У Эли было своеобразное чувство юмора. Однажды она, например, заявила: «В человеке все должно быть прекрасно – и душа, и одежда, и хвост…»

Или вот еще. Мы тогда были знакомы около полугода. Очередное свидание должно было случиться в кафе «Лира» в 13.00. Я проспал. Всю ночь не давали спать комары, и заснул я лишь часов в девять. А проснулся где-то в полпервого. Глянул на часы, глянул на себя в зеркало… Пришлось принять ванну, чтобы быть похожим на человека… Короче, в «Лире» я появился около двух.

Эля была там. Но, увидев меня, само собой, не расцвела радостной улыбкой, а обиженно надула губы. Я подсел и сразу попытался объяснить:

– Извини, пожалуйста. Понимаешь, всю ночь не давали спать комары…

В конце концов, она оттаяла.

… Прошло пять лет. Зима. Я уже ушел от жены и валяюсь на кровати в чужой квартире, где мне временно позволил пожить один мой товарищ, пока я не снял своего угла. Эля должна была прийти в 19.00. Но уже восемь, а ее все нет. Девять. Десять…

В четыре утра раздается звонок. Открываю. На пороге в облаке морозного воздуха – Эля. С первого взгляда видно, что она изрядно пьяна.

– Ну, и где ты была?! – спрашиваю я почти грозно.

– Понимаешь, милый, – отвечает она, стягивая шубку, – всю ночь не давали спать комары…

Чувство юмора – это хорошо. Но когда твоя девушка шляется неизвестно где и появляется под утро пьяная, это говорит о многом.

Наши отношения покатились под откос.

Вскоре Элька призналась мне, что у нее есть другой мужчина. Арнольд… (Не правда ли, идиотизм: после Юлия заводить себе не Сашу, не Васю, а Арнольда?.. Мало ей было дурной экзотики.) Она привыкла быть моей любовницей и не могла представить себя моей женой. Я слишком долго тянул.

Но дело не только в этом, был и еще один аспект. Время. Так называемая «перестройка». Стало возможным законное частное предпринимательство. Одесская сестра Ленка увлеклась челночными поездками в Китай и Польшу, стала таскать с собой и Эльку.

Я валялся в пустой комнате, переживая разрыв с сыновьями, писал песни и фантастические повести. Я жил в каком-то странном нереальном мире и, вслед за «Битлз» верил в то, что главное в моей жизни – любовь. В комнате были только матрац и сумка с моими вещами.

Сейчас в такой ситуации я, наверное, сошел бы с ума от одиночества и ощущения безысходности, но тогда все было освещено особым светом, все казалось романтичным. Жизнь на матрасе в пустой комнате казалась приключением. Элька же, хоть и была по природе своей сентиментальна, хоть и любила меня, к тому моменту стала довольно прагматичной и отчаялась.

Итак, она рассказала мне про Арнольда. Тогда я нажал на нее, и она призналась мне и в других своих изменах. Оказалось, что их было немало. Именно в последнее время. После каждого рассказа она добавляла: «Ну, это-то не считается. С ним как-то случайно вышло, а любила я всегда только тебя… И теперь еще Арнольда…»

Уродливый человек по фамилии Гильман – один из многих, кто, оказывается, трахал девушку, которую я любил больше жизни. Я вспомнил его потому, что мы были с ним знакомы. Прочитав несколько моих повестей, он заметил (это она мне рассказала): «Вроде бы о разном написано, и сюжеты разные, а на самом деле все о ваших с ним отношениях».

Он оказался очень проницательным. Позднее я сам понял, что все, что я писал в то время, когда Эля была моей любовницей, я писал только о себе и о ней. Да я и сейчас, прямо сейчас, если вдуматься, пишу о себе и о ней. А вы читаете.

Она рассказывала, а я делал вид, что я такой продвинутый, широких взглядов человечище и спокойно, с понимающей улыбочкой, просил ее описать подробнее, как было с тем, а как с этим… И она покупалась и рассказывала. А я просил припомнить детали, еще и еще. И каждая подробность занозой вонзалась мне в душу. История ее знакомства с Арнольдом – это был кол, неотесанный небрежно заостренный, вбиваемый мне в самое сердце.

Будущее со мной ей тогда уже казалось невероятным, а прошлое включало в себя мои уходы домой, к жене, сразу после полового акта на чьей-то хате… Оно включало два аборта… Я до сих пор не могу понять, почему мы с ней регулярно не предохранялись. Я считал, что это забота женщины, а она была слишком молодой и неопытной? Да нет, не то. Думаю, нас подстегивал азарт играющих в рулетку, ведь если бы она «залетела», что-то в нашей жизни должно было измениться. Должно было. Но не изменилось. А мы не начали предохраняться всерьёз и после ее первого аборта. Мы просто были беспечны до глупости.

Она резонно полагала, что все эти годы я не мог не поддерживать сексуальных отношений с женой. Хотя бы, так сказать, для конспирации. Я кормил ее «завтраками»: завтра я разведусь, завтра мы будем вместе… Изменять мне она стала, как я потом понял, в знак протеста против моего вечного вранья, против всей этой, унизительной для нее, ситуации. И тут подвернулся Арнольд. Они познакомились в самолете. Она летела из какой-то своей очередной челночной вылазки. Она устала, ей было плохо, а этот парень стал ухаживать за ней – оберегал ее покой, приносил пить, и тому подобное. И она была благодарна.

После того, как она рассказала мне все это, я впал в некий ступор. Новая идея, просто таки по Хармсу, огорошила человека, к ней не подготовленного. А потом я начал психовать. Например, я задумал убить Арнольда. Стал прикидывать, как это можно было бы сделать. Придумал познакомиться с ним, пить с ним коньяк и отравить небольшой дозой метилового спирта. Сейчас уже и не помню, почему не исполнил эту задумку.

Еще я узнавал у людей, как нанять киллера, который пристрелил бы Арнольда, как собаку. При этом я спрашивал себя: «Будет ли мучить меня совесть?» И приходил к выводу, что если и будет, то меньше, чем ревность, обида, чувство потери лучшего, что у меня когда-либо было, утраты смысла жизни…

А однажды, напившись вдрызг, я вылепил из пластилина двух куколок – Эльки и Арнольда – и проткнул их сердца иголками. Меня никто этому не учил, я даже не помню, как эта идея пришла мне в голову. Я был пьян и сделал это на «автопилоте», руководимый каким-то древним инстинктом. Я вспомнил об этом только через год, когда хозяин квартиры, рыжий фотограф, переставляя мебель, нашел этих мертвых куколок за шкафом и брезгливо отдал их мне.

Возможно, все худшее, что со мной с тех пор произошло – следствие этой выходки. А, может быть, расплата за нее еще ждет меня.

Мне было больно. Но самое удивительное, что и в этой боли я был счастлив. Потому что боль была следствием любви. Раньше счастье было сладким, а теперь стало горьким. Любовь – наркотик, она все окрашивает в свой цвет. Когда, много позже, действие этого наркотика прекратилось, я обнаружил, что с дурацкой улыбкой стою по шею в дерьме.

Если не хочешь такого исхода, умри, как Ромео и Джульетта. Или готовься расхлебывать.