— Я не знаю, почему рассказала об этом Бенни. Может быть, это был тот момент, в котором мне захотелось, чтобы все это оказалось правдой... — Я сделала глубокий вдох, прежде чем продолжить. — Около трех лет назад мои родители попали в автокатастрофу по пути домой после своего ужина по случаю годовщины свадьбы. Мама получила обширное повреждение головного мозга, и теперь живет в доме, где о ней смогут позаботиться. Раньше мы постоянно ее проведывали, а сейчас я вижу ее один раз каждые пару недель. Папа навещает ее при каждом удобном случае, который ему выпадает. Такое чувство, что он думает, будто она очухается. Бенни, которому я солгала, на самом деле и не помнит, какой она была прежде. Ему было всего семь.

— О господи. Мне так жаль. — Он погладил меня по волосам и щеке, и внезапно я почувствовала, как часть тяжкого груза спала с моих плеч. Я никогда и никому раньше не рассказывала об этом. — Иди сюда.

Он откинулся на спину, похлопал себя по груди, на которой я разместила свою голову, и затем молча стал поглаживал мои волосы. Я не знала, как долго мы пролежали тут, не произнося ни единого слова, но не думаю, что кого-то из нас это волновало. Это было как то естественно. И ничего общего с тем, чем я себе представляла, занимались бы лучшие друзья.

Я не хотел быть ее лучшим другом. Я хотел ее всю и желал рассказать об этом всему миру. Но это во мне говорил эгоист. Мой отец такой же, и я ненавидел его за то, что это побуждало меня сказать... она заслуживала парня лучше, который не обременен темным прошлым.

Ее волосы ощущались такими невероятно нежными под моими пальцами, будто лепестки цветов, и такими гладкими и мягкими, что я был согласен гладить их до самой смерти, если бы она мне позволила. Но не думаю, что она бы позволила, и все-таки я не мог не улыбаться от того, что это в принципе возможно, и был чертовски рад, что она не могла видеть меня и мою идиотскую и бестолковую ухмылку.

— Почему ты не нравишься Эйприл? — спросила она, а я почувствовал, как от ее сладкого мелодичного голоса мое чертово сердце стало биться быстрее. Это было словно музыка с небес. Знаю, звучит банально, но она была моей свободой от этой жизни, моей птичкой певчей, так что я бы боролся с каждым, кто бы захотел отнять ее у меня, в том числе и с Эйприл.

— Наверное, она думает, что я буду оказывать на тебя дурное влияние, — ответил я, а она захихикала, что отдалось мне в рёбра.

— А ты собираешься?

— Я — пасс. — В этот раз она рассмеялась громче и попыталась приподняться, чтобы увидеть мое лицо, но я не хотел, чтобы она это делала, потому как знал, что она была уверена, будто я шутил, не смотря на то, что это было правдой. Очевидно, Эйприл была права, и мне было лучше держаться подальше от кого-то столь прекрасного и невинного как Харпер, и все же я не мог. Даже если бы и хотел. Поэтому я прижал ее к себе, от чего она засмеялась сильнее, и поцеловал в макушку, вдыхая запах ее медово-цветочного шампуня.

— Это твой первый отказ отвечать, а еще я считаю, что она неправа, — спокойно продолжила она, и я почти поверил в ее слова, но всё же понимал, что это не так.

— У меня есть прошлое, и не все в нем было блестяще. — Разве это не правда.

— В том, что все идет блестяще, нет никакой истины. Держу пари, что твой отец предстает перед людьми во всем блеске, пока не открывает свой рот.

Черт побери, я хотел убить своего отца. Я чувствовал, как во мне нарастала ярость, и я изо всех сил старался сохранять самоконтроль. Тогда она начала пальцами поглаживать мой живот, а мое тело замерло от страха, что она прекратит. Надо полагать, что это было ложное суждение, так как она бы остановилась в любом случае, а я хотел сказать ей не прекращать это, но я трус. Это у меня тоже от придурка-отца.

— Сделаешь мне одолжение, Харпер?

— Ммм, думаю, да.

— Когда Эйприл скажет тебе держаться от меня подальше, будешь ли ты помнить эту ночь, помнить, что значит быть в моих объятиях, и как звезды над нами именно в этот момент сияют по-особенному ярче, чем в любую другую ночь, которую я только могу вспомнить. Будешь ли ты помнить это?

Она молчала, а я хотел знать, о чем она думает, но не осмеливался спросить из-за страха услышать то, что мне бы не понравилось. Господи, похоже, мне бы не понравилось это в любом случае.

— Твой единственный вариант попрощаться со мной — это смерть, и даже тогда я бы не хотела этого. Я буду помнить сегодняшний день, сегодняшний вечер и завтра в твоих руках под этими необычно яркими звездами, которые, мне кажется, горят только для нас. Я буду помнить тепло твоих рук вокруг себя и твой запах, ощущение твоей хлопчатобумажной футболки на моей щеке. Я даже буду помнить, как мы встретились, тебя, стоящего с бикини-группой, только потому, что ты такой красивый без рубашки. — Мы оба захихикали, но от ее слов мое сердце сжалось от боли.

Как только я подумал, что собираюсь нарушить правила дружбы, она продолжила, а я хотел услышать каждое слово.

— Я буду помнить, как размышляла о том, что мне очень сильно хотелось узнать, из-за чего у тебя появилась татуировка в виде дерева бонсай, которая окутывает твои ребра и проходит вдоль спины, но была слишком трусливой, чтобы спросить, потому что тогда ты бы знал, что я рассматривала тебя. Тем не менее, прежде всего, Вон... — Казалось, мое сердце остановилось, когда она вот так произнесла мое имя. — Прежде всего, я буду помнить, что мне не хотелось ничего, кроме как поцеловать тебя, когда у меня была такая возможность, пока мы не стали лучшими друзьями. Это моя тебе клятва.

От одного быстрого намеренного движения она оказалась подо мной, руками я уперся по обе стороны ее головы; они казались большими по сравнению с ее миниатюрным лицом. Ее длинные волосы были разбросаны по красному покрывалу, и я знал, что сохраню его навсегда. Я хотел рассказать ей о своей татуировке, о своей матери, но не сейчас. Я изучал ее, ее большие яркие синие глаза. Они были самыми необыкновенными в мире, будто цвета синей сойки в скворечнике моей мамы. Долгое время я пристально на нее смотрел, наше дыхание смешалось, и все это заставило меня задуматься, насколько сильно я ее хотел. Не только как друга, к черту дружбу. Я хотел, чтобы она была моей, владеть ею, целовать ее, оберегать. Я даже не осознавал, что придвигаюсь к ней ближе, пока она не облизала свои губы, почти касаясь моих, и я понимал, что она не могла отрицать то, что чувствовала, сильнее чем я. Как только ее глаза затрепетали и закрылись, я приблизился своими губами к ее и отведал дивный вкус своей синей птицы счастья.

Одной рукой я обхватил ее подбородок, проскальзывая пальцами ей в волосы, пока вторая пульсировала под моим весом. Я вздрагивал, когда она едва стонала мне в рот, а еще она привела каждую часть меня в полную боевую готовность. Каждую Часть. Я не хотел, чтобы она думала, будто это все, что мне было от нее нужно, разумеется, я хотел ее, я хотел ее сильно. Но речь не об этом, и мне было страшно, что она придет в себя и отвергнет меня. Но вместо этого она проводила ногтями под моей футболкой, по спине, чем сводила меня с ума. Ее губы были такими мягкими, когда я облизывал гладкую кожу изнутри ее верхней губы, прежде чем начать всасывать ее. Ее руки переместились от моих ребер сзади к талии, и я почувствовал, что теряю самообладание, когда она пальцами зацепилась за внутреннюю часть пояса моих штанов.

Вот он, момент, который мог бы изменить все, что мы обещали друг другу. Господи, возможно, мы бы пошли уже дальше этой точки. Я заметил, что рукой касался ее ребер, а я так сильно хотел ощутить полноту ее груди в своей руке, в то время как она дразнилась, вздымаясь при каждом вдохе, когда произошел взрыв. И нет, я не имел в виду у себя в штанах. Я в том смысле, будто в небе над нами. Мое сердце билось так сильно, но в такт с ее. Дело было не только в нашем поцелуе — нашем единственном прекрасном поцелуе. Какой-то мудак установил несколько фейерверков и не мог выбрать худшего момента, чтобы их взорвать.