— Боже мой, Боже мой, что я наделала!

А потом всё пошло по-прежнему. Иргенс хотел сказать что-то, объясниться, смягчить удар: это случилось потому, что должно было случиться, он так безумно её любит, она должна же понять наконец, что он не шутит... И, действительно, видно было, что ему теперь не до шуток.

Но Агата ничего не слышала, она шла, всё время повторяя отчаянные слова, и инстинктивно направлялась к городу. Она словно торопилась домой.

— Агата, дорогая, выслушайте меня...

Она резко прервала его:

— Молчите же, по крайней мере, молчите!

И он замолчал.

При выходе из парка ветер сорвал с её головы шляпу, она хотела её удержать, но не могла, и она покатилась за решётку обратно в парк. Иргенс поймал её наконец возле дерева.

Она стояла некоторое время и смотрела, как он догоняет её шляпу, потом тоже бросилась бежать, и когда они столкнулись около дерева, смущение и отчаяние её почти исчезли. Иргенс подал ей шляпу, и она поблагодарила. Вид у неё был несколько сконфуженный.

Они опять пошли.

Пройдя некоторое расстояние по усыпанной гравием площадке, Агата обернулась и пошла спиной, защищаясь от ветра. Вдруг она остановилась. Она увидела Кольдевина. Он шёл вдоль парка, по направлению к Тиволи, шёл торопливо, согнувшись, словно желая скрыться от кого-то. Так, значит, он ещё не уехал.

И Агата с ужасом подумала: что, если он был в парке и видел их? В одну секунду мозг её, словно молния, прорезала мысль: он шёл, должно быть, из парка, он хотел дождаться, пока они скроются из виду, и ошибся в расчёте; шляпа, которую ветер сорвал с её головы, задержала их на несколько минут, он вышел слишком рано. Как он сгорбился! На открытом месте ему негде было спрятаться.

Агата крикнула ему, но ветер отнёс её крик в сторону. Она помахала ему рукой, он сделал вид, что не замечает, и не поклонился. Тогда, не сказав ни слова Иргенсу, она бросилась бежать за ним, придерживая шляпу. Она нагнала Кольдевина у первой улицы. Как ей пришлось бежать! И ветер поднимал ей юбки чуть не до колен.

Он остановился и поклонился, как всегда, неловко, с выражением какой-то грустной радости, взволнованный до глубины души. Одет он был очень бедно.

— Вы... Вы не смеете шпионить за мной! — сказала она, задыхаясь и хрипло. Она стояла перед ним, едва переводя дух, гневная, по-детски сердясь, что ей пришлось употреблять столько усилий, чтобы заставить его остановиться.

Он открыл рот, но не мог выговорить ни слова, он не мог справиться с собой.

— Вы слышите?

— Да... Вы, может быть, были опять больны, вы не выходили две недели... Нет, я не знаю, но...

Вот и всё, что он мог выговорить. Его беспомощные слова тронули её. Настроение её сразу изменилось, и она проговорила, снова готовая заплакать, чувствуя свою виновность:

— Милый Кольдевин, простите меня!

Она просила прощения! Он не знал, что сказать на это, и ответил совершенно наугад, не соображая, что говорит:

— Простить вас? Ну, не будем говорить об этом... О чём же вы плачете? Если бы я не встретился с вами...

— Нет, это очень хорошо, — прервала она, — я именно хотела встретиться с вами. Я всё время думаю о вас, но никогда вас не вижу. Я часто скучаю о вас.

— Не будем говорить об этом, фрёкен Агата. Вы знаете, что между нами всё кончено. Я желаю вам всего хорошего, всего самого лучшего.

Кольдевин был наружно спокоен, он даже начал говорить о разных безразличных вещах:

— Какой сегодня сильный ветер, настоящая буря! Что-то делается с кораблями на море?..

Она слушала и отвечала, его спокойствие действовало и на неё. И она тихо сказала:

— Так вы ещё не уехали домой. Я больше не прошу вас зайти к нам, это бесполезно. И Оле и мне так хотелось, чтобы вы поехали с нами покататься под парусами, но вас невозможно было найти.

— Я виделся после того с господином Генриксеном и объяснил ему, что в то воскресенье я был занят в другом месте, обедал в маленькой компании... Так, значит, у вас всё благополучно?

— Да, спасибо.

И снова её охватило беспокойство: что, если этот человек, с которым она сейчас стоит и разговаривает, был в парке и видел всё! Она спросила самым равнодушным тоном:

— Посмотрите, как ветер рвёт деревья. Но в самом парке всё-таки довольно тихо. Не правда ли?

— В парке? Н-да... Я там не был... Ну, я вижу, что ваш спутник ожидает вас, вам надо идти. Это, если не ошибаюсь, Иргенс?

Слава Богу, она спасена, он не был в парке! Она не слышала ничего больше, ни на что не отвечала. Иргенс шёл по направлению к ним. Ему наскучило стоять и ждать, но это её мало беспокоило. Она снова обернулась к Кольдевину:

— Так вы, значит, виделись с Оле после этой поездки? Почему же он ничего не рассказал мне об этом?

— О, разве возможно всё помнить! У него столько дел в голове, фрёкен Агата. Я ведь видел, какое огромное предприятие у него на руках. Нечто грандиозное! Нет, этому человеку можно извинить, если он забывает подобные мелочи. Я скажу вам одно: он любит вас больше, чем кто-либо другой. Он... Да, помните это. Вот что я хотел сказать вам.

Эти немногие слова проникли ей в самое сердце, в одно мгновение она увидела перед собой образ своего жениха и воскликнула порывисто, с жаром:

— Да, да, не правда ли? О, когда я припоминаю всё, что... Да, да, я иду! — крикнула она Иргенсу и махнула ему рукой.

Потом простилась с Кольдевином и пошла. Она вдруг заторопилась, извинилась перед Иргенсом, что заставила его долго ждать, и зашагала крупными шагами.

— Как вы спешите! — сказал он.

— Да, мне пора домой. Ух, какой ветер!

— Агата!

Она взглянула на него, его голос дрогнул, она почувствовала точно толчок в сердце. Нет, она не могла притворяться более спокойной, чем была на самом деле, глаза её опять полузакрылись, она потянулась к нему, коснулась рукой его руки и пошла рядом с ним.

Он опять нежно назвал её по имени, и она ответила покорно:

— Дайте мне время! Что же мне делать? Я буду так любить вас, только оставьте меня теперь в покое.

Он замолчал, и они шли всё дальше по городу, в конце улицы уже виднелся дом Генриксенов. Она очнулась. Что она сказала? Она обещала что-то? Нет, нет, ничего! И она сказала, не глядя на него:

— То, что случилось сегодня... Вы поцеловали меня. Я раскаиваюсь в этом, видит Бог. Я жалею о том, что это произошло...

— Назначьте мне какое угодно наказание, — сказал он с жаром.

— Нет, я не могу наказывать вас. Но вот вам моя рука, что я скажу Оле, если вы ещё когда-нибудь осмелитесь позволить себе что-либо подобное!

И она протянула ему руку.

Он взял её, пожал, потом поцеловал эту руку, поцеловал несколько раз, под самыми окнами её дома. У неё закружилась голова, она едва отворила дверь и взбежала по лестнице.

Оле Генриксен получил телеграмму, ускорившую его отъезд в Лондон. Целые сутки он работал, как вол, чтобы кончить все необходимые дела, писал, отдавал распоряжения, побывал в банках, дал приказания своим служащим, инструкцию старшему приказчику, который должен был заменять его во время его отсутствия. Пароход, отходивший в Гулль26, уже стоял в гавани и грузился, через несколько часов он должен был сняться с якоря. Оле оставалось немного времени.

Агата ходила за ним из конторы в контору, не отставая ни на шаг, опечаленная, стараясь заглушить своё волнение. Она не говорила ни слова, чтобы не расстраивать его, но всё время смотрела на него со слезами на глазах. Они решили, что она уедет домой на следующий день с утренним поездом.

Старик Генриксен молча и тихо переходил с места на место, он видел, что сын торопится. Каждую минуту с пристани приходили люди с донесениями о том, что делается на гулльском пароходе: сейчас оставалось погрузить только партию ворвани, и тогда всё. Это займёт три четверти часа. Наконец у Оле всё было готово, и он начал прощаться. Агата заранее приготовила своё верхнее платье и быстро оделась, она хотела проводить его на пристань.