Бармин тоже встал, покачался с носка на пятку, пошел к двери, но обернулся:

— Мне обидно покидать завод из-за того, что пришелся не ко двору. И что еще обиднее — покидать, осознавая себя правым — и бессильным!

Он хлопнул дверью.

Юрий Петрович свирепо выдохнул, стараясь вместе с воздухом выплеснуть из себя злость. Злость не проходила. Он сел. Закрыл глаза. Расслабился. Дал себе полный покой. И сразу почувствовал, как тело благодатно всплывает над сиденьем.

— Ну, все у вас на сегодня? — раздался насмешливый голос Шабалова. — Здорово вы всех в кулаке держите, а?

— А вы не могли бы уже уйти? — Юрий Петрович открыл глаза.

Арт стоял перед ним в нормальном облике и радужно мигал вспышкой.

— Нет-нет, не только с завода, — поспешно добавил Юрий Петрович. — Совсем. Туда, в свое будущее.

— Разве вам станет легче? Каждый из нас стоит перед судом будущего. Скоро вам заявят такое в глаза и другие, не только Бармин.

— Мальчишка! — прошипел Свидерский.

Будь тут один Бармин, он бы с ним справился. С одним Барминым чего не справиться. Да только много уже таких барминых. В сварочном двое. У конструкторов один. В ОТК тоже такой непогрешимый-непримиримый. А главбух? Даром что шестьдесят с хвостиком, войну и культ пережил, а туда же, вечно у него особое мнение. Великое счастье, разобщены смельчаки, не видны друг другу, не то что остальные, объединенные трусостью. Нет, стареет, стареет Свидерский. Раньше ему сам директор был не указ, уже не одного в этом кабинете пересидел. Теперешний тоже вначале свою линию гнуть пытался, пришлось тогда всех своих на ноги поднять. Директор на заводе — горит план ярким пламенем. Куда-нибудь ненадолго отлучается, оставляет за себя Свидерского — и план в кармане. Вот так. Покрутился немного нынешний директор — и понял, сдался, к главному инженеру пошел за советом. А как же? Кому охота, чтобы заметили где надо, кто работе мешает? Не родился еще такой человек. Жаль, уходят времена. Уже и в парткоме все чаще авторитетом давить приходится, не так, как прежде, когда по одному взгляду все руки дружно взлетали вверх. Но не надейтесь, жив еще Свидерский. И система его жива!

— Мальчишка, говорите? — прервал мысли Юрия Петровича Шабалов. — А ведь ему тридцать три. В его возрасте вы уже этим заводом командовали. Не странно ли? С буржуазными спецами — и то сотрудничали. А с нормальным нашим парнем общего языка не находите. Через десяток лет такие, как вы, от реформ его отучат. Заставят задуматься о нервочках. О пенсии. Да слава богу, которого нет, попадет он скоро в хорошие руки.

— Уйдет все же?

Такая радость была в голосе Свидерского, что Арт рассмеялся:

— Не рассчитывайте, есть иные пути. И поскольку вы все равно ничего с будущим не поделаете, раз уж оно состоялось, то я вам оттуда газетку захватил. Смотрите, кто из него вырастет!

Свидерский небрежно развернул паутинной толщины прочный лист, пошарил глазами по полосе и вдруг вскочил, стоя посмотрел дату под названием.

— Да. Никогда бы не подумал.

— Думать по-настоящему вы отвыкли давно, едва уверовали в свое право решать за всех, впрочем, тогда же приблизительно вы и решать перестали, — дерзко заметил Арт с барминскими нотками в голосе.

— Как-то здорово у вас с Барминым получается: тот ничего не делает, другой зря хлеб жует… Кто же тогда работает?

— Так это ж не благодаря вам, а вопреки. Знаете, как вас на заводе кличут? Свидубский.

— Слушайте, по какому праву вы мне все это рассказываете?

— У будущего одно право: оно точно знает, что именно до него доживет.

— Не слыхал я до сих пор о ваших коллегах в прошлом… Иначе почему молчат те, кому вы открылись?

— Предполагаете описать мое появление в мемуарах? Не смешите, Юрий Петрович. Ну кому вы посмеете выдать меня? Вы, насмерть обокравший себя, растоптавший свой талант? Достаточно того, что вы изо всех сил придерживаете прошлое, лепите из него удобное для себя настоящее, не боясь выпасть из будущего, потому что ваше будущее — это день нынешний, дальше вам не заглянуть… Нет, гражданин Свидерский, вы постараетесь забыть меня, вычеркнуть из сегодняшнего вечера, выбросить из головы. Не было меня. Не было. Не было — и все!

Арт обошел Юрия Петровича, снял со шкафа светящийся диск, щелчком совместил с тем, что уже висел на груди. Отщипнул и выдернул на длину вытянутой руки паутинку записи. Судя по цвету, заполнение качественное. Этим кадрам у них там цены не будет. И Эльчик Бармин не один раз хохотнет над кадрами собственного прадеда в зеленой молодости, на переломе судьбы.

Юрий Петрович стоя следил за сборами Арта, и у него усиливалась тягость под ложечкой, от которой — не продохнуть, Он все еще держал в руках газету, и газета жгла ему руки. Он мял, растягивал паутинный лист, и статья о Бармине корчилась, разбухала, выпячивала строчки крупных, выпуклых букв.

— Оставьте мне газету, — внезапно попросил Свидерский, не глядя на Шабалова.

— Что вы, это невозможно! — возразил Арт.

— Боитесь наследить в прошлом? Получить взыскание? А если вот так?

Свидерский скомкал лист, сунул в ящик стола, повернул ключ, вынул его и спрятал в карман.

Арт покачал головой:

— Напрасно вы… Едва я исчезну, растает все, что меня сопровождает… Хронозащита…

Свидерский вцепился в край стола, словно побоялся вдруг очутиться вне времени. Неимоверно хотелось взлететь. Полетать хоть немного. Хоть от стены до стены. В полуботинки, похоже, кто-то насыпал раскаленного песку. Тускнел воздух. Но у Юрия Петровича не было сил дойти до выключателя и зажечь свет. Он устало опустился в кресло, повис над сиденьем, подвигал над полом ступнями ног.

— Позвольте поинтересоваться, товарищ Шабалов, а чем особенным отличаются там у вас люди?

— Да я ведь тут неподалеку, из следующего века, многого не знаю. Рассказывают, у некоторых появляется способность летать.

— Летать? — вскинулся Свидерский. И сразу же, скрывая изумление, низко наклонил голову. — Но ведь Бармин не летает, я знаю, — пробормотал он, обращаясь к столешнице. — Я этих, которые летают, сразу чую…

— Вы правы насчет Бармина. И характер у человека так себе. И приспосабливаться не умеет. Ни тебе гибкости, ни уступчивости, одна принципиальность и прямизна. Другой бы среди таких, как вы, легче своего добивался, без столкновений. Бармин — работник, не ловчила. И в этом смысле — человек будущего. Хомо Футурус! А то, чего он не умеет, вряд ли понадобится ему в будущем, оттого и не дано при рождении.

— Не дано… А что бы вы сказали, если б я вам сейчас предъявил Хомо Авиенса? Человека Летающего?

— Постойте, уж не на себя ли намекаете? — догадался Арт.

Так вот в чем дело! А они-то с правнуком Эльдара Бармина головы ломали, что случилось как раз в эту ночь со Свидерским-Свидубским. Какая жалость — ни предостеречь человека, ни за руку удержать. Иметь бы право рассказать ему, что он сегодня даже ночевать домой не явится. Запрется здесь изнутри, когда все на заводе утихнет. Опустит шторы. И только наутро найдут его, взломав дверь, лежащим лицом вниз посреди ковра в такой позе, точно его сбросили с большой высоты, хотя больше чем со стула или со стола упасть он не мог, а в этом случае как объяснить, что его так распластало по полу? И следователь, вдоволь поломав голову, закроет дело, заставит себя поверить в инфаркт… Потому что криминалистика окажется бессильной перед загадкой его смерти. Это в будущем, во времена Арта классифицируют странную болезнь: атавистически пробуждающийся в полете страх падения, страх, убивающий прямо в воздухе, так что летун с размаху грохается оземь, уже мертвый от сознания, что разучился летать! Но откуда вдруг этой болезни ни с того ни с сего проявиться в кабинете железобетонного, неуязвимого для логики и человеческих чувств Свидубского?

Теперь понятно, в чем не смог разобраться его современник-криминалист…

— Что ж, покажите, — согласился Арт, не скрывая снисходительного тона: не верилось, что здесь (здесь!) обитает чудо последующих веков.