— Смотри-ка, сегодня наш друг Сю-Тунь не очень торопится просыпаться, — заметил он, чтобы сменить тему разговора. — Обычно он еще до рассвета начинает, как волк, рыскать по саду.

И, поскольку мандарин, дотягивавшийся подбородком до колен, ничего не отвечал, он продолжил:

— Может, он заболел? Помнишь раны у него на спине, когда он вышел из воды?

— Да, меня тогда это поразило, но я слышал, что чужеземцы иногда совершают странный ритуал: как бы наказывая себя за прегрешения, они усиленно хлещут себя бичом. Может быть, раны — последствие этого странного обычая?

— Так что же, получается, что под неуклюжей, чудаковатой внешностью нашего чужеземного друга скрывается извращенец, которому нравится причинять себе боль? — замирая от возбуждения, предположил Динь.

Висевший вниз головой мандарин улыбнулся.

— Ты, как всегда, торопишься почуять извращение там, где его нет. Правда, не вдаваясь в подробности, признаюсь, что нравы этих заморских народов иногда приводят меня в замешательство… Но пойдем-ка лучше отведаем нашего утреннего супа!

Оторвавшись от балки, он выполнил замысловатый кувырок в воздухе и бесшумно приземлился на ноги, в то время как Динь, чтобы подняться с пола, вынужден был прибегнуть к помощи стоявшего поблизости стула. Мандарин вытер тело и повернулся к внушительному зданию, предоставленному ему государством.

— Гляди-ка, что это начальник полиции Ки делает здесь в такую рань? — проговорил он, с удивлением глядя на бегущего к нему худого человека.

— Еще одно кораблекрушение? А может, ему просто нравится бегать здесь каждое утро?

Добежав до павильона, господин Ки низко поклонился.

— Господин судья! Опять несчастье! Граф Дьем найден на своем балконе мертвым!

— Учитывая его преклонный возраст, думается мне, он неплохо пожил на этом свете.

Тяжело дыша и держась рукой за бок, начальник полиции уточнил:

— У него горло разорвано почти от уха до уха, и это при том, что на балкон снаружи практически нет доступа! Кроме того, его апартаменты, расположенные довольно высоко, были заперты изнутри. Необъяснимо!

Мандарин с интересом нахмурился.

— Таинственное убийство… Хорошее начало дня! За мной, Динь, у нас много дел!

Резиденция графа Дьема стояла посреди огромного парка, в который посетители попадали через портик с тройной крышей. В глубине длинной аллеи, усаженной деревьями разных пород, еще один портик обеспечивал неприкосновенность владений. За массивными воротами из кедра простирался сад, разбитый с соблюдением строгих пропорций. Множество орхидей повисли на чайных кустах, словно беззаботно порхающие розовые и белые бабочки. В тени ветвистых деревьев, унизанных пузатыми шелковыми фонариками, прятались кусты, которым искусная рука садовника придала форму оленя или кролика.

Просторный дом поражал изысканностью убранства. Стараясь не отставать от размашистой поступи мандарина, Динь любовался на ходу великолепным китайским и японским фарфором. В десяти шагах за судьей усердно семенил начальник полиции Ки. Диню жаль было пробегать на такой скорости мимо старинных курильниц, в которых дымились ароматические палочки с запахом лимона и смирны. В затянутом экзотическими коврами коридоре он, не удержавшись, остановился перед потрясающей коллекцией старинных доспехов, сделанных из самых невероятных материалов: панциря носорога, шкуры дикого буйвола и даже акульей кожи. Он как раз протянул руку, чтобы погладить обои, затканные золотыми зайцами, когда мандарин нетерпеливо окликнул его с верхней площадки лестницы. Он был одет в официальное платье судьи, и по всему было видно, что он намерен взять дело в свои руки.

Подойдя к массивной двери, начальник полиции Ки толкнул створку и громко объявил о прибытии мандарина Тана. Странная тишина царила в комнате, окна в которой были еще занавешены. Дневной свет проникал в нее лишь через балконную дверь, и в полутьме складки на смятой постели, казалось, хранили еще очертания тела с раскинутыми руками. Украшенные серебром высокие башмаки на полу словно ожидали своего испарившегося во время сна хозяина.

На балконе, где утро ткало зыбкие тени, лежал обнаженный человек. Его руки, обхватившие шею, не могли скрыть опоясывавшего ее глубокого пореза. Он свернулся в клубок, безуспешно пытаясь не дать жизни покинуть его тело вместе с вытекшей из раны кровью. Темно-красная лужа растекалась из-под трупа по беломраморным плитам пола.

Прислонившись к перилам, одной ногой в луже крови неподвижно стояла старая женщина. Ее лицо казалось бесчувственным, широко раскрытые глаза смотрели в пустоту. Она не удостоила вошедшего мандарина даже взглядом, и начальник полиции Ки поспешил объяснить ему вполголоса:

— Я попрошу вас не обижаться, господин судья. Графиня Дьем, должно быть, не совсем в себе от пережитого ужаса. О смерти мужа ей сообщил разбудивший ее слуга. По его словам, она не торопясь отправилась в комнату убитого, мельком взглянула на тело, но с тех пор не произнесла ни слова. А поскольку ей почти столько же лет, сколько было ее супругу, понятно, как на нее могло подействовать подобное зрелище.

Мандарин внимательно посмотрел на безучастно стоявшую старую женщину — освещенный со спины призрак, — и ему показалось, что под неподвижностью черт и хрупкостью фигуры он разглядел признаки былой красоты. Она стояла над окоченевшим телом своего мужа, и мандарин спрашивал себя, какую же жизнь прожила она рядом с этим человеком, чьей кровью теперь испачкана ее обувь.

Но его размышления были прерваны раздавшимся на лестнице громким голосом:

— Проведите меня к нему! Да живо, иначе он вас зажарит!

В вестибюле послышались торопливые шаги и шорох платья, приподнимаемого нетерпеливой рукой. В комнату влетел слуга, которому, судя по всему, чья-то нога ловко сообщила ускорение. Мандарин Тан обернулся к двери, которую скрывал теперь человек внушительного роста. Разглядывая его гневное лицо, он отметил чувственный рот и дугообразные брови, нависавшие наподобие веточек мелиссы над тяжелыми веками. Округлые бедра человека очертаниями напоминали колокол. Пришелец остановился прямо перед судьей и смущенно поклонился.

— Господин судья! Я не знал, что вы здесь… Прошу извинить мое столь неучтивое вторжение, но я только что узнал о смерти своего брата, графа Дьема, — произнес он медоточивым голосом.

Мандарин обратил вопрошающий взгляд на начальника полиции, и тот, прокашлявшись, поспешил разъяснить:

— Мандарин Тан, как только было обнаружено тело, мы сообщили об этом скопцу Доброхоту как брату погибшего.

— Какой трагический конец для такого человека! — воскликнул скопец, опускаясь на колени перед телом, но не касаясь его. — Подумать только: прожить такую бурную жизнь и так кончить — спрятав голову под руку, совершенно голым!

Подняв голову, он вдруг заметил вдову, по-прежнему молчаливую и отсутствующую.

— Ах, сестрица, кажется, это испытание так же тяжело для вас, как для меня! Постарайтесь позабыть о печали и давайте разберемся, что же нам остается после ухода графа!

Ученый Динь, который стоял неподалеку, прислонившись к шкафчику, инкрустированному перламутром, не мог не отметить беззастенчивости этого предложения. Казалось, смерть графа вызывает у его брата не больше сожаления, чем у его вдовы. Что же он был за человек, если оставил после себя такое безразличие? Он взглянул на мандарина Тана, по-прежнему не проронившего ни слова, и покачал головой.

Позабыв о тех, кто сгрудился вокруг трупа, мандарин не сводил глаз с существа, появившегося из-за массивной спины скопца. Динь слишком хорошо знал своего друга, чтобы не заметить смятения, вызванного в нем появлением этой хрупкой фигурки с гибким станом и изящной шейкой. Белая, как первый снег, кожа на скулах была чуть тронута пудрой, а неяркий кармин губ навевал мысли о лепестках пиона в дождливый вечер. Гребни в волосах, искусно уложенных в свободный узел, были украшены подвесными жемчужинами, напоминавшими капли росы. Мандарин, столь чувствительный к классической красоте женщин своей страны, был явно покорен, и Динь не сомневался, что эта встреча породит немало страстных стихов, по части которых у его друга был недюжинный талант.