— Уж не убила ли она своего мужа, упражняясь на нем во владении хлыстом? — не унимался ученый, подливая масла в огонь.

Мандарин гневно поднял указательный палец.

— Твои плоские шуточки не впечатляют меня. Теперь я понимаю, почему экзаменаторы на конкурсе чуть не умерли, читая твои комментарии к «Беседам и суждениям».[5] В тебе ни к чему нет ни капли уважения!

— Да, похоже, эта дама произвела на тебя впечатление, — ответил ученый, не переставая забавляться.

Судья нехотя согласился. Ему снова вспомнились непринужденные движения и волевой подбородок молодой женщины. Ее невероятная судьба — почет и достаток в прошлом, потом полная отверженность обществом и, наконец, возвращение к городской жизни — трогали его даже больше, чем ее красота.

— Что самое странное — ее муж был когда-то компаньоном судовладельца Фунга, хозяина этой злополучной джонки.

— Ах вот как?! Может, нам предстоит распутать темную и гнусную историю, замешанную на ревности? Только представь себе: господин Фунг убивает мужа госпожи Аконит, чтобы завладеть восхитительным телом его женушки. А тот поднимается из могилы и в наказание пускает ко дну судно злодея. И та же мстительная рука воздает по заслугам двум женщинам, помогавшим судовладельцу в его грязных происках.

Мандарин вздохнул, приводя в порядок разбросанные папки.

— Я всегда говорил, ученый Динь, что в тебе кроются невыявленные достоинства. Оказывается, ты не только непревзойденный наездник, но и выдающийся следователь. Лошадям и преступникам лучше держаться от тебя подальше!

Граф Дьем парил в воздухе. Раскинув руки, словно орел крылья, он отдавался на волю воздушного потока, поднимавшегося вдоль лесистых утесов. Он чувствовал, как распущенные волосы хлещут его по голой спине, приятно щекоча между лопатками. Перед его восторженным взором расстилалась вся долина, прорезанная гагатовыми рубцами узких ущелий. Отвесные склоны гор отражали приглушенный свет, расщепляя солнечные лучи на тысячи рыжих заноз. Повернув слегка голову, граф заметил сверкание водопада, который рассыпался в прах, падая вниз со скалистого уступа. Ему показалось, что капли воды висят в воздухе, как и он сам, повинуясь лишь легкому предвечернему ветерку. Он чуть наклонился и потерял равновесие. Его траектория слегка изогнулась, и он выписал четкую дугу. Вытянув ноги, он пролетел мимо грота, черневшего на известняковом склоне, поросшем казуаринами. Играя, он протянул руку, ухватился за гибкую верхушку дерева и, воспользовавшись ею как пращой, круто изменил направление полета. Вдалеке густо синели воды Китайского моря, далекие горы одевались туманной дымкой, тонкой, словно дыхание призраков. Инстинктивно изогнувшись, граф вошел в спираль, которая окончательно опрокинула его и стремительно потянула к земле. В полном восторге он увидел, как прямо на него несутся смертоносные утесы и остроконечные вершины гор. Но когда один из гребней должен был вот-вот размозжить ему голову, одним движением бедер он остановил падение и вновь взмыл к небу. Теперь он летел прямо на лунный серп, изящно изгибавшийся посреди стального небосвода, и легкий ветерок ласкал его щеки. Серебряной каплей, упавшей рядом с месяцем, мерцала звезда, которую называли Великой Белой планетой. Ослепленный этим зрелищем граф засмеялся радостным смехом.

Этот смех, а также какой-то металлический звук заставили его открыть глаза. В погруженной во мрак комнате, на каменных плитах пола, холодно поблескивал в падающем из открытого окна лунном свете какой-то предмет. Заинтригованный граф спустил на пол одну ступню и, помогая себе руками, с трудом выпрямился на болезненно тонких ногах. Не успел он набросить на себя что-нибудь из одежды, как маленький блестящий предмет стал удаляться в сторону балкона, издавая тот самый скребущий металлический звук по мраморным плитам.

Что это? Метеорит или осколок звезды, упавший с неба? — спрашивал себя пораженный граф, маленькими шажками продвигаясь к окну.

Когда он вышел на балкон, луна залила его своим сиянием, подчеркнувшим худобу его стана и морщинистость кожи. Он прикрыл глаза от ослепительного света и заметил, что кожа его стала совершенно прозрачной. Легкий ветерок доносил снизу аромат жасмина. Тем временем предмет, за которым он гнался, оставив на полу зигзагообразный след, уперся в балконные перила. Подойдя ближе, чтобы рассмотреть его, граф остановился как вкопанный, пораженный великолепием мерцающего небосвода, неуловимо вращающегося над его головой. Напрасно разглядывал он небо, отыскивая там следы звездного или метеоритного дождя. Сверкающие созвездия располагались в своем обычном порядке: Ворота, Семь Братьев, Небесный Корабль…

Шорох бамбука в населенном тенями саду заставил его снова подойти к балюстраде. Он вытянул шею в направлении нежно шепчущих зарослей и широко раскрыл глаза, увидев, как из кустов прямо на него устремился крошечный горящий огнем диск. Пораженный этим сиянием, в котором словно сконцентрировался весь лунный свет, он следил за его полетом. Однако, когда диск, описав круг, оказался на уровне его головы, граф не смог удержать крика. Напрасно пытался он, обезумев от боли, обеими руками остановить пульсирующий поток крови, что вырывался из рваной раны на шее, оставленной сверкающим осколком луны.

— Расслабься же ты, наконец! — повелительным тоном сказал мандарин Тан, повиснув на руках на балке в Павильоне Водяных лилий. — Ты сейчас больше похож на горбуна-ревматика, чем на изысканного ученого, чье тело должно быть так же гибко, как и ум.

Говоря это, он подтянулся, достав подбородком до вырезанных из дерева водяных змей и в восхищении разглядывая их чешую, выполненную с поразительной тонкостью. Затем он осторожно опустился, чтобы тотчас же энергичным движением, подчеркивающим рисунок его мускулов, подтянуться вновь.

Внизу ученый Динь, стоя на левой ноге, с трудом пытался заставить себя дышать свободно, размахивая при этом правой ногой и обеими руками. Боль в пояснице мучила его немилосердно, а натруженные суставы молили о пощаде. Что касается дыхания, то, несмотря на похвальные усилия держаться в вертикальном положении, для чего бедный ученый то и дело клонился то вперед, то назад, он все равно пыхтел как стадо буйволов. Промокшая одежда красноречиво говорила о его страданиях, и он с завистью взирал на обнаженный торс мандарина, по которому ручейками струился пот.

— Эти дыхательные упражнения — сущая пытка, — задыхаясь, бормотал ученый, раздувая крылья носа. — А я-то думал, что они нацелены на обретение внутреннего покоя и гибкости тела.

— Именно так — если выполнять их по всем правилам, — отозвался мандарин, висевший теперь с согнутыми под прямым углом ногами. — Закрой глаза, и ты обретешь равновесие: так поступают танцовщицы.

Косые лучи восходящего солнца внезапно зажгли пруд, так что на какое-то мгновение показалось, будто устилавшие его поверхность кувшинки плавают в жидком золоте. Мандарин любил эти минуты покоя и приходил обычно в павильон, чтобы размять тело, одеревеневшее за дни судейской работы. Но сегодня он уговорил своего друга Диня составить ему компанию: несколько упражнений по системе тай-чи-чуань должны были исцелить ломоту в теле ученого, за которую мандарин чувствовал себя ответственным. Однако — увы! — молодой человек обнаружил прискорбную неловкость, и его прерывистое дыхание нисколько не помогало снять боль в суставах, натруженных героическим конным переходом. Скулы на его сведенном судорогой лице выступили сильнее, чем обычно, а губы растянулись в мрачной ухмылке.

— Я не чувствую в себе тяги к овладению искусством танцовщицы, — заявил Динь, надсадно пыхтя. — Я всего лишь ученый, которого скрутили боли в суставах и который ненавидит физические упражнения.

Тут он рухнул наземь, потирая щиколотку. Свободным от каких бы то ни было иллюзий взглядом он смотрел, как мандарин повис вниз головой наподобие летучей мыши, раскачивая в воздухе косицей.