По белой тундре бежала собачья упряжка. Проваливаясь сквозь корку наста, опустив головы к искрящейся от низкого солнца поверхности, собаки устало тянули груженые нарты. Все чаще и чаще схватывали они на ходу куски колючего снега, повизгивали, подбодряли друг друга легкими укусами. Рыжий вожак с широким волчьим лбом и могучей грудью косил умные глаза, полные упрека, на человека, бегущего рядом. Но каюр избегал его взгляда. Видя, как на снег ложатся и тянутся пунктиром капельки крови, похожие на свежую клюкву, он все реже и реже шевелил потрескавшимися губами, выкрикивая повелительное «хоп-хоп».

— Чертов наст! Как рашпиль. Изувечит лапы собак, да и вымотались они крепко! Осталось каких-то десять километров. Не бросать же груз на добычу волкам… — рассуждал он вслух и, неожиданно приняв решение, крикнул: Стоп, Шайтан!

Тяжелый, окованный сталью остол быстро остановил нарты. Собаки тут же повалились на снег, слизывая кровь с мохнатых лап. Каюр, смахнув ушанкой крупные капли пота со лба, опустился на корточки рядом с вожаком.

— Что, Шайтан, беда? Ничего, переночуем, а завтра утром будем дома.

Собака доверительно ткнулась ему в колени, потом, перевернувшись на спину, замерла с поднятыми лапами,

— Вижу, вижу, хитрец. Не жалуйся. Кто же знал, что будет такой наст. Снег-то вроде должен быть сентябрьский, мягкий, теплый. А он вот каким оказался…

Освободив Шайтана от постромок, он тщательно осмотрел лапы у всех собак. Раны были неглубокими, да и то в основном у первых трех пар. Остальные ступали уже на тропу, пробитую идущими впереди.

«Надо будет переставить собак, а Шайтану придется пошить унтята», подумал он. Накормив собак вяленой рыбой, он привязал их к нартам, отделил подальше друг от друга драчунов и, быстро поставив палатку, принялся за еду. Кусок сочной оленины и большая кружка крепкого чая сняли усталость. Спать не хотелось, да и рано было. Закурив короткую трубку, каюр внимательно осмотрел волнистую поверхность тундры; взгляд его остановился на северной части горизонта, где низкая, белесая облачность отсвечивала мрачной синевой — узкой полоской, тянувшейся с запада на восток.

«Водяное небо^[1]. У берега море свободное. Как там ребята? Уж неделю я рыщу по всему побережью — и ничего, кроме плавника. На сотни километров берег пуст. А ведь военное командование дало приказ найти следы исчезнувшего судна «Норд». Эх, «Норд». Твоя последняя радиограмма: «…атакован подводной лодкой…»

Попыхивая трубкой, он влез в палатку и сверх брошенных на пол оленьих шкур раскатал спальный мешок из меха полярного волка. Только теперь он почувствовал, как ныли ноги. Стянув лахтачьи торбаса и размотав суконные портянки, надел легкие унты из шкуры молодого оленя и хотел уже забраться в мешок, как вспомнил об окровавленных лапах вожака; достал мягкую шкуру нерпы и принялся за шитье. Закончив работу, вышел из палатки и, отвязав Шайтана, еще раз осмотрел лапы, натянул на них сшитые унтята.

— Завтра поработаешь, а потом три дня отдыха.

Пес признательно лизнул его в заросшее бородой лицо и лег у входа в палатку.

Обойдя спящих собак, зарывшихся в неглубокий снег, каюр перевернул нарту на бок, опасаясь песца или волка, за которыми в пылу охотничьей страсти могли погнаться собаки. Темнело. Ночь, как это бывает в высоких широтах осенью, наступала с юга. Черная и безликая, она вскоре слилась с полосой «водяного неба» на севере, накрыв тундру непроницаемым мраком.

Засыпая в теплом, мягком мешке и чувствуя карабин под боком, каюр знал, что Шайтан всегда предупредит об опасности, будь то приближение зверя или незнакомых людей. И все же он не раз поднимал голову, пытаясь в вязкой тишине поймать незнакомые, чужие звуки, и даже дважды окрикнул Шайтана, который в ответ тихо повизгивал и стучал хвостом по стенке палатки.

На душе было неспокойно.

Сюда, в далекую Арктику, тоже пришла война. Во льдах Карского моря фашистский крейсер «Адмирал Шеер» и подводные лодки «Волчьей стаи» адмирала Риделя нападали на транспортные суда, обстреливали научные полярные станции, но всячески избегали встреч с нашими боевыми кораблями. Фашистское командование понимало, что для успешного и безопасного плавания во льдах Карского моря необходимо иметь материалы ледовой авиационной разведки. Такую разведку выполняли советские полярные летчики, имевшие в этом деле большой опыт. Но донесения о состоянии ледовой обстановки, поступавшие на корабли и в штаб морских операций на Диксон, шифровались по особому коду. Такие коды находились на самолетах, судах и в Диксоне. Из-за дальности расположения баз и отсутствия опыта сами фашисты заниматься ледовой разведкой не могли, и поэтому для них было крайне важно захватить эти коды. Об этом знали наши полярные летчики, моряки и все, кому было положено знать. Коды тщательно охранялись. В море шла жестокая битва. «Адмирал Шеер» пытался высадить десант на острове Диксон, но безуспешно. Подводные лодки «Волчьей стаи» напали на островок Уединения, лежащий в центре Карского моря, сожгли полярную станцию острова «Правды», пытались укрепиться с помощью десанта на острове Русский, преследовали и топили гидрографические суда, но коды в их руки не попадали…

Три года война обходила маленькую полярную станцию на мысе Стерлегова, куда и спешил наш каюр Григорий Бухтияров.

Тихо, по-мирному шла нелегкая работа зимовщиков. Когда начальник зимовки Поблодзинский запросил, чтобы им выслали боевое оружие, Диксон ответил: «Стерлегов для кораблей врага недосягаем, кроме того, не представляет никакого интереса как объект нападения». Шло время, немцы действительно не появлялись в районе станции. О войне напоминали только радиосводки положения на фронтах и короткие сообщения о действиях вражеского флота где-то совсем рядом, в Карском море. Все это, конечно, сильно будоражило зимовщиков.

…Вот и сейчас мысли о войне не давали заснуть Бухтиярову. Молодой, полный сил, он с самого лета 41-го рвался на фронт, а его загнали в этот медвежий угол. «Ну что скажу своим будущим детям, когда они спросят, воевал ли я с фашистами?»

Бухтияров вылез из мешка и вышел на воздух. Обошел нарты, свернувшихся во сне собак и, успокоившись, решил: «Двинусь с рассветом. На реке ледостав, в темноте не пройти, можно потерять упряжку…»

Разбудило Григория нетерпеливое повизгивание Шайтана. Каюр быстро натянул унты и, набросив пыжиковую рубашку-анорак, выглянул из палатки. Было еще темно, но на севере сквозь рваную облачность зеленело небо, предвещая хорошую погоду. Решив не завтракать из-за близости дома, свернул палатку, уложил в нарты и занялся упряжкой. Наконец под окрики «хоп-хоп» нарты рванулись вперед, поднимая тучи снега. Григорий, пробежав метров сто, вскочил на нарту и, придерживая рукой за дужку, повернул свой экипаж в одиннадцать собачьих сил на север, к зеленому просвету, пронизанному алыми языками еще не взошедшего солнца. Собаки, чувствуя близость дома, потянули тяжелые нарты без окриков и понукания. В низинах, где снег был рыхлый и глубокий, Григорий соскакивал с саней и бежал рядом, помогая упряжке выбраться из распадка. Через час бешеной езды, взобравшись на очередную возвышенность, Григорий остановил нарты, чтобы сориентироваться и дать передохнуть собакам.

Вдали, за белыми перекатами заснеженной тундры, синела полоска моря, а чуть ближе, за крутыми берегами реки Ленивой, черными точками обозначался поселок зимовки.

Собаки рванули нарты, и даже по упруго натянутым постромкам можно было понять, как им хотелось домой.

Всходило солнце. Огромное, приплюснутое рефракцией, оно причудливо меняло форму, напоминая то огненный корабль, то стремительно летящий дирижабль в сполохах золотого пожара. Лучи его заливали тундру нестерпимым блеском.