Лорд Морэм прищурился, и взгляд его глаз, в которых мерцали золотые точки, сосредоточился на стоящей перед ним на столе небольшой скульптуре. Резная прозрачно-белая кость чуть заметно мерцала в свете огненных камней. Это была последняя работа Елены, выполненная в стиле анундивьен эйна. Баннор, Страж Крови, сохранил ее и отдал Лорду Морэму, когда они добрались до Виселицы Хау в Смертельной Бездне. Это было прекрасно выполненное изображение худого мрачного, непроницаемого, напряженного лица, на котором лежала печать пророческого предназначения. После того как Морэм и уцелевшие воины вернулись из Смертельной Бездны в Замок Лордов, Баннор рассказал историю создания этой костяной скульптуры.

Рассказ оказался неожиданно подробным, а из-за того, что он не привык к длинным речам, что было характерно для Стражей Крови, к тому же и нудным. Именно это внезапное словоизвержение впервые навело Морэма на мысль, что с Баннором творится что-то необычное. Но его рассказ неожиданно заставил Морэма взглянуть на себя другими глазами и сделать вывод, что как Высокий Лорд он утратил способность предвидения, которой обладали все прежние Высокие Лорды.

Он больше не был пророком и оракулом Совета Лордов. Отблески будущего теперь не являлись ему в сновидениях, он не мог прочесть намеки грядущих событий в пляшущих языках огня. И как ни странно, причиной этих изменений стала именно скульптура Елены. Тайная сила, скрытая в ней, погасила его пророческий дар.

Она оказывала на него и другое воздействие, порождая в душе такие ожидания и надежды, которых он никогда не испытывал прежде. И в какой-то степени она провела невидимую грань между ним и другими Лордами; более того, в некотором смысле она отделила его и от всех остальных в Ревелстоуне. Куда бы он ни направлялся в Замке Лордов, встречая на своем пути людей, он с болью, сомнением и удивлением всегда замечал теперь их быстрые взгляды, по которым мог судить о том, что они тоже ощущали эту грань, обрекавшую его на добровольное одиночество.

И все же больше всего его угнетала заметная трещина, возникшая во взаимоотношениях с другими Лордами – Каллиндрилом, мужем Фаер, Аматин, дочерью Матин, Тревором, сыном Гроуля, и Лорией, женой Тревора. Они продолжали, как и прежде, выполнять свои обязанности, разговаривали, в том числе и безмолвно, просто открывая мысли друг другу – эта способность была доступна только Новым Лордам и предоставляла им серьезное преимущество перед другими людьми, но при любых контактах с ними Морэм ощущал, что надежда их тает с каждым днем. В отличие от него. Поскольку он не мог объяснить, на чем была основана его надежда, он предпочитал умалчивать о ней. Именно эта тайна – они не могли ее не почувствовать – и создала ту брешь в их отношениях, которая так угнетала его.

Он ни о чем не рассказывал им, хотя не имел для этого никаких оправданий. Кроме одного – необъяснимого страха.

Шаг за шагом скульптура из кости, сделанная Еленой, открывала ему секрет Ритуала Осквернения. Именно это тайное знание, которое трудно было даже назвать знанием как таковым, вселяло в него надежду, которая помогала жить дальше.

Его не покидало странное ощущение, что, отдавая ему скульптуру, Баннор хотел, чтобы с ее помощью он обрел это тайное знание. Просто Страж Крови не сумел выразить этого словами. И все же за тот один-единственный год, когда он был Первым марком Стражи Крови, он сказал больше, чем за все предыдущие годы своей верной службы. То, что с ними произошло, изменило также и его.

Надежда, согревающая сердце Лорда Морэма, основывалась на том, что, как он полагал, это тайное знание способно было дать ответ на главный вопрос, который вот уже много лет мучил его. А именно: почему, несмотря на то что Лорды приняли от Великанов Первый Завет Кевина, который он оставил для передачи им, они так мало сумели извлечь из него? Конечно, Первый Завет представлял собой лишь седьмую часть Учения Кевина, но даже тех знаний, которые он содержал в себе, должно было хватить для того, чтобы найти остальные Заветы и научиться их использовать. Иначе зачем было его давать? И все же, несмотря на усилия многих поколений Лордов и Изучающих Лосраата, несмотря на Клятву Мира, данную всеми жителями Страны, они не продвинулись в этом направлении. На самом деле знаний, таящихся в Первом Завете, скорее всего, должно было хватить даже на то, чтобы объяснить юр-Лорду Кавенанту, как использовать дикую магию его кольца, сделанного из Белого Золота.

Морэм понимал, что Учение Кевина было обоюдоострым оружием. Способное вызвать к жизни невероятную силу Добра, оно в такой же степени могло привести в действие мощные силы Зла. Иначе Кевин, сын Лорика, никогда не смог бы осквернить Страну.

Морэм инстинктивно чувствовал, что это знание вступало в противоречие с Клятвой Мира. К своему ужасу, он осознал, что сама эта Клятва была той преградой, которая мешала Лордам проникнуть в глубь Учения Кевина, ослепляя их. Когда первые Новые Лорды – и вся Страна вместе с ними – дали Клятву Мира, приняв тем самым на себя обязательства отказаться от любого насилия, от естественных для человека вспышек гнева и возмущения, способных побудить его к тому, чтобы оскорбить другого человека и даже убить его, – связав себя этой Клятвой, они невольно сделались не способны воспринимать то, что составляло жизненную силу Старых Лордов. Вот почему Высокий Лорд Морэм так боялся приобщиться к этой тайне. За ней стояла сила, которая могла быть использована только в том случае, если владеющий ею отказывался от того, что долгие века составляло основу жизни в Стране. К этому оружию мог прибегнуть лишь тот, кто оказался на грани отчаяния и утратил последнюю надежду.

А искушение использовать эту силу могло стать сильным, почти неудержимым. Не нужно было обладать пророческим даром, чтобы предвидеть, какая опасность со стороны Лорда Фоула Презирающего грозила Стране и ее защитникам. Один только пронзительный зимний ветер чего стоил! Тротгард уже неоднократно подвергался нападению, да и сам Ревелстоун, скованный морозом, постоянно находился под давлением злых сил, точно стремящихся задушить его. Даже сейчас, сидя за своим столом и не отрывая взгляда от костяной скульптуры, Морэм ощущал это.

Он испытывал ту же самую горечь отчаяния, которая привела Высокого Лорда Кевина к Ритуалу Осквернения. Сила, которую Кевин использовал, оказалась ужасающей и вероломной. Если тот, кто владел ею, не был в состоянии с ней справиться, она обращалась против него самого. Судьба Высокого Лорда Елены лишь повторила печальный опыт Кевина-Расточителя Страны, а ведь он обладал несравненно большей мощью по сравнению с той, какую Новые Лорды могли бы даже надеяться когда-нибудь иметь. В особенности теперь, когда они остались без Посоха Закона. И все его могущество привело лишь к полнейшему отчаянию самого Кевина и разорению Страны. Морэм боялся расшевелить эту грозную силу, открыв остальным Лордам свою тайну, но и рисковать брать всю ответственность на себя он не решался.

Тем не менее просто отказаться от этого опасного учения было не в характере Морэма. Он был убежден, что отказ от знания только потому, что оно могло таить в себе опасность, унижал и того, кто от него отказывался, и то, от чего отказывались. Храня тайну в глубине своей души, он лишал Каллиндрила, и Аматин, и Тревора, и Лорию, и всех Учителей и Изучающих Лосраата возможности сделать свой выбор за или против Осквернения; не имея на это никаких прав, он выступал в роли судьи, который брал на себя смелость решать за них, чего они хотят, а чего нет. Именно эта особенность его натуры в прошлом подталкивала его к тому, чтобы с таким пылом выступать в Совете против тех, кто опасался и не хотел, чтобы Хайл Трои узнал о происхождении Елены – о том, что она была дочерью Томаса Кавенанта. Такой подход недооценивал право Троя распоряжаться своей собственной судьбой. И все же… Как мог он, Морэм, брать на себя ответственность приобщать к тайне, если результатом этого могло быть полное разрушение Страны? Если Стране суждено погибнуть, пусть лучше это сделает Презирающий, а не один из Лордов, ее собственных защитников.