья гнулись под ветром, он кружил желтые листья… Заплакать я почему-то не могла, хоть и чувствовала вязкую тоскливую горечь. И чаще остального вспоминались мне наши воскресные утра, когда мы трое сидим за столом, пьем чай, и отец с мамой счастливы, и я… Иногда хотелось мне так же начистоту поговорить с мамой и отцом обо всем, как мы это делали в последний месяц по утрам: много еще оставалось, о чем мы не успели договорить. И, забываясь, я начинала: «Вот вы мне говорили…» Но тотчас вспоминала, что отец с мамой ведь не слышат меня сейчас, и сидела молча, поеживаясь от ветра.

А однажды кто-то положил вдруг на могилы по букетику цветов и сел потом со мной рядом. Я осторожно покосилась и увидела, что это Леша. Долго мы с ним сидели так молча, а после он обнял меня за плечи, мы встали и пошли. Он проводил меня, как обычно, до самой моей парадной, но и на этот раз я не решилась пригласить Лешу к себе, хоть и очень хотела, но боялась этого, видно, до конца еще не была уверена в себе.

Теперь-то я понимаю, что многое еще я должна была пережить, чтобы очиститься от шелухи, повзрослеть и обуздать свой характер, а тем самым и дорасти до Леши.

И вот наконец-то ко мне въехала новая соседка.

Я пришла с работы, переоделась и поела, даже посуду уже вымыла, вдруг послышался негромкий и короткий звонок. Сняла передник и побежала открывать. Так и чувствовала почему-то, что это — новые жильцы. Просто заждалась уже их, наверно. Но распахнула двери и растерялась, даже решила, что ошиблась, — такими представительными и хорошо одетыми были эти люди, так вежливо они молчали, чуть улыбаясь и глядя на меня. Я чуть не спросила: «Вы к кому?» — но вовремя спохватилась, даже подтянулась, вопросительно молчала. Только вот сама чувствовала, как неожиданно сильно растерялась, даже побагровела до ушей.

— Вы Лаврова? — спросил наконец негромко и как-то особенно уважительно мужчина, спокойно и приветливо глядя на меня большими светло-голубыми глазами сквозь старомодное золотое пенсне; его холеное полное лицо было румяным, хоть он и старше, конечно, моего отца; и аккуратная бородка, как у профессора, и дорогое осеннее пальто, и шляпа, конечно, а в руке — трость.

— Лаврова, — пискнула я, собственным голосом от волнения перестала владеть, а смущалась все сильнее: почему-то была уже уверена, что этот интеллигентный и спокойно-уверенный мужчина видит меня сейчас, как говорится, насквозь… Поэтому глупо добавила: — Анка.

— Анка?.. — удивленно-насмешливо переспросила низким грудным голосом тоже высокая, полная и очень хорошо одетая женщина, стоявшая рядом с ним; что-то откровенно барское было и в ее тщательно ухоженном лице, гладком и упругом, хоть и ей тоже за пятьдесят; и в красивых черных глазах в густых ресницах; и в пунцовом рте; и в велюровой шляпе с пером, как у испанского гранда; и в просторном коричневом пальто, круто вздымавшемся на высокой груди… — А как же ваше полное имя, простите?..

Мы с ней чуть дольше, чем полагается, поглядели в глаза друг другу, и я смущенно растерялась: вдруг увидела парня за ее спиной… Разом разглядела я и его серые глаза под крылатыми бровями вразлет, и прямой, с едва заметной горбинкой нос, и четко очерченные ноздри, и продолговатое лицо с высокими скулами и красивым ртом — оно было матово-смуглым от загара, и пышную шапку волнистых волос, широкие плечи, и то, что он на голову, наверно, выше меня…

Секунду еще его глаза были вежливо-насмешливыми, и вдруг в них что-то изменилось. Они сделались чуть удивленными, не то вопрос в них мелькнул, не то даже легкая растерянность. Мне и сейчас кажется, что именно в тот миг, в тот первый обмен взглядами, все у нас с ним и решилось… Одно могу сказать: и до сих пор не приходилось мне видеть такого красивого мужчину, как Игорь!