— Естественно… Когда чужая, все гораздо быстрее и проще…

Как, еще быстрее? — подумал Рад. Суток не прошло. Проще — куда ни шло, это я согласен. Но быстрее…

Он догадался, что не временем меряется та быстрота, с которой люди находят друг друга, а чем-то неведомым, новым для него, ломающим все преграды и условности. Они с Инкой заглянули в иной мир, со своими масштабами и ценностями, и теперь осторожно и храбро обходили все, что могло снова отнять у них зыбкий, необходимый обоим союз. Это не походило на фатальность внезапно вспыхивающей связи чужих супругов. Он и сам однажды в электричке заглянул случайно в глаза молодой женщине и увидел в них такое огромное и естественное «да» — только сегодня и только для него одного! — что понял: пути их скрестились, еще до вечера они будут близки. Двадцать минут до города как раз хватило для знакомства, он не ошибся. Да и невозможно было ошибиться в том единственном случае, когда наперед знаешь, как все будет просто, легко и необременительно. Они сошлись и разошлись, не задев друг друга, не оказав никакого взаимного влияния, и больше никогда не встретились. Но в тот день не могли не быть вместе.

По закону соприкосновения, который Рад только что придумал и вывел, их взаимопроникновение с Инкой было идеальным. Оно даже испугало его своей неожиданностью и полнотой. Вот жили до сих пор два человека порознь, один не подозревал о существовании другого. Однако случайность выбора, случайность встречи была предопределена заранее. Не какой-то там сомнительной судьбой, в которую все же все мы украдкой верим. А созвучием, сонастроенностью, особого рода обнаженностью, которая и проявиться-то может только от короткого замыкания друг на друга.

Рад искоса посмотрел на Инку. Она гулко ступала по мосту удивительно плавной, широкой и вместе с тем замедленной походкой, будто раскачивала мост своими шагами. Мост отвечал ей, льнул к ее ногам.

— Почему ты вспомнила метро?

— Туннель! — Инка махнула рукой вперед, на сходящиеся фермы.

— Эх ты, чужая жена! — Он поднес к губам Инкину руку, подышал на кольцо, чтоб оно затуманилось.

— Чудик. Не чужая. И не жена. — Инка рассмеялась. — Я ведь не замужем.

Вряд ли в этот момент лицо Рада сильно отличалось от театральной маски, воплощающей изумление. Наверное, поэтому Инка, не ожидая вопроса, постучала ногтем по кольцу:

— Это — чтобы мужики не липли. Между прочим, помогает…

Рад не стал разуверять ее, объяснять, что не всем, не всегда, некоторых, наоборот, поощряет. Придумала же себе защиту девчонка, а? Не хочешь — удивишься. Потом-то ему хватало поводов для удивления. Логика ее поступков отличалась непонятной ему мотивированностью, странностью, последовательностью выдумок. Требовалось усилие удержаться в рамках Инкиных истин, которым, впрочем, она легко подчиняла всех своих друзей и знакомых. Именно это и не давало Инке сделаться привычкой Рада. Едва ему начинало казаться, что он знает о ней все, она выкидывала очередной фокус и снова куда-то уходила-уходила…

Теперь, похоже, она уходила насовсем. Сцепленные на столе руки, золотая дужка кольца на пальце разделили их сейчас надежнее любых расстояний. И конечно же, не натуральным фактом замужества, в конце концов, Рад не был ханжой. Нет, просто чужое колечко, результат уже не липовой свадьбы, подвело итог их недолгой любви.

Когда Рад заметил неладное? Неужели в тот день, когда у Инки внезапно изменился почерк? До того дня она владела феноменальной скорописью. Нет, не стенографией, в стенографии он немножко разбирался, а какой-то невиданной системой: облегченное начертание букв плюс неуловимо быстрые движения пальцев. Строчки составляли мельчайшие синусоиды и петли одного направления, непривычные на бумаге, но все же доступные для чтения. Нормальный человек не забудет такого удобного письма и без повода не перейдет на громоздкий старый способ. А вот Инка перешла…

И все же насторожился Рад совсем не в тот раз, не после истории с почерком. В тот раз он принял Инкину «забывчивость» за ее очередной пунктик. А присматриваться начал, пожалуй, лишь открыв в ней так же внезапно прорезавшуюся, прямо-таки болезненную стыдливость: она до истерики стала бояться собственной наготы, и безобидная, вполне допустимая у других странность выглядела в ней ненатуральной. Ибо это не вязалось с Инкой, относившейся к своему телу немножко извне, как к хорошо знакомому произведению искусства.

Однажды, например, она мылась в ванной, закинув по обыкновению руки за голову локтями вверх и прислушиваясь к тугой, сильной, насыщенной воздухом струе душа. Рад знал эту ее привычку открыть настежь дверь и самозабвенно уйти в наслаждение. Вода не разбрызгивалась — прилипала к ее коже, прозрачной серебряной пленкой облепляла острые локти, подмышки, приподнятые движением рук груди… Почувствовав незнакомый взгляд, Инка открыла глаза. Посторонний мужчина умоляюще выдавил:

— Ради бога… За мной гонятся пьяные…

Инка неторопливо задернула занавеску и, высунувшись, показала пальцем задвинуть засов.

В коридоре затопали, послышались чьи-то полуразборчивые голоса:

— Где он?

— Федька сюда не забегал?

— Вылезай, гад, убьем!

Рад быстро выдворил дебоширов из квартиры (ну, Инка, широкая натура! И наружную дверь не захлопнула!), стукнул в ванную: «Не бойся. Какие-то ханурики по ошибке залетели!» Едва он скрылся в комнате, девушка велела несчастному Федьке убираться.

Много позже она со смехом описала Раду жалкого, дрожащего человечка, пересидевшего шум под раковиной. Что-что, а рассказывать Инка умела! Рад был потрясен: он, ни о чем не подозревая, гонялся по коридору, отстаивал территорию, а темная личность в это время была отделена от девушки лишь тонкой, декоративно замутненной занавеской.

— И ты даже не вскрикнула? Он же… Он же мог…

— Ну, что ты!

В этом была вся она — доверчивая и самоуверенная. Он долго мучился видением этой сцены, не прощал заочному обидчику нечаянного визита. Ух, попадись — точно б врезал! А Инка ничуть не изменилась — при полной иллюминации разгуливала по квартире голышом, мылась в распахнутой ванной, по-прежнему забывала проверить, заперта ли наружная дверь.

Смелость ее сломалась в один день. Инка начала всюду гасить свет, тянула на себя простыню в постели, кидалась прятать высунувшийся из неприхлопнутого шкафа чулок. Она не умела быть нарочитой, не умела притворяться. И если уж страдальчески переносила несчастье наготы, значит, страдала по-настоящему. Вот тут — именно тут! — Рад и понял, что Инка уходит.

Собственно, когда он окончательно сообразил, точнее, когда нашел в себе силы сказать себе об этом, Инки возле него уже не было, она ушла. То есть она, конечно, никуда не исчезла, не скрылась, не уехала, она была рядом, но так же далеко, как если бы они были не в одной квартире, а в разных исторических эпохах. Ее глаза, руки, голос — все было почти ее. И все-таки Инки в этой женщине больше не было. Другая стала хозяйкой Инкиного тела, надела и носила присвоенное трудно, неловко, будто заново к нему привыкала. Рад с удивлением заметил, как отяжелели и оплыли книзу Инкины щеки, от этого Инкино лицо сразу как-то потеряло живую остроту и податливость.

Рад не мог смириться с потерей. Пусть не до конца, пусть с новыми странностями, но Инка должна к нему вернуться. Ведь что же такое получится на Земле, если ни с того, ни с сего распадется такая любовь! Да ему просто не прожить без Инки, вот не прожить и все!

Рад взял девушку за руки, усадил на диван. В комнате было сумеречно, по-военному громыхал телевизор, сотрясая комнату синим медицинским светом. Из-за окна сквозь едва опушенные ветки тополя просачивалось'холодное небо.

— Ну, давай поговорим, хочешь?

— Давай, — безразлично согласилась Инка.

Уже в самом этом безразличии незримо присутствовал страх, как он присутствует в неосвещенной улице и в бьющем полночь колоколе на старой кладбищенской часовне. Раду подумалось, если Инке удастся перешагнуть через страх, то она не уйдет.