Я действительно не ожидал услышать из уст Виталия Третьякова, интеллектуала, который сыграл заметную роль в становлении свободной российской прессы, утверждение, что никому не "удастся привить русскому человеку западное понимание свободы", что нам не нужны западные, "заемные социальные и экономические ориентиры". И совсем уж экзотическим было заявление Виталия Третьякова, что нам не нужно выращивать средний класс, ибо это равносильно формированию "бюргера, обывателя, мещанина. А это не русский идеал". Я отдаю дань мужеству Виталия Третьякова, который рискнул снова стать «несогласным» с теми, кто идет в ногу с властью, которая сегодня делает ставку на расширение нашего все еще тощего среднего класса. Но никак не могу понять, что можно предложить современной России, кроме президентских, но одновременно «заемных» "четырех И", кроме ставки на рост производительности труда, на эффективность, на снижение все еще советской, затратной энергоемкости и материалоемкости производимых нами изделий. Найдите мне хоть одно понятие в русском языке, которое не было бы «заемным» продуктом европейской христианской культуры!

Конечно, Виталий Третьяков далеко не первый, кто в новой, некоммунистической России взял на вооружение идеи позднего, как было принято говорить в дореволюционной России, «реакционного» славянофильства. К воззрениям русского консерватора 80-х годов XIX века Константина Леонтьева обращались за помощью многие публицисты и политики перестроечной и постперестроечной России. Но мысль Константина Леонтьева, что даже крепостной, неграмотный русский крестьянин стоит в духовном отношении выше западного бюргера с его "подлыми идеалами пользы… мелочного труда и позорной прозы", в новой России до сих пор, как правило, грела душу и давала надежду прежде всего интеллектуалам и политикам левого толка. Им всем Кон стантин Леонтьев был близок своей яростной антибуржуазностью. Им, к примеру, и Александру Проханову, а позже Геннадию Зюганову охранительство Константина Леонтьева от Запада и от либерализма необходимо было для защиты советского строя. Александр Проханов еще в апреле 1987 года обвинил Горбачева в том, что он своими идеями гласности и эффективности, всеми этими разговорами, что "советские нивы скуднее западных", что "советские больницы лечат хуже, чем западные", самой выдвинутой им задачей — "догнать Запад" — лишает нас, русских, советских, главного. "Лишает нас суверенного (читай — русского. — А.Ц.) пути, порождает комплекс неполноценности, предлагает уникальному обществу, выбравшему социализм, тривиальные пути и схемы, обрекающие нас на унижение".

О каких особых русских идеалах можно говорить в стране, которая впереди всей европы по детской смертности

Понятно, легко объяснимо, почему понадобилась антибуржуазность Константина Леонтьева коммунисту Геннадию Зюганову. Позднее славянофильство с его верой в уникальность России и русской души была и является последним идеальным убежищем большевизма. И марксистская идея коммунизма, и идея особой, «нетривиальной» русской цивилизации близки своей антибуржуазной, антикапиталистической направленностью, своей верой, что можно построить альтернативный капиталистическому Западу мир, где не будет «тривиальность» расчета, торгашества, «мелочного», обыденного груда. Позднее славянофильство близко марксизму и своим отрицанием "буржуазного права", и своим отрицанием идеалов европейского парламентаризма, и демократией, и своим отрицанием так называемой «буржуазной» морали. Интересно, что точно так, как Константин Леонтьев оправдывал зверства российского крепостничества ссылкой на его государственнические результаты, так и Геннадий Зюганов оправдывает самогеноцид эпохи социалистического строительства. Хотите "великой России", говорил Константин Леонтьев, но тогда и принимайте русское крепостничество, российское неравенство. Хотите сталинскую индустриализацию, хотите победу над фашистской Германией, говорит Геннадий Зюганов, тогда принимайте как должное и "красный террор" и репрессии 30-х.

Все это понятно. Славянофильская идея особой русской коллективистской души и особых русских, незаемных целей понадобилась лидерам КПРФ для спасения авторитета Октября и его вождей. Хотя сама эта трансформация российского большевизма в российское реакционное славянофильство несла и несет в себе уйму противоречий. Во-первых, и Проханов, и Зюганов не учитывают, что сама идея социализма, сами идеалы социализма были не русскими, а «заемными», европейскими, в этом смысле «тривиальным» результатом так ненавистного им европейского либерализма. Во-вторых, наши новые славянофилы, новые «леонтьевцы» не учитывают, что, отрицая Европу как христианскую Европу, как христианское учение о самоценности каждой человеческой жизни, они тем самым лишают себя самого главного «оружия» критики и современного капитализма, и современной капиталистической России. Нельзя одновременно скорбеть о "человеческих жизнях, загубленных гайдаровскими реформами" и славить революционный террор Ленина и репрессии Сталина.

Но ведь с куда более кричащими противоречиями сталкиваются такие в прошлом демократы, как Виталий Третьяков, при переходе на позиции антиевропейского славянофильства. Во-первых, если вы полагаете сейчас, что Россия по природе своей чужда идее свободы, что посягательство на авторитет Сталина равносильно отказу от своей национальной истории (об этом Виталий Третьяков также говорил в своих выступлениях на форуме), то тогда надо каяться, надо признать, что вся ваша жизнь, вся ваша деятельность, направленная на победу «свободного», "независимого" слова, все ваши призывы "жить не по лжи" были ошибкой, что жизнь была потрачена впустую. Ведь Александр Проханов был прав, когда утверждал, что «нетривиальная» советская система больше всего соответствует мифу об особом, «протестном» русском сознании.

Мне вообще кажется, что те наши интеллектуалы, в прошлом люди либеральных убеждений, которые идут сегодня по стопам Александра Проханова и Геннадия Зюганова, не отдают себе отчет о тех моральных, духовных потерях, с которыми связан их окончательный переход на позиции антизападного славянофильства. Ведь надо знать, что за леонтьевской проповедью особых, «незаемных» русских идеалов стоял социальный расизм, его убеждение, что все эти простые люди, народные массы всего лишь навоз истории, при помощи которого создается «красота» сословного общества. Сама идея, что Россия может строиться и побеждать только при тотальной мобилизации, при той или иной форме крепостничества, означает на самом деле, что мы не только жестокая, но и ненормальная страна. Не думаю, что наши интеллектуалы, которые в последнее время увлеклись славянофильством Константина Леонтьева, готовы расстаться и с национальной гордостью, и с совестью, и с тем, что принято называть способностью к моральным суждениям,

Мне вообще иногда кажется, что когда, к примеру, Виталий Третьяков говорит, что нам и России не нужен средний класс, ибо связанное со средним классом мещанство вступят в противоречие с "русскими идеалами", то он не отдает себе отчет не только в том, что он говорит, но и не отдает себе отчет о возможных последствиях реализации его "русского проекта". Не создавать средний класс в России — означает сохранить процесс бомжевания и деградации России, сохранить бедность, неустроенность миллионов и миллионов людей. О каком особом пути и особых идеалах можно говорить в стране, где только половина населения живет в ветхом жилье, где нет хороших дорог, где люди продолжают умирать от отсутствия элементарных лекарств.

Неужели не понятно, что альтернативой так ненавистного нам бюргерства с его так ненавистным нам «комфортом» могут быть или койки в лагерных бараках, или в лучшем случае комнатки в коммуналках? Я не думаю, что все нынешние интеллектуалы, страдающие от утраты особого русского пути, готовы расстаться со своим собственным, сугубо «мещанским», "бюргерским" образом жизни и жить «нетривиальным», "монашеским" бытом.