Лариса ЕВГЕНЬЕВА

(Лариса Евгеньевна Прус)

Витя-Шушера и автомобиль

Витя-Шушера выиграл двадцать четвертую "Волгу".

С этой самой минуты все-все изменилось в Витиной жизни! Но ведь нужно объяснить, какая она была раньше, Витина жизнь. Маленькая деталь: когда в классе писали сочинение на тему "Моя мечта", Витя-Шушера написал: "Моя мечта чтобы меня навсегда забрали из интерната и чтобы Алик попал под машину. Насовсем".

И получил кол. Жалкая его писанина была крест-накрест перечеркнута двумя жирными красными чертами, а внизу написано: "Это не сочинение!!" Даже высокие и четкие каллиграфические буквы имели ужасно возмущенный вид, а о двух восклицательных знаках в конце и говорить не приходится. На следующем уроке учительница спросила у Вити правило о префиксах, и Витя закономерно получил пару; через урок она снова его спросила, и Витя, наконец, получил четыре. Учительница не спросила лишь об одном: почему Витя написал такое сочинение?

Другое дело, что Витя и сам вряд ли смог бы на это связно ответить. Почему-то, когда он взял ручку и склонился над тетрадью, понятия не имея, какая такая будет его мечта (невсамделишная мечта, для учительницы и для отметки, разумеется), он подумал: а вдруг?.. Витя-Шушера не верил ни в какие чудеса, ни в какие пятаки под пятку, чтобы получить пятерку, ни в каких черных кошек, от которых якобы происходят всяческие несчастья и невезения, и все же он подумал: а вдруг?.. Вдруг, если сейчас написать его мечту черным по белому, вдруг существуют какие-то силы, ни от кого не зависящие, никак не объяснимые, а может, наоборот, вполне естественно объяснимые самыми обычными законами физики, химии и математики... или, может, нет и не было никаких законов, а есть стечение обстоятельств, непредвиденное и ненамеренное, которое вдруг ни с того ни с сего возникнет в тот самый миг, как он напишет свою мечту, - короче говоря, вдруг эта мечта свершится в самом деле? Потому что Витя пребывал в такой вот невеселой ситуации, когда надеяться, в сущности, не на что и все же надежда, неистребимая надежда - живет.

Его мысли были столь смутны и расплывчаты, что он просто не сумел бы их связать и описать. Он знал лишь одно: пусть его заберут из интерната и пусть Алик каким-либо образом исчезнет из его жизни. Для пущей надежности ему было бы лучше попасть под машину. Навсегда.

Ибо что мог Витя написать? Что ему плохо в интернате? Да как сказать... Витя был нормально обут и всегда сыт. Даже более того - за обедом он никогда полностью не съедал свою порцию: у Вити, очевидно, был слишком маленький желудок и первое, второе, третье туда просто не помещалось; да и готовили здесь гораздо разнообразнее и, в общем, вкуснее, чем дома. Скажем, здесь Витя мог сколько угодно есть гречневой каши, до которой он был большой охотник и которую никогда не ел дома, потому что гречки нельзя было купить в магазине; на полдник бывали пахнущие ванилином булочки, пирог с повидлом или же посыпанные сахарной пудрой слоенки; кроме того, большой выбор первых и вторых блюд, включая блинчики с мясом и блинчики с творогом, которые Витя тоже очень любил, - ну и так далее.

Дома Витя с мамой, как правило, питались супами из концентратов, макаронами, плавлеными сырками и кефиром. Хотя нельзя сказать, что Витина мама не умела готовить. Она великолепно готовила, но только иногда. А еще точнее, в те дни, когда к ним в гости приходил Алик. Но тогда кусок не лез Вите в горло. Он вяло жевал, совершенно не чувствуя вкуса маминой стряпни, поскорее вставал из-за стола и шел гулять, вернее, бродить.

Вернувшись, Витя забирался одетый в кровать, пил горячейший чай (Витя был большой мерзляк) и смотрел телевизор, если, конечно, передачи еще не кончились. На остатки маминого с Аликом пиршества он не мог смотреть. Правда, и остатков-то этих было чуть-чуть: Алик не жаловался на аппетит.

Нет, не мог Витя сказать определенно и твердо, чем именно плохо было ему в интернате. Витя был троечник, а значит, ни то ни се, и учителя относились к нему точно так же: ни так ни сяк. Иногда хвалили, иногда ругали, чаще - не замечали. Никакого сравнения с безнадежным двоечником Бурмусовым, которого так часто называли балбесом, что вскоре это превратилось в кличку. Бурмусов уже не отвечал щелбанами на призыв: "Эй, Балбес!" - а с готовностью поворачивал голову: "Чё?"

Даже в такой мелочи, как местоположение кровати, повезло Вите-Шушере. Витя, как уже говорено, был большой мерзляк, а положили его, как назло, у самого окна. И лишь начались холода, как Витя стал мерзнуть. Но с другой стороны, с наступлением холодов стали топить. И спортсмену Петракову, который еще до общеинтернатской зарядки делал трехкилометровую пробежку, обливался холодной водой и имел два разряда - по лыжам и по плаванию, стало жарко спать у батареи, и без лишних слов он взял Витю в охапку вместе с постелью и перенес в свою кровать. Так что в итоге Витя только выиграл.

Но скажите, зачем надо было брать Витю в охапку? Разве нельзя было просто сказать - человеческими словами? Разве Витя вещь или, еще хуже того, пустое место, чтобы его вот так - не замечать? Вот и разгадка: Витю не замечали. Никто не замечал Витю - ни ребята, ни учителя, потому что нельзя ведь назвать полноценными человеческими отношениями оклики вроде: "Шушера, передай карандаш!" или замечания типа: "Синьков, не вертись!"

Синьков, он же Витя-Шушера, становился героем минуты (вернее, сорока пяти минут) лишь на уроке физкультуры. Кто его знает, отчего Витя уродился таким неуклюжим. Но что было, то было. Витя не был жиряком, наоборот, но каким жалким несуразцем являлся он на страшном уроке! Куда еще ни шло, если они прыгали в высоту, в длину или метали гранату, - тут уж каждый отвечал сам за себя и единственной Витиной жертвой был Физкультпривет, учитель физкультуры. Конечно, Физкультпривет мог поставить Вите пару и успокоиться, но у него была своя теория, а именно: если не считать смертельно больных и инвалидов, любой нормальный ученик может без труда успевать по физподготовке и выполнять элементарные требования, которые предъявляются программой.

Витя-Шушера эту теорию полностью опрокидывал. Сколько ни возился с ним Физкультпривет, сколько ни давал индивидуальных упражнений и дополнительных занятий, ноги Вити упорно цеплялись за планку, руки Витины упорно роняли мяч, а вместо кувырка вперед у Вити получалась поза страуса, засунувшего голову в песок и навсегда окоченевшего. Это что касается личных Вити с Физкультприветом отношений.

Но были еще уроки, и их большинство, которые Физкультпривет называл игровыми. После разминочных упражнений ребята разбивались на две команды и играли в футбол, волейбол, баскетбол или же в специально придуманные Физкультприветом игры, развивающие быстроту, ловкость, глазомер и реакцию. Физкультпривет считал, и, возможно, не без оснований, что команды должны формироваться добровольно, на основе взаимной склонности и симпатий. Но так как взаимные склонности и симпатии от урока к уроку менялись, то менялся и состав команд. Неизменными были лишь капитаны - Петраков и Бурмусов. И неизменным был вопрос Физкультпривета:

- Ну, так кому подарить Синькова?

И тут начиналось! Тыча друг в друга пальцами, во всю силу легких команды вопили:

- Им!

- Нет, им! Он прошлый раз у нас был!

- Фигу вам! Тогда совсем другие команды были!

- Ничего не другие! Прошлый раз он у Балбеса играл, а теперь пусть у Петрака!

- Играл, ха!

- Антоша был с вами, а теперь с нами, и Игорь был с вами, а Петюн вообще не играл из-за ноги!

Физкультпривет пронзительно свистел.

- Р-разговорчики! Кр-р-ругом!

Команды поворачивались друг к другу спиной, с шумом приставляя ногу.

- Успокоились? Синьков, иди в команду Петракова.

- Всё, пацаны, концы, - бросал кто-нибудь из несчастной команды.