У нее был большой секрет и меня до чертиков пугало, что она не хотела, чтобы я о нем узнал. За эти несколько часов мы уже прилично обменялись суровой правдой, однако, в чем бы ни заключался этот секрет, — это и было причиной, из-за которой она отталкивала меня.

Я не хотел ее терять. Подобное не должно было меня волновать спустя такой короткий промежуток времени, но, черт возьми, так и было. Мысль о том, что мог потерять ее, не только до смерти меня пугала, но и вызывала тошноту. Я просто должен был показать ей, что следует довериться шестому чувству, которое она, несомненно, испытывала.

Ей нужно было верить в себя, в меня и в нас.

— О чем ты думаешь? — мягким голосом спросила меня Блу. Я не хотел напугать ее правдой, поэтому сказал то, о чем подумал, когда только вошел к ней в комнату. Ну, кроме того, что я хотел сотворить с ней на этой кровати.

— Я думал о том, что встретил либо самого нудного человека на земле, или же ты просто не успела раскрыться.

Я почувствовал, как она вся напряглась, а затем медленно выдохнула. Как же мне хотелось, чтобы она просто рассказала мне, в чем дело. Мне хотелось ей помочь, но так как она не стала делиться со мной своими демонами, я попробовал кое-что другое. Оттолкнул ее от себя, встал с кровати и направился к коробкам в углу ее комнаты. Черт, обрывать контакт было чертовски тяжело, но я был ей нужен. Я чувствовал это своей проклятой душой. Блу было нужно, чтобы я был сильным, поэтому, не обращая внимания на ее робкий писк, я открыл первую же коробку, стоящую в углу, и обнаружил в ней сложенные плакаты. Вытащил свернутый плакат, на углах которого до сих пор был пластилин. Плакат легко проскользнул в моей руке, и пока я это делал, то украдкой бросал на нее взгляд. Она покусывала свою губу, а я еле сдержал улыбку, когда полностью развернул плакат.

— И что, наконец, здесь делает Этта Джеймс^[14]? — спросил я. Она рассмеялась и упала спиной на кровать, мне это понравилось, но я по-прежнему был в корне чертовски растерян, почему Этта Джеймс была такой важной личностью.

Блу перевернулась на бок, чтобы подавить смех, и я хотел запрыгнуть обратно на кровать и пощекотать ее, чтобы снова услышать ее хихиканье, но я также хотел посмотреть, что еще она хранила в этих коробках.

— Этта Джеймс — одна из самых известных, энергичных и проникновенных артистов всех времен. Она умерла в прошлом году. Она отжигала вплоть до своей смерти.

— Значит, она из былых времен. — Я поморщился и посмотрел на плакат снова, пока она встала с кровати и неторопливо подошла ко мне.

— Не говори так. Мне нравится музыка той эпохи. В текстах и вокале так много жизни, глубины и силы воли. Мне нравится Этта, потому что она перенесла так много бед, но все равно оставалась на коне.

Она стояла рядом со мной, касаясь своим плечом моего бицепса, от чего тот задрожал.

— Тебе нравится другая музыка? — спросил я, на что она кивнула и смотрела, как я исследую ее голую стену и прилепил плакат прямо посередине. Она не возражала, так что я направился обратно к коробке за следующим плакатом. Я достал его и развернул, пока она наблюдала за мной.

— Блу? — произнес я, держа плакат в руке, при этом широко улыбаясь и глядя на нее.

— Что?

— Как же тебе вообще может нравиться такая мелодраматическая певица как Этта, и в то же время увлекаться «Перл Джем»^[15]? В смысле, я понимаю их манеру, но они в абсолютно разных жанрах. Наподобие полярных противоположностей.

— Не так чтобы очень. Они сильны и сентиментальны по-своему. Моя любимая песня на данный момент — та, которую они спели в живую с Беном Харпером^[16]. Теперь голос этого мужчины звучит во мне.

— Почему у меня такое чувство, что ты очень сложный человек? Наверное, Шрек был прав, когда сказал: «Людоеды, как и лук, многослойны». Что ж, думаю, ты тоже многослойна.

Она засмеялась и на этот раз взяла у меня постер и прикрепила его справа от Этты. Это дикая смесь для меня, но пока она счастлива — все хорошо.

— Вокруг так много неправильных вещей, что вы начинаете ценить, когда встречаете среди них правильные. — сказала она рассеянно, делая шаг назад, чтобы проверить свою работу, и да, я осознавал, что пялился. И мне было все равно. Она была так красива и... удивительна и чертовски умна.

— Мне нравится, — сказал я.

Она возвратилась ко мне и вытащила другой постер.

— Мне тоже. Это цитата Мэрилин Монро. У нее всегда были лучшие цитаты.

Я тоже ухватился за постер и развернул его. Это оказалось черно-белое изображение балерины и я подумал о Харпер, танцующей на сцене в тот день. — Во-первых, они были полезны для таких, как она.

— Она не была настолько глупой, какой все ожидали ее видеть. Мне кажется, что она сделала свой выбор, в котором нуждалась, как и все остальные.

На мгновение я задумался над этим и потом никак не мог остановиться, размышляя о том, как я, не подумав, осуждал людей. Я ни черта не знал о Мэрилин и все равно осуждал ее. Я ничего не знал о моей мачехе, Лорел и, тем не менее, осуждал ее. Может быть, мне стоило снять пару слоев, которые были неправильными, как говорила Мэрилин

— А что, по-твоему, во-вторых? — спросила Харпер, прикрепляя маленький рисунок целующейся парочки рядом с балериной, которую я вывесил.

— Тебе в целом нравятся цитаты или только ее? — Свернутыми оставалось еще почти двадцать плакатов самых разных размеров: Imagine Dragons, Paramore и некоторые другие группы, о которых я никогда даже не слышал. Я наслаждался, занимаясь с ней подобным и лучше узнавая ее.

Она достала еще один и улыбнулась, когда развернула его. Я не мог сдержаться от смеха. На нем был жалостный котенок, свисающий с дерева, с надписью «Держись». Я видел такие в библиотеках, у врачей, в школе, в «Симпсонах». Я бы никогда и не подумал, что увижу такой же в чьей-то комнате.

— У меня есть кое-что для цитат. Самые глубокие слова и жизненные уроки заключают в кавычки. Вещи, которые ты можешь узнать и благодаря которым вырасти, умещаются в одной строчке или предложении. Я узнала о таком, что некоторые не узнали бы за всю жизнь. Это могут быть цитаты из фильмов, текстов песен, стихов, слов президента или бездомных людей. Неважно, откуда они берутся, до тех пор пока они находят отклик здесь. — Она положила свою руку мне на грудь прямо над сердцем, и, клянусь самому Господу Богу, оно забилось так, будто хотело выпрыгнуть из моей груди прямо ей в руку.

Девушка продолжила

— Как, например, сейчас мне пришла на ум такая: «Но близость взаимного смущения, когда оба чувствуют, что небезразличны друг другу, однажды возникнув, не исчезает бесследно». Это Джордж Элиот. — Она вернулась к коробке с плакатами и по моему телу пробежала небольшая дрожь, как только она убрала свою руку от моей груди.

— Я слышал о нем, — сказал я и схватил следующий, как сделала и она. — Разве он не был автором-транссексуалом восемнадцатого века? Мы изучали его на уроке английского.

Она шлепнула меня по руке и расхохоталась.

— Он не был транссексуалом, он был женского пола. В те времена женщин не воспринимали всерьез, поэтому она использовала псевдоним.

— Вот как. — Я рассмеялся.

— И ты упустил главное.

— Нет. Не упустил. Я тебя слушаю. Я чувствую это и понимаю, почему они тебе нравятся. Я бы хотел, чтобы мы жили глубиной слов вместо чуши собачьей. Лучшим советом, который удерживал меня на земле после маминой смерти, было: «Отпусти то, что убивает тебя, и держись за то, что заставляет тебя дышать».

— Глубоко и красиво. Кто это сказал?

— Губка Боб Квадратные Штаны.

Ее улыбка стала еще шире, и она все же смотрела на меня с подозрением. Я не мог остановить смех, который буквально рвался из меня. Было очевидно, что она испытавала некую трудность при выборе, воспринимать меня всерьез или нет.