— Оба стоп! Руль десять вправо!.. отлично... руль в нейтраль... тишина в отсеках!.. Браво, ребятки… а вот теперь красиво смываемся...

Однако началась длительная бомбёжка. Сколько Фогель насчитал бомб — я не спрашивал, а он не объявлял. Их было много. Мы слышали неописуемый жуткий скрежет, который издаёт тонущее большое судно, когда оно разваливается и раздавливается под водой. А потом взорвались его котлы... Что ж, один-то уж точно готов, но никто не аплодировал, все мысли были только об одном — уйти из-под бомб, выжить...

Змей, наверно, маневрировал на грани своего мастерства, потому что ни одна бомба не взорвалась непосредственно возле нас. Он крутил вправо и влево, увёл лодку на большую глубину, стараясь спрятаться под «жидким грунтом», но серии бомб продолжали рваться где-то неподалёку. Мы крались в толще воды под одним правым электромотором. Понятно, что Змей постарался изобразить нашу гибель и сбить томми с толку, а теперь пытается потихоньку улизнуть от голодных охотников подальше. Акустик уже не слышал их винты, только далёкие взрывы (наверно, из-за «жидкого грунта»), но кто мог поручиться, что в итоге мы не всплывём перед ними, как на тарелочке? А взрывы не прекращались, томми делали заход за заходом, так что интервалы между сериями составляли едва ли больше десяти минут. Однако они старательно бомбили место, где нас уже не было… Змей же работал электромоторами и рулями, как искусная вышивальщица.

Кроме того, мы маневрировали на опасной глубине – это уже на 2A плюс десять, сто семьдесят метров, почти у самого дна. Всего лишь одно более-менее точное попадание стало бы для нас фатальным. Мы ещё никогда так глубоко не ныряли. Никто не знал, сколько выдержит наш прочный корпус после артобстрела; плюс эсминец нас протаранил и, наверно, снёс мостик и половину ограждения рубки, но наша «лошадка» показала просто чудеса живучести. Она упорно не хотела тонуть и даже нигде толком не текла, хотя жутко скрипела; выглянув украдкой в командный пост, я видел, как механик озабоченно пощёлкивает ногтем по стеклу глубиномера и что-то вполголоса говорит Штюблингу, оператору клапанов балластных цистерн.

Также никто не знал точную глубину места, потому что плямкнуть эхолотом означало объявить на весь океан: «Мы тут». Но Змей с кривой улыбкой погрузил лодку ещё на десять метров…

Ещё одна напасть: ведь при быстром погружении очень хочется в гальюн, причём всему экипажу сразу. И так крепишься изо всех сил, а тут ещё эти взрывы, никак не способствующие терпению. Но глубже двадцати пяти метров гальюн прокачивать нельзя, поэтому всё дерьмо оставалось тут же, а многим приходилось справлять нужду прямо на боевых постах, в ведро, в консервные банки, да и просто под пайолы. По лодке поползла густая удушливая вонь. И так почти целые сутки!

Это было просто невыносимо.

Когда глухой грохот взрывов стал еле различим, а потом и вовсе прекратился, мы ещё часа два медленно продвигались вперёд, соблюдая полную тишину. Единственными звуками были тонкое жужжание электромотора и еле слышный шёпот команд в командном посту. Весь экипаж надел войлочные тапки и чуть ли не на цыпочках ходил по палубе, засыпанной битым стеклом и пробковой крошкой. Наконец, Змей решил, что пора потихоньку давать рули на всплытие. Указатели углекислоты подбирались к красной отметке, все сидели с дыхательными аппаратами и старались как можно меньше двигаться; аккумуляторы уже еле крутили винт. Если я когда-нибудь встречу того, кто придумал дыхательный аппарат, я просто возьму этот мерзкий резиновый загубник и засуну ему в рот — настолько у него отвратительный вкус. Но потом налью ему море шнапса за то, что я не задохнулся и остался жив...

— Горизонт чист, — ежеминутно докладывал Йозеф вполголоса, но ведь это могло быть и уловкой томми (или янки, кто там...). Что мешало эсминцам рассыпаться по морю, застопорить ход и преспокойно ждать, когда мы вынырнем наружу? Обнаружив нас радаром за десять миль, они тут же примчатся и расстреляют нас, как на учебном полигоне. А у нас сжатого воздуха на одно всплытие, и ток в батареях почти ноль… Погружение станет нашей гибелью. Им даже не нужно будет бомбить обречённую неподвижную лодку. Нам нечем будет продуть цистерны и нечем крутить винты…

Однако другого выхода у нас не было.

Хуже всего то, что наша «лошадка» ослепла. Перископ остался в поднятом положении, и в него ничего не было видно даже когда мы почти достигли поверхности. Его и раньше, бывало, заедало при опускании — похоже, что так произошло и в этот раз, очень даже не вовремя. Слава Всевышнему, мы не оглохли, но — повторяю, тишина по горизонту ещё ни о чём не говорила. Капитан велел поднять зенитный перископ, на что ушло целых десять минут — его тоже клинило, но не так сильно. Не знаю, что он рассчитывал там увидеть — я никогда заглядывал в зенитный перископ и уверен, что он направлен только в небо (иначе с чего бы он назывался зенитным?) — но Змей удовлетворённо крякнул, отлепился от окуляра и сказал:

— Всплываем. Дуйте в среднюю. Убрать перископ, выровнять давление, дизеля к запуску.

FOUR

Ещё бы.

Это был купол. Понимаете? Купол.

Нет. Как бы вам объяснить-то… Ну, словом, купол. Полусфера, лежащая на поверхности океана. Прозрачная и не сделанная ни из чего. Как бы эфирная, что ли, но отчётливо видимая глазом, прямо перед форштевнем. Я вначале подумал, что это галлюцинация — всё-таки я, в отличие от Мэг, так и не успел выспаться — но она видела то же самое. Глаза у неё были круглые и огромные, как старинные дублоны. И рот открылся.

До «купола» было… непонятно сколько. Если он был близко, то он был не такой уж и большой. А если далеко, то просто огромный. Фокус в том, что на глаз определить дистанцию я не сумел, и когда потом «Отчаянный» вошёл в «купол», я понял, что до него было от силы полмили, даже меньше. Это было какое-то непонятное атмосферное явление, что ли. Не оптическая иллюзия, не мираж, нет. Я миражей насмотрелся вдоволь, сэр — и на севере, и на экваторе. Это было что-то, наверно, как-то связанное с земным магнетизмом, с земным электричеством. А может, с неземным. Не уверен, что кто-то видел что-либо подобное… хотя почему? Как минимум, полтора десятка людей видело, но они уже ничего не расскажут. Впрочем, я забегаю вперёд.

«Купол», повторяю, был прозрачный, и его поверхность словно переливалась, мерцала, что ли. Вообще-то, правильнее было бы сказать — «стенка», потому что в тот момент мы не сразу осознали его сферичность. Но раз уж я сказал — «купол», то пусть так и будет. Его диаметр был, думаю, миль десять или одиннадцать — раз уж остров поместился внутри него, а он имел в длину почти девять. Но остров мы заметили не сразу, снаружи «купола» он не был виден, хотя сам «купол» был, в сотый раз повторю, прозрачен. Его нижняя граница как бы касалась воды, и в то же время не касалась. Как это так? Не знаю, как объяснить. Я даже не уверен в том, что вы меня понимаете на все сто — английский язык для вас, как-никак, не родной. И всё же. Я даже так скажу: с расстояния в полмили «купол» уже вообще виден не будет. Он даже не видим в полном смысле этого слова, он как бы ощутим каким-то… э-э… сверхзрением, что ли, которое, я думаю, есть у каждого человека, и которым он по ненадобности просто не пользуется. Разучился. А тут вдруг пришлось.

Когда «Отчаянный» проходил сквозь эту прозрачную «стенку», я ощутил всей кожей странную вибрацию: буквально две секунды сквозь меня словно пробегал тонкий электрический разряд. Мэг чувствовала то же самое и тревожно смотрела на меня. А во мне сочеталось два совершенно противоположных желания — повернуть прочь и драпать от этого «купола» любым курсом на всех парусах, но в то же время хотелось непременно пройти сквозь него и посмотреть, что же там внутри. Интересно ведь. А уж когда мы увидели остров…

Вернее, остров мы увидели не сразу. Мы прошли сквозь странную, еле видимую прозрачную и как бы колеблющуюся стену. И первое, от чего можно было рехнуться — солнце пропало. Нет, сэр, было светло, но свет шёл словно отовсюду, и предметы перестали отбрасывать тени. Мачты, например. Или я сам. Да-да, как бы сверху, но ни с какой стороны конкретно. Потом этот странный штиль. Узкая, ярдов двадцать, полоса штиля, насколько об этом можно было судить по вдруг ставшей зеркальной воде, и в то же время лёгкий тёплый ветерок мягко двигал корвет вперёд. Картушка компаса дёрнулась раза два, совершила полный оборот и замерла в нерешительности, показывая курс зюйд, хотя до «купола» это был чистый вест. И остров, который словно материализовался из ниоткуда. Мы не приближались к нему постепенно, издалека. Мы оказались около него как-то сразу, внезапно, примерно в миле, он просто взял и возник. И тогда я вдруг заметил, что сверху снова светит солнце, вода покрыта нормальными волнами, и что нас несёт довольно неслабое течение. Это было похоже, как если бы у этой полусферы была некая оболочка, которую мы прошли, а теперь были уже внутри. Я повернул влево, машинально глянул на компас и с удовлетворением убедился, что он снова работает нормально. Корвет шёл на зюйд вместе с течением, и зелёные берега острова проплывали у нас по правому борту.