Сперва сочувствие, потом удивление, затем…

Да-да, Жанлен не ошибся, понимание. И не просто понимание, а понимание, можно сказать, пропущенное через фибры души. Итак, она в ссоре с отцом. Или с родными вообще. И еще что-то о матери. Промелькнуло и скрылось. Не удалось рассмотреть.

— Хорошо вам, а у нас в доме за мужчинами убирали только я и мама. Сами они никогда.

Жанлен затруднился с ответом. Ведь отношение к семье еще не удалось установить. Если отрицательное, то нужно лишь слегка подтолкнуть — и излияниям не будет предела. Все плохое и болезненное, копившееся годами, выйдет.

Но вот, если положительное, тот же маневр приведет к полному краху всех планов. Но, похоже, предыдущей фразы хватило.

Выдержав паузу, Ирен продолжила:

— Мы не жаловались, все-таки они работают целыми днями, а мы вроде дома, вот и управлялись по хозяйству.

— Это не довод, — возразил Жанлен, хотя она и оправдывала мужчин, но чувствовалось, что сама не согласна с этим оправданием. Это чья-то фраза, которая в доме повторялась изо дня в день, закрепилась как единственно возможное объяснение существующей несправедливости. Мужчина должен убирать за собой сам, а не оставлять ворохи грязных носков и груды немытой посуды по всему дому. Нельзя сваливать все на женщину.

Сейчас для Жанлена подобные взгляды стали нормой, а вот раньше… Отец только один раз употребил против него грубую физическую силу. Обычно все взбучки проходили в кабинете и имели чинный деловой характер. Никаких криков, никаких эмоций. Ты совершил проступок, ты будешь отвечать за него. Очень правильный метод воспитания: не расшатывает психики ребенка истериками, никакого рукоприкладства, учит сдерживаться в самых критических ситуациях и не переходить на крик. Это уже позже, когда отец постарел и сдали нервы, он не мог не кричать в определенных обстоятельствах. Например, то дурацкое объяснение в Париже в квартире Жака. Чего только они не наговорили тогда! Но в детстве — все строго, все без малейшего намека на унижение достоинства ребенка.

Отец всегда давал оценку поступкам, а не личности.

— Мне не нравятся твои отметки за этот семестр, Жанлен, ты можешь работать лучше, если захочешь. И сам это знаешь. О твоем поведении уже складывают в школе легенды. Постарайся в следующий раз вести себя лучше и об учебе не забудь. Подумай о матери. Твои успехи для нее очень важны. А пока ты наказан на все каникулы. Преподаватель латыни — три раза в неделю, права — четыре, а еще займешься физикой, геометрией…

Эти приговоры не подлежали обсуждению.

Можно было плакать, спорить, взывать к жалости — бесполезно. В конце концов Жанлена выставили из этого чертова пансиона, кстати вместе с Жаком. Они вдвоем учудили такое… Но даже за столь ужасные вещи отец их не тронул в прямом смысле слова. А вот за неубранную комнату… И не так уж важно это было. Жанлен сделал вид, что просто забыл. Он не видел вернувшегося раньше с работы отца, вечером ждали гостей. Мать сразу поняла, куда так торопится сын — поскорее улизнуть из дома, потом ведь будет не до уборки.

— Жанлен, вернись, — сказала она, не повышая голоса.

Мальчик отлично слышал, а мать отлично знала, что ее услышали. Но ведь матч с другой школой вот-вот должен был начаться. Да, нельзя оставлять комнату неубранной, ведь люди придут. Но игра… И Жанлен впервые в жизни не послушался матери. За что в доме полагалась страшная кара. Перечить отцу — другое дело.

Мужчины всегда должны разбираться сами, но вот улизнуть от матери!

— Жанлен! — Она предприняла последнюю попытку спасти его. Ведь при разговоре присутствовал глава семейства, которого мальчик просто не заметил. Мать не расскажет. Она сама уберет комнату, может отчитает его потом, но это ерунда.

Пока в доме были гости, Жанлен по возвращении ничего не заметил, довольный своей аферой. Но, когда последняя машина отъехала от подъезда, отец неожиданно переменился. Он не позвал сына в кабинет, он его туда затащил.

Это был первый и последний раз, когда ребенок в семье Тартавелей подвергся унизительному наказанию. Жанлену было тогда одиннадцать.

С тех пор слово матери стало для него законом.

Ирен медленно потягивала кофе, наслаждаясь каждым глотком. Что бы еще такое спросить.

Девушка глядела на свои колени, и пауза ее, казалось, совсем не тяготила.

— Вы, наверное, много знаете… — Она произнесла это чуть ли не шепотом и с каким-то немым благоговением. — У вас столько книг…

— Да я их все прочитал только по разу, да и то не особенно вникал. А некоторые и вовсе не осилил. — Жанлен после университета чувствовал острую потребность в литературе. Как-то все очень резко оборвалось: еще месяц назад читал и по ночам, и днем во время еды — не хватало времени. А тут вдруг раз — и никому ничего не нужно от тебя. Никто не спросит на экзамене, знаком ли ты с исследованиями такого-то профессора Сорбонны, держал ли ты в руках такую-то монографию его брата, который живет в Америке. Все. Вольный стрелок. А ведь потребность-то осталась, сила привычки. И Жанлен начал дочитывать все то, с чем не успел познакомиться в университете. Вечно выходит так: интересное прочитать не удается, а всякую ерунду, от которой заснуть недолго, изучаешь досконально. Несправедливо! Теперь Жанлен уже отвык от научной литературы и ради интереса почитывал художественную. Нельзя сказать, чтобы у него была большая библиотека — так, два шкафа, ерунда, но Ирен все это показалось необъятным сокровищем. Уже одно то, что она заметила книги, о многом говорило.

— Ты любишь читать? — Жанлен уже с трудом удерживал это «ты». Становилось не по себе, словно демонстрируешь презрительное отношение к низшему.

— Нет… — она улыбнулась, все так же не поднимая глаз, — хотя… у меня просто не бывает времени. Как-то руки не доходят. Все время занята. Школу закончила, отец сказал, что женщине больше знать и не нужно. Хозяйство, хозяйство, а как мать умерла — совсем хоть по ночам не спи, столько дел.

Видно было, что она не лжет. Перечисляя все это тоном удручающей обыденности, Ирен как-то очень просто, даже равнодушно смотрела перед собой. Так иногда рассказывает о своем недуге смертельно больной. Что толку кричать, плакать, метаться, только хуже сделаешь, а конец все равно неизбежен.

— Сочувствую, — пробормотал Жанлен.

Разговор явно не клеился. Если бы знать хоть что-то, чуть-чуть.

Она кивнула.

— Это было давно. Много времени прошло.

И снова тишина. Как же еще подойти, с какого конца?

— У меня тоже нет младших братьев, — вспомнил начатую и уже оставленную тему Жанлен. — Но зато есть близнец. Мы с ним не похожи совершенно. И внешне, и внутренне.

Ирен заулыбалась.

— Как хорошо иметь в семье еще кого-то твоего же пола. Вот я мечтала о сестре, мальчишки невыносимы, если их много. А когда вырастут и того хуже.

— Это точно, — засмеялся Жанлен. — Расскажу вам, пожалуй, о своей проблеме. Мой брат художник. Он просто одержим своей живописью и потому зачастую готов жертвовать ради нее всем. Мерзнуть, мокнуть, ночами не спать.

Сами понимаете, каков результат такого рода ритма жизни. Еще вчера он лежал чуть живой, а сегодня уже понесся за город рисовать. И я уверен, что еще не вернулся. Посоветуйте, как быть с этим оболтусом. — Жанлен окончательно отказался от «ты», нет, уж очень смахивает это обращение в такой ситуации на вульгарные замашки… Странно, но Ирен сейчас показалась ему старше, чем тогда, утром.

Она ответила не сразу и совершенно не так, как того можно было ожидать. Видно, уже не могла сдержаться, участие и сочувствие чужого человека подействовали, как кипяток на лед.

— Наверное, это приятно, когда о тебе вот так кто-то думает. — Пауза. — Наверное, чувствуешь себя нужным. Если я болела, отец начинал кричать, будто притворяюсь, чтобы отлынить от работы. А мне иногда бывало так худо. Голова кружится, все из рук валится, а, попробуй, не приготовь обед — не миновать скандала. Все познается в сравнении. Ваш брат просто… — Она не договорила.