Но среди всего нового, что увидел и почувствовал Александр в Италии, одно было самым важным: он полюбил.

Это случилось здесь, в Риме. Когда именно и как это началось, Александр не мог бы объяснить. С первой же минуты он знал это - любовь поглотила его всего. Отныне все, что окружало его, - памятники архитектуры, великолепие солнца, цветов, ароматов - сделалось как бы фоном, на котором то отчетливее, то бледнее сияло женское лицо с гордой золотой головой, с умными, смелыми, единственными в мире глазами.

Для Александра Рим стал городом его любимой, весна - ее весной, птицы, краски, смеющиеся люди - все-все принадлежало только ей и было особенно дорого. Она была его тезкой, и как же он шептал теперь каждую минуту "Сашенька", как содрогался при одной мысли, что когда-нибудь, во сне, проговорится и выдаст Льву свою великую, дорогую тайну!

Вот и сейчас, лежа на холме и глядя на голые виноградные лозы за каменной изгородью, он повторял про себя: "Сашенька". Острый запах примятой травы наполнял его невыразимым счастьем. Весна! Весна! Узкая тропинка вела в селение - десяток белых домишек с зелеными ставнями и розовой черепицей крыш. Зеленое, розовое, шоколадно-коричневое, и надо всем этим - масляный блеск солнца!

Мимо шло стадо грязно-белых овец. Несколько пастухов то и дело останавливались, чтобы поставить на слабые ножки новорожденных ягнят.

- Эй, рагаццо, поди-ка сюда! - окликнул Лев одного из пастушат. Присядь-ка вон на тот камень и посиди спокойно несколько минут - получишь целую лиру. - Он повернулся к Александру: - Взгляните на этого плутишку. Едва он взял на руки ягненка, как тотчас стал как две капли воды похож на сладкие изображения Иоанна Крестителя. И ведь понимает, мошенник, что художник непременно соблазнится подобным сюжетом. Недаром он здесь остановился и принимал живописные позы... Вот я возьму да и сделаю нарочно из него не Крестителя, а простого овечьего пастуха.

И Лев стал раскладывать походный этюдник, вынимать холст, уголь, краски, между тем как пастушонок, не выражая ни удивления, ни интереса, уселся на камень и стал гладить своего белоснежного ягненка.

- Как тебя зовут? - спросил Александр, который за последние недели научился уже кое-как объясняться по-итальянски.

- Лука, - сказал пастушонок.

Чумазый, одетый в козью безрукавку и заплатанные штаны, он держался очень непринужденно. У него было смышленое и живое лицо уличного римского мальчишки, и для Крестителя он явно не подходил.

- Ага, Лукашка, значит, - засмеялся Александр. - Ты из этого села, Лукашка?

- Si, signor.

- Где твои родители?

- Мать умерла, а отец пасет скот, как и я, синьор.

Пока Александр разговаривал с пастушонком и с некоторым усилием разбирался в его римском диалекте, Лев Мечников успел уже набросать его портрет почти в натуральную величину, с мордочкой ягненка, выглядывающего из-под руки мальчика. Фоном пастушонку служили голубые тающие горы. Весь рисунок был так легок, так естественно передавал живую прелесть оригинала, что Александр невольно ахнул.

- Какие удивительные успехи вы сделали, Лев!

Мечников покраснел от удовольствия.

- Так, значит, не худо нарисовано? - Он прищурился, рассматривая набросок сквозь кулак. - Вот тебе, бамбино мио, даже не одна лира, а две, - поманил он мальчугана. - Позировал ты на славу.

Лукашка солидно взял деньги, прикусил одну монетку блестящими белыми зубами, но не торопился уходить. Внимательно и серьезно он рассматривал свое изображение.

- Ну как? Нравится? - не выдержал Мечников.

Мальчик кивнул, не отводя глаз от портрета:

- Очень красиво, синьор. Только это не я.

- Не ты? Как - не ты? Что же, ты не узнаешь самого себя?

Пастушонок упрямо стоял на своем.

- Не я, синьор. Я Лука Скабиони, простой парень из Романьи, а у вас на картине показан сам святой Джованни, как он сидит в нашей церкви. Весной мы носим ему цветы, чтобы наши овцы ягнились.

Лев захохотал так, что чуть не опрокинул этюдник.

- Нет, вы только послушайте этого мошенника, Александр! - закричал он, хохоча. - И ведь он правду говорит, сущую правду! Мне так и не удалось вырваться из здешних традиций - святой Джованни меня взял-таки в плен!

Миг - он схватил нож и крест-накрест перерезал холст.

Лука вскрикнул, да и Александр не мог удержаться от восклицания, хотя за время путешествия он успел уже привыкнуть к неожиданным поступкам Мечникова.

- Зачем, зачем вы уничтожили такую прелестную работу? - закричал он с упреком.

Лев беспечно махнул рукой.

- Э, к черту эту сладкую мазню! Напишу что-нибудь получше, что-нибудь стоящее... - Он погладил мальчика по плечу. - Лука Скабиони, я нарисую твой настоящий портрет. Будешь мне позировать еще?

- А кто же будет пасти овец, синьор? - солидно спросил пастушок.

- А мы вот кого заставим. - Лев шутливо ткнул кистью в Александра. Мой товарищ, Лука, клялся мне еще в России, что не боится никакой работы и готов взяться за любую.

Александр покраснел. Ему почудился в шутке Льва скрытый упрек. Но где же было ему приложить свои силы? До сих пор они путешествовали, осматривали вместе памятники архитектуры, и Лев как будто вовсе охладел к своему проекту коммуны. Между тем Лука серьезно оглядывал Есипова.

- Синьор, наверное, очень сильный, - сказал он наконец. - Наверное, почти такой же сильный, как мой отец. Но пасти овец надо умеючи. Кто учил синьора? Его отец?

Александру был почему-то неприятен этот разговор. Невольно он вспомнил отца. Несчастные овцы - солдаты, попавшие в руки такого страшного пастуха!

Мечников чутьем угадал настроение товарища и поспешил переменить тему. К тому же из деревни вдруг потянуло запахами свежего хлеба и оливкового масла.

- Ух, как славно пахнет, и до чего же я проголодался! - воскликнул он, принюхиваясь. - Александр, а что, если нам спуститься в селение и поискать там какую ни на есть тратторию?

Александр тоже признался, что голоден. Лукашка, уловив слово "траттория", вызвался проводить их к "дяде Пьетро", который держал в деревне нечто вроде гостиницы с кабачком.

8. ГАРИБАЛЬДИЕЦ ПУЧЕГЛАЗ

Все трое спустились с холма на деревенскую улицу. В этот утренний час люди были в поле или на виноградниках, и на улице рылись в песке только смуглые голые ребятишки, свиньи да козы. Впрочем, у заведения "дяди Пьетро" - полулавчонки, полухарчевни - какой-то крестьянин в грубой синей одежде, с золотой серьгой в ухе сыпал проклятиями на всю улицу и нещадно колотил палкой невозмутимого белоухого осла.

- Я тебе покажу, как упрямиться, porco Madonna! Я из тебя выбью навеки твою проклятую лень! - вопил он изо всей мочи, аккомпанируя себе ударами палки.

Александр не вытерпел и кинулся на выручку белоухому.

- Не смей его бить! Сей же час брось палку! Перестань, как тебе не стыдно! - закричал он крестьянину.

Тот не спеша оглянулся.

- А я и не знал, что у моего осла здесь родственники, - хладнокровно промолвил он и опять принялся тузить осла, приговаривая: - Кланяйся родственнику, скотина! Благодари родственника за то, что он заступается, проклятый осел!

Лука зафыркал. Однако Александру было не до смеха: он уже собирался вырвать у крестьянина палку и поколотить его самого, как вдруг Лев удивленно и радостно воскликнул:

- Ба! Кого я вижу! Лоренцо! Сам Лоренцо Пучеглаз! Да как ты сюда попал, дружище? Ведь в последний раз мы с тобой виделись как будто у Комо? Помню, помню, как ты чистил у костра свой карабин и клялся продырявить сотню австрийцев... Вот, Александр, рекомендую - Лоренцо, по прозванию Пучеглаз, один из самых преданных бойцов Гарибальди, - наскоро объяснил он товарищу. - Мы с ним очень подружились в Ломбардии, при осаде Комо.

Между тем крестьянин, в свою очередь, вгляделся в Мечникова и просиял:

- Дева Мария! Святые ангелы! Синьор Леоне! Сам синьор Леоне, неустрашимый и непобедимый! Вот это праздник!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: