Ага. У меня серьёзные неприятности.

— Давай, — сказал он, приготовившись для нашей игры.

Я повернулась к нему, наши лица были в сантиметрах от того, чтобы соприкоснуться. Такими темпами моё сердце не выдержит! Лежать рядом с ним, с его теплой, сильной рукой под моёй головой — это сводило меня с ума. А потом были мои руки; что я должна была делать со своими руками? Я не знала, поэтому обернула их вокруг живота.

Сконцентрируйся, Харпер. Сконцентрируйся.

— Какой была самая тупая ложь, которую ты говорил?

Он поморщился, и это было мило.

— Это запрещённый приём. Я был прав, говоря, что ты заставляешь меня нервничать! Ты собираешься убить меня?

— Только, если это что-то плохое, — ответила я, смеясь.

— Угу. Сама напросилась, — усмехнулся он. — Я поспорил бы о нашем соглашении.

Я ахнула и лопнула от смеха. Мне правда-правда сразу же понравилась эта игра, и он тоже засмеялся.

— Моя очередь, — сказал он, изучая моё лицо, и я постаралась обуздать свой смех и прочистить горло. — Могу ли я завтра сказать парням, что ты под запретом?

Я не хотела отвечать. Нет, я хотела сказать «Да». Я испытывала просто непреодолимое желание. Но это был тот самый момент, когда он заслужил узнать правду, прежде чем проникся бы ложной идеей о «навсегда», в то время как «навсегда» — не моё будущее. Поэтому я вздохнула:

— Нет.

Он приподнялся на локте, вытянув руку и нависая надо мной в замешательстве. Вдруг мне стало трудно дышать. Последние сияющие лучи солнца сверкали оранжевым светом сквозь кроны деревьев перед тем, как показать небо во всей его чистоте. Но ничто из этого, даже искорки света во мне, не могли сравниться с глубиной в его глазах, что взывала ко мне. Он — причина того, почему моё тело так реагирует.

— Почему? Я знаю, ты чувствуешь это. Я вижу, что отрицая это, ты становишься несчастной.

— Не буду лгать, ты абсолютно прав. Я чувствую это, я все чувствую. Я хочу этого, но не могу.

— Почему же?

— Я не встречаюсь. Я уже могу сказать, что ты станешь моим лучшим другом, но я не могу быть с тобой. Никаких других отношений у нас не может быть, какими бы стремительными не были наши чувства.

Он ещё больше нахмурился, а я протянула руку, разгладив морщинку между его бровей большим пальцем, заставляя его закрыть их.

— Не хочешь или не можешь? — спросил он, эта грусть разбивала мне сердце.

Это было ещё хуже, чем я раньше думала об этом. Мне нравился этот парень. Мне он очень нравился, могу сказать, что внутри он немного сломан, даже больше, чем его отец. Уверена, что это причиняло ему боль, и рассказать об этом — гораздо больнее, но это напоминало мне день, когда я познакомилась с Эйприл. Я знала, что он это вычислит. Я верила в него.

— И то, и другое, — сказала я.

— Дело в твоём отце? Я могу встретиться с ним, если это поможет. Ты можешь не верить, но это дерьмо пугает меня, но я сделаю это.

Я хихикнула.

— Мой отец ни при чем. Дело совершенно не в этом.

Вон сделал глубокий вдох и начал жевать свою щеку изнутри.

— Прежде всего, это первый произнесенный тобой отказ, а во-вторых... Это распространяется навсегда? Нет?

— Твой отказ по поводу «нас» распространен навсегда?

Я думала об этом чуть больше секунды и понимала, что я должна быть предельно честна со своим ответом.

— Нет, — ответила я, потому что если бы всё-таки пережила эту болезнь, это лечение, и он всё ещё хотел бы быть со мной, то я бы ухватилась за это обеими руками. Если бы я умерла,... он простил бы меня за то, что я сделала ему огромное одолжение. Ведь кто, чёрт возьми, в нормальном душевном состоянии захотел бы устроить себе трагедию, встречаясь с умирающей девушкой?

Он расплылся в улыбке, поцеловал меня в лоб, и я не смогу описать, что я почувствовала.

— Если «друзья» — это то, чего ты хочешь, то я дам тебе это.

— Никакого давления, никакого хитроумного плана, чтобы попытаться затащить меня в свою постель? — Я почти хотела, чтобы он ответил «нет», но понимала, если у нас будет что-то длительное, то это последнее, на что ему нужно было согласиться.

— Никакого давления, я обещаю. Что касается хитроумного плана, чтобы затащить тебя в постель, детка, то он мне не нужен. — Он подмигнул, от чего я рассмеялась, потому что именно это мне и было нужно.

— Какая твоя самая глупая ложь? — спросил он, пока снова устраивался на месте, притянув меня к себе так, чтобы я могла положить свою голову ему на плечо. Я пыталась не обращать внимания на желание прикоснуться к его животу и груди. Чертов этикет лучших друзей. Конечно, я залилась румянцем и улыбнулась от воспоминания, прежде чем сформулировать свой ответ.

— Я никогда не пичкала свой лифчик ватой.

Он так сильно смеялся, что я едва удержалась на его плече, а затем он ухватился за верх моего платья. Не думаю, что ему удалось рассмотреть слишком многое, пока моя рука прижимала ткань на груди, а визг отдавался эхом.

— Там нет никакой ваты.

Я чувствовала жар на лице, словно огонь, и зарылась ему в плечо. Что случилось с этикетом лучших друзей? Ох, точно, это же я пыталась смириться с этим. А он, напротив, казалось, пытался бороться с любого рода правилами этикета. Но всё же я оставалась довольна, что надела бикини, поэтому наслаждалась легким поворотом в наших отношениях, несмотря на всю двусмысленность. Он просунул руку мне под подбородок и приподнял лицо так, что у меня не было другого выбора, кроме как посмотреть на него.

— Ты не можешь быть застенчивой со своим лучшим другом. Лучший друг делится всем.

— Ты делишься всем с Картером?

— Притормози, не нужно быть такой.

Я смеялась, потому что с ним было легко смеяться.

— Рискуя сделать все мрачным и серьезным, какая твоя самая эгоистичная ложь?

Он кивнул и притянул меня ближе. Установилась долгая пауза, и на мгновенье я подумала, что он не собирался отвечать, но затем он проговорил.

— Разумеется, у нас есть связь. — Голос его стал грустным, как в той манере речи «утром я буду относиться к тебе с уважением», свойственной лишь ему, и как эгоистка, я бы хотела этого не знать. — Я собирался пройти через это, — ответил он.

— В некоторой степени я даже рада, что ты этого не сделал.

— Но с другой стороны ты бы хотела, чтобы сделал, да?

— Да, но это не то, чем занимаются лучшие друзья.

— Да, — вздохнул он.

Я понимала, что он собирался задать мне точно такой же вопрос, а я не хотела, чтобы он почувствовал разочарование, которое я ощущаю за него. Мы просили честности друг от друга, мы хотели отношений, даже если у них появились бы серьезные недостатки, но сейчас все стало немного зыбким. Поэтому я решила ответить ему, даже прежде чем он спросит, потому как понимала, что в нем шла борьба, стоит ли спрашивать или нет.

— Она может слышать тебя. Мама — все тот же человек, только стала намного спокойнее.

Вон снова оперся на локоть и посмотрел вниз в мои глаза. Солнце почти скрылось за горизонтом, а оттенки оранжевого и пурпурного окружали сиянием его тело. Он был так похож на ангела, что я пыталась преодолеть желание притянуть его к себе и поцеловать.

— Харпер?

Я понимала, о чем он хотел знать. Мы говорили о моей маме, будто она умерла, когда на самом деле, нет. Однако, вполне могла бы. Закрывая глаза, я могла представить ее за окном дома, над которым работал папа, чтобы держать ее взаперти. Мне было интересно, могла ли она видеть хоть что-нибудь сквозь свои призрачные глаза. Я понимала, что думать и говорить так о ней — очень цинично, но то, что я видела ее такой: лишь оболочкой потрясающего музыканта, жены и матери, которую я знала, пока взрослела — убивало меня. Она бы возненавидела себя, если бы отдавала себе полный отчет.