- А какая она будет? - загадал Хоботок, провожая глазами головы прохожих, появлявшихся из-за угла и потом проплывавших мимо дома за снежным валом. Только два-три шага, у калитки, люди делались видны целиком, во весь рост.
- Вот явится - сразу увидишь! - пригрозил Петька.
- Не запугивай Хоботенка! - строго сказала Ленора.
Хоботок затараторил:
- Эх, нам бы вырыть яму в снегу, глубокую-глубокую, сверху прикрыть и замаскировать - она только разлетится - шмяк! И в яму. И обратно не вылезти!..
- Вот подплывает какая-то! - испугался Петька. - Ой, какая! Чур-чура, только бы не она оказалась!
- Да не она!
- Она! Прямо сюда прется!.. Она!
Краснолицая, дородная бабища, маршируя солдатским шагом, волоча за собой в обеих руках что-то, чего пока нельзя было увидеть за сугробами, подошла к калитке. Стало видно, что в одной руке у ней бугристая, битком набитая сумка, а другой рукой она, не оглядываясь, тащит за собой отваливающегося набок, не поспевающего за ней мальчишку в заплетающихся, громадных валяных сапогах. Ему только изредка удавалось шагнуть разок-другой, и он опять ехал волоком за бабищей.
- Вот она так тебя и будет волохать! - хихикнул Петька, когда баба прошла.
- А сам испугался!
Они еще посидели, дыша на свои светлые пятачки стекла, натягивая на головы сползающий платок.
- Может, правда, сегодня не придет... - начала Ленора и быстро себя прервала: - Ой, это, кажется, к нам!.. О нет, это старушка!..
- Хорошо бы нам старушку! - мечтательно сказал Хоботок. - Старушка уж пускай бы, верно?
- Старушки тоже бывают хорошие бабы-яги, - про себя буркнул Петька.
- Небойсь, Зойка Павловна тебе не старушка!
- У меня нос отмерз!
- Давай его сюда. - Ленора притянула голову Хоботка и уткнула носом себе в сгиб локтя. - Когда пойдет, я тебе скажу.
Хлопнула калитка, они прозевали и увидели отца, когда он уже прошел половину дороги до крыльца. Он шагал, глядя под ноги, один, помахивая чемоданчиком.
Они молча помчались из кухни, сами не зная почему, точно их ловили, опрокинули второпях табуретку. Уже вскочив с разгона в столовую, Ленора, спеша и упуская из рук углы, постаралась сложить платок, волнуясь, точно прятала краденое.
Потом, услышав стук, она пошла обратно на кухню, из которой они только что почему-то убежали, - открывать дверь отцу.
Петр Петрович чемоданчик оставил в прихожей, разделся и увидел, что все трое сидят рядом на диване и чего-то ждут.
- Ну как, молодые люди? Все идет нормально?
Ленора ответила за всех:
- Все нормально.
Чемоданчик был тот самый, который отец брал с собой в рейс, и брать его сегодня из дому и приносить обратно было ни к чему.
- В клубе детский сеанс - "Гулливер". Есть желающие сбегать в кино? с хмурой развязностью спросил Петр Петрович, полез в карман, достал рубль, положил его на стол, опять поискал, нашел и положил на него второй.
Все почему-то молчали, и капитан с некоторым удивлением поднял голову: Хоботок, приоткрыв рот, смотрел на Ленору. Петька искоса тоже смотрел на нее. И только сама она терпеливо, внимательно смотрела на отца, пока они не встретились взглядами.
Опустила она глаза ровно на мгновение позже, чем нужно было, чтобы не успеть увидеть, как большое, изрезанное твердыми складками по лбу, со сросшимися черными бровями темное лицо отца стало еще сильнее темнеть, заливаясь бурой краской.
- Хорошо, - сказала девочка. - Мы пойдем!
Она встала, и оба брата встали за ней следом - и двинулись тесной кучкой, даже столкнувшись в дверях.
Капитан стоял с крепко стиснутыми зубами и слышал, как ребята возились в прихожей молча, молча оделись и ушли, тихо притворив одну за другой обе двери.
Они ушли уже очень далеко по промерзшей вечерней улице, спускаясь к портовому клубу, они уже встали в очередь и купили билеты на сеанс, который начинался очень не скоро - почти через час, и все еще не разговаривали, а капитан Петр Петрович стоял, не расцепив зубы, не двинувшись с места...
Возвращаясь после конца кино, они издали увидели, что все окна в доме черные.
Ключ был на условленном месте, под синичьей полочкой на гвоздике, и кот, которого позабыли на морозе, истомленно подвывал и топтался от нетерпения на крыльце, тычась носом, чтоб не потерять самого первого мгновения, когда откроется щелка.
Они зажгли свет и, настороженно осматриваясь, точно не домой вернулись, а в снежном лесу открывали дверь в медвежью хижину, вошли в столовую и столпились у накрытого стола, на котором стояла наполовину пустая бутылка дорогого портвейна, торт, из которого был вырезан большой треугольник, и раскрытая красивая коробка подарочных конфет, из тех, что сохли и пылились на полках магазина в порту от праздника до праздника.
Два бокала остались друг против друга - один совсем почти не тронутый, другой пустой, со следами губной помады на стекле.
В воздухе стоял, почти исчезая, запах духов из маминого флакона - это заметила только Ленора и безошибочно определила, что из флакона никто не душился, только пробовали на руку и потерли, чтоб понюхать - что за духи.
Уже немного позже, раздеваясь в прихожей, она заметила голубенький мамин гребешок - туалетного столика в доме еще не было, - мама по утрам причесывалась перед этим зеркалом.
Теперь гребешок лежал не так, как весь этот год, когда к нему никто не прикасался, а валялся боком на самом краю, брошенный небрежно после того, как им поправили прическу, и в зубьях запуталось несколько сухих светлых курчавых волосков...
Они поспешили, не сговариваясь, управиться с делами и брыкнуться под одеяла по постелям и погасили свет.
Спать им еще совсем не хотелось, они лежали, подавленные, и думали, думали, пока Хоботок не додумался спросить:
- А как ты думаешь? За что она нас будет ненавидеть?
- Уж она найдет! - злобно пробурчал Петька.
- Мне-то все равно! - проговорила Ленора. - Уж я-то знаю, за что я ее буду!
- Я ей все врать буду! Нарочно. Пускай бесится! - хвастливо предложил Хоботок, все еще пытаясь бодриться, но Ленора уже заранее знала, что бодрости у него хватит ненадолго и вот-вот он раскиснет и начнется ров, как только найдется, с чего бы начать.
Она перестала думать об отце, о портвейне, о голубом гребешке и стала прислушиваться. Немного погодя сказала:
- Ну что? Уже заводишься?
- Да-а, - плаксиво сознался Хоботок. - У меня ножичек потерялся... жалко... ноги замерзли...
Ножичек потерялся еще летом, когда ходили по грибы. Ленора сказала:
- Ну, беги погрейся! Только немножко!
Хоботок, радостно пискнув, схватил в охапку подушку и, обжигаясь босыми ногами о холодный пол, перебежал пять шажков, с размаху бухнулся в постель Леноры, стуча зубами и стараясь поглубже засунуть ноги под одеяло.
- Классный был ножик! - сказал Петька. - Ручка красная, с белыми крапинками, как у мухомора.
- Вот он его под мухомором и оставил!
- А куда деваются потерянные вещи? - вдруг спросил Хоботок.
Петька оживился:
- Ну, у нас они пропадают, а ведь где-нибудь они да оказываются? Только нам их не достать, да?
- Конечно, не достать, раз они потерялись.
В голосе Хоботка вдруг послышалась радость:
- А все-таки, значит, они где-нибудь да есть!
- У нас много чего потерялось, - тянул, вспоминая и улыбаясь, Петька. - Змея красивого мы упустили, с усатой мордой! Бронзовый жук в коробочке!.. А заводная обезьянка, которая причесывалась перед зеркалом? Где они?
- Ой, обезьянка, обезьянинка моя!.. - вдруг заныл Хоботок. - Ну где?
- Ну, наверное, есть такой мир потерянных вещей, - задумчиво проговорила Ленора. - Там сейчас и Хоботиный ножичек с мухоморной ручкой, и все, что мы потеряли, и все, что позабыли, все, что у нас отняли, и все, что мы сами отдали, - все они очень даже прекрасно себя чувствуют в этом тридевятом царстве... Ты только закрой глаза, Хоботеныш... и там наш змей летает, и жук в коробочке поет, и лохматая обезьянка причесывается гребешком, и тот пузырик с елки, а может, и сама прошлогодняя елка там растет, я точно не знаю...